Восемь тысяч слов
За фото спасибо моему другу Андрею Зозуле. Ссылка на его работы тут http://vk.com/videos19689450
***
Восемь тысяч слов.
"...В часах иссяк песок, и вечно алчет бездна..." Бодлер.
Теперь Оно всегда с тобой. Оно прямо сейчас стоит за спиной и, сочувственно вздыхая, гладит тебя по редким жирным волосам, кивает понимающе, терпеливо выслушивает обиды и утирает твои пьяные слезы. Это оно усаживает перед телевизором на продавленный диван и не забывает подливать тебе пиво. Ты гнал его, гнал, как мог, разворачивал за плечи, выталкивал за порог и бессердечно хлопал дверью. Да, было такое время, но сегодня, прямо сейчас ты ловишь себя на мысли, что вам уже очень хорошо и комфортно вместе... И вот ты уже с победным превосходством вглядываешься в удивленные строки очередного онлайн-собеседника после твоей коронной фразы: «Мне так хорошо с ним, с моим Одиночеством!». Довольная улыбка, и еще один горький глоток такого сладкого пива. Свою квартиру ты давно любишь больше, чем людей и уже совсем не спешишь пускать кого-либо в свою никчемную жизнь... Жизнь, слишком напоминающую угасающий маятник или пустеющую фигурку песочных часов. И кажется порой, что вот-вот мелькнет последняя песчинка, пыльно-серая, как умирающая надежда или дохлая муха за стеклом...
1.
«Это не жизнь...» – Подумал Рудов и распахнул ноутбук.
«Привет. Ждал тебя вечером. С деланным безразличием косился на циферблат, заглядывал в трей, нервно крутил телефон, бродил от окна к окну, замирал над рассыпанными огоньками большого города, много думал. Ты делаешь мне больно своей сдержанностью, но я не могу обидеться на тебя. Ты будто ребенок, отдирающий засохшую царапину, преданно заглядывающий при этом в глаза. И мне очень больно... И кровь... Но я не ухожу и не останавливаю тебя. В ответ мне просто хочется целовать твои пальцы. Слегка касаясь. Бесконечно долго. Хотя причем тут время?!.. Ты пришла даже раньше сегодня. Улыбаюсь... Улыбаюсь просто буквам. Я чувствую под ними клавиши твоего компьютера, я вижу подушечки твоих пальцев, трогательную белую маечку и быстрый взгляд... Я не знаю, что происходит с нами. Но мне нравится эта игра в безразличие. Нравится тем, что мы оба не умеем в нее играть. И оба видим друг друга насквозь... И опять нет конкретики, и я люблю эту неопределенность, она дарит надежду. И я вновь улыбаюсь... Опять по-хорошему плохо, опять презрительно морщится ревность... В окно постучали... В нашем городе дождь...» ...
«Привет. Ждал тебя вечером. С деланным безразличием косился на циферблат, заглядывал в трей, нервно крутил телефон, бродил от окна к окну, замирал над рассыпанными огоньками большого города, много думал. Ты делаешь мне больно своей сдержанностью, но я не могу обидеться на тебя. Ты будто ребенок, отдирающий засохшую царапину, преданно заглядывающий при этом в глаза. И мне очень больно... И кровь... Но я не ухожу и не останавливаю тебя. В ответ мне просто хочется целовать твои пальцы. Слегка касаясь. Бесконечно долго. Хотя причем тут время?!.. Ты пришла даже раньше сегодня. Улыбаюсь... Улыбаюсь просто буквам. Я чувствую под ними клавиши твоего компьютера, я вижу подушечки твоих пальцев, трогательную белую маечку и быстрый взгляд... Я не знаю, что происходит с нами. Но мне нравится эта игра в безразличие. Нравится тем, что мы оба не умеем в нее играть. И оба видим друг друга насквозь... И опять нет конкретики, и я люблю эту неопределенность, она дарит надежду. И я вновь улыбаюсь... Опять по-хорошему плохо, опять презрительно морщится ревность... В окно постучали... В нашем городе дождь...» ...
2.
Город праздновал лето, улыбался баловень-июнь. Но Рудов больше любил осень. Любил бродить по набережной безо всякой цели. Подцеплял носком ботинка мокрые треугольники листьев, смотрел, как умирают они прямо на асфальте, как ветер с Невы переворачивает их желтые трупики на удивительно зеленом газоне, чуть слышно напевая свою бесконечно грустную, как сама осень, песню. Смотрел, как холодная маслянисто-черная река с завидной методичностью и терпением облизывает свое гранитное русло, раскачивает речные трамвайчики с закутанными в одинаковые пледы туристами, изредка раздавая пощечины бессовестно расставившим ноги мостам. Рудов любил эту чернильную воду и думал, что все-таки он не один. Она где-то рядом, Она также смотрит на эту воду и также называет Неву чернильной рекой. Ей очень нравится складывать букеты из огромных кленовых листьев, бродить, прижимая к груди их яркие растопыренные ладошки - у него будет много, очень много таких снимков. Вот она грустит, вот шутливо злится, вот ее смеющуюся осыпает подброшенный в серое небо листопад. Потом они, молча, обнявшись, будут подолгу стоять на мосту, и совсем не будет тяготить их это молчание. Они будут вместе любить это ненастье, эту рыхлую серость неба, которая отчего-то так идет этому городу. Будут смотреть на раскачивающуюся внизу реку, на тяжелую воду, что так похожа на само время, неумолимо уплывающее в безвозвратное прямо у них под ногами. Затем Она будет бросать вниз, в это спешащее под мостом время, по одному листку из букета, и нашептывать: «Любит... Не любит... Любит... Не любит... Ну и гад же ты, Рудов!»...
Однажды всё случилось. Он по-мужски клюнул на чистые распахнутые глаза, легкую дразнящую улыбку, на рассыпанные черные волосы. С пристрастием всматривался в экран, приближал, удалял, рассматривал другие фотографии, с удовольствием опутывая себя ее несомненным обаянием. Хмыкнул озадаченно и еще подумал тогда: «Ну правильно, такие всем нравятся... живее они что ли, темпераментнее. И мне нравятся... и Андрюхе нравятся... и Иваныч на работе иной раз шею выворачивает, даром, что шестьдесят три ему, что инсульт полтора года назад был, но против инстинкта разве ж попрешь?!.. Не попрешь, можешь только играть безразличие альфа-самца, взирать свысока, незаметно подбирая слюни. Но эта, эта слишком красива, слишком молода... наверняка божественно владеет искусством сердцепоедания и таинством выноса мозга...»... Здравый смысл первые десять секунд предостерегающе постукивал Рудову по темечку, шепча в ухо что-то о целесообразности и благоразумии. Следующую минуту пытался урезонить мечущийся под ребрами орган любви, подозрительно косясь при этом на самую озабоченную часть тела. Сдался в итоге, напоследок нарисовав прелестницу за трапезой. На тонком фарфоровом блюде Рудов увидел своё нарезанное изящными ломтиками сердце. Незнакомка поддевала серебряной вилочкой еще пульсирующий кусочек и отправляла его в свой очаровательный рот, капая алым на белоснежную хрустящую скатерть. Одним словом, здравый смысл пугал качественно и со всем усердием. Рудов с готовностью с ним согласился, даже сказав при этом:
- Да ну, нааа... Не дурак, поди...
Однако руки почему-то тут же застучали по клавишам:
- Привет! Знакомиться будем?
Он декларировал себя как случайного прохожего, которому и не ответить-то, в принципе, не зазорно, как мальчишку, позвонившего в дверь нравящейся девочки, готового с демоническим хохотом бежать вниз по лестнице. В общем, ответа он не ждал. Ответ же напугал внезапной открытостью и доброжелательностью. Рудов от неожиданности выронил все козыри и заготовки и превратился в того добродушного мАлого, каким он и был, собственно, каким его знали лишь мама да очень близкие друзья. И вот уже и вечера не проходило без их общения, и маска равнодушия забытой картонкой давно пылилась где-то под столом, слепая и бесстыдная, как ложь.
Через какое-то время Рудов, теребя букетик ирисов, хмуро озирался, стоя на брусчатке прямо в арке Генерального штаба. Старался не слушать нудятину псевдобрутального гитариста, игнорировал его толстую помощницу-попрошайку с требовательно протянутой шляпой, косясь брезгливо на ее босые грязные ступни и несвежий ситчик платья. Потел, проклиная июльское марево, и терпеливо всматривался в бесконечную вереницу каркающих иноземцев... Она появилась внезапно, Рудов даже вздрогнул, смутившись, но тут же забыл обо всём, соприкоснувшись с синевой ее взгляда, отметив короткую джинсовую юбку и смешного неведомого зверька на белой маечке. Она улыбалась. Рудов краснел. Ирисы морщились от боли в пережатых стеблях, нервничали и мечтали быть уже, наконец, подаренными.
С ней было легко и запросто. И уже через полчаса Илья Рудов, поражаясь гениальности извергаемых им метафор, наполнял атмосферу исторической части города бесконечными сложносочиненными предложениями и, сжимая маленькую девичью ладонь, безумно радовался открытой улыбке ее хозяйки. Эта улыбка разворачивала плечи, придавала уверенности, хотелось, как минимум петь, как максимум – летать. На пикирующих в Неву чаек он уже поглядывал как на недостойных соперников с неважной аэродинамикой, а жирные голуби под ногами казались просто ленивой пехотой.
Солнце соскользнуло с небосклона. Расположившись за плетеным столиком под полосатым тентом суши-бара, они с удовольствием потягивали разбавленное, зато холодное пиво.
- С тобой интересно, - сказала Юля, с любопытством вглядываясь в лицо Рудову.
- Да ладно... Это потому, что с тобой просто. Ты очень легкая... – ответил тот.
- Ха, не скажи. Ты просто еще не знаешь меня. Я могу быть неожиданно разной и изобретательной. – Юля так погладила лепестки ирисов, что подошедший официант густо покраснел. – Да? – повернулась и подмигнула игриво парню за соседним столиком. Тот заерзал, загнанно поглядывая то на Рудова, то на Юлю, то на официанта Славу, если верить бейджу на футболке. Илья от души рассмеялся.
- Таааак... Это мне нравится... Еще раз убеждаюсь, что мы смотрим в одну сторону.. Я просто ненавижу предсказуемость. Иногда, в погоне за нестандартным ответом, я даже притормаживаю в разговоре, хотя с годами навык выработался уже, конечно. Для меня слишком уныла беседа, если ее финал я наблюдаю уже после первого вопроса. А твой следующий ход не читается. – Юля улыбнулась. - Нет пытки мучительнее, чем плохой собеседник, он даже хуже, чем плохой повар, а плохих поваров я бы предпочитал расстреливать... – Илья ловко подхватил палочками ролл. - Кстати, местный себя превзошёл... Но с тобой я не скучаю, даже очень, так что давай за тебя! – Рудов манерно поднял бокал и выпил стоя. – Ура! – Сосед вздрогнул, покосился на Юлины ноги.
Слава у выхода поправил клетчатый фартук, скрестил руки и по-отечески довольно улыбнулся: «Да, так вот у нас! У нас весело!»... И какая-то дьявольщинка мелькнула в его зрачках.
Ночь незаметно заштриховала летнее небо. Слава внимал просьбам очередной парочки. Парень-сосед томился над своим пивом от неразделенной любви. И столько грусти было в его зрачках, что хотелось заказать ему водки.
Однажды всё случилось. Он по-мужски клюнул на чистые распахнутые глаза, легкую дразнящую улыбку, на рассыпанные черные волосы. С пристрастием всматривался в экран, приближал, удалял, рассматривал другие фотографии, с удовольствием опутывая себя ее несомненным обаянием. Хмыкнул озадаченно и еще подумал тогда: «Ну правильно, такие всем нравятся... живее они что ли, темпераментнее. И мне нравятся... и Андрюхе нравятся... и Иваныч на работе иной раз шею выворачивает, даром, что шестьдесят три ему, что инсульт полтора года назад был, но против инстинкта разве ж попрешь?!.. Не попрешь, можешь только играть безразличие альфа-самца, взирать свысока, незаметно подбирая слюни. Но эта, эта слишком красива, слишком молода... наверняка божественно владеет искусством сердцепоедания и таинством выноса мозга...»... Здравый смысл первые десять секунд предостерегающе постукивал Рудову по темечку, шепча в ухо что-то о целесообразности и благоразумии. Следующую минуту пытался урезонить мечущийся под ребрами орган любви, подозрительно косясь при этом на самую озабоченную часть тела. Сдался в итоге, напоследок нарисовав прелестницу за трапезой. На тонком фарфоровом блюде Рудов увидел своё нарезанное изящными ломтиками сердце. Незнакомка поддевала серебряной вилочкой еще пульсирующий кусочек и отправляла его в свой очаровательный рот, капая алым на белоснежную хрустящую скатерть. Одним словом, здравый смысл пугал качественно и со всем усердием. Рудов с готовностью с ним согласился, даже сказав при этом:
- Да ну, нааа... Не дурак, поди...
Однако руки почему-то тут же застучали по клавишам:
- Привет! Знакомиться будем?
Он декларировал себя как случайного прохожего, которому и не ответить-то, в принципе, не зазорно, как мальчишку, позвонившего в дверь нравящейся девочки, готового с демоническим хохотом бежать вниз по лестнице. В общем, ответа он не ждал. Ответ же напугал внезапной открытостью и доброжелательностью. Рудов от неожиданности выронил все козыри и заготовки и превратился в того добродушного мАлого, каким он и был, собственно, каким его знали лишь мама да очень близкие друзья. И вот уже и вечера не проходило без их общения, и маска равнодушия забытой картонкой давно пылилась где-то под столом, слепая и бесстыдная, как ложь.
Через какое-то время Рудов, теребя букетик ирисов, хмуро озирался, стоя на брусчатке прямо в арке Генерального штаба. Старался не слушать нудятину псевдобрутального гитариста, игнорировал его толстую помощницу-попрошайку с требовательно протянутой шляпой, косясь брезгливо на ее босые грязные ступни и несвежий ситчик платья. Потел, проклиная июльское марево, и терпеливо всматривался в бесконечную вереницу каркающих иноземцев... Она появилась внезапно, Рудов даже вздрогнул, смутившись, но тут же забыл обо всём, соприкоснувшись с синевой ее взгляда, отметив короткую джинсовую юбку и смешного неведомого зверька на белой маечке. Она улыбалась. Рудов краснел. Ирисы морщились от боли в пережатых стеблях, нервничали и мечтали быть уже, наконец, подаренными.
С ней было легко и запросто. И уже через полчаса Илья Рудов, поражаясь гениальности извергаемых им метафор, наполнял атмосферу исторической части города бесконечными сложносочиненными предложениями и, сжимая маленькую девичью ладонь, безумно радовался открытой улыбке ее хозяйки. Эта улыбка разворачивала плечи, придавала уверенности, хотелось, как минимум петь, как максимум – летать. На пикирующих в Неву чаек он уже поглядывал как на недостойных соперников с неважной аэродинамикой, а жирные голуби под ногами казались просто ленивой пехотой.
Солнце соскользнуло с небосклона. Расположившись за плетеным столиком под полосатым тентом суши-бара, они с удовольствием потягивали разбавленное, зато холодное пиво.
- С тобой интересно, - сказала Юля, с любопытством вглядываясь в лицо Рудову.
- Да ладно... Это потому, что с тобой просто. Ты очень легкая... – ответил тот.
- Ха, не скажи. Ты просто еще не знаешь меня. Я могу быть неожиданно разной и изобретательной. – Юля так погладила лепестки ирисов, что подошедший официант густо покраснел. – Да? – повернулась и подмигнула игриво парню за соседним столиком. Тот заерзал, загнанно поглядывая то на Рудова, то на Юлю, то на официанта Славу, если верить бейджу на футболке. Илья от души рассмеялся.
- Таааак... Это мне нравится... Еще раз убеждаюсь, что мы смотрим в одну сторону.. Я просто ненавижу предсказуемость. Иногда, в погоне за нестандартным ответом, я даже притормаживаю в разговоре, хотя с годами навык выработался уже, конечно. Для меня слишком уныла беседа, если ее финал я наблюдаю уже после первого вопроса. А твой следующий ход не читается. – Юля улыбнулась. - Нет пытки мучительнее, чем плохой собеседник, он даже хуже, чем плохой повар, а плохих поваров я бы предпочитал расстреливать... – Илья ловко подхватил палочками ролл. - Кстати, местный себя превзошёл... Но с тобой я не скучаю, даже очень, так что давай за тебя! – Рудов манерно поднял бокал и выпил стоя. – Ура! – Сосед вздрогнул, покосился на Юлины ноги.
Слава у выхода поправил клетчатый фартук, скрестил руки и по-отечески довольно улыбнулся: «Да, так вот у нас! У нас весело!»... И какая-то дьявольщинка мелькнула в его зрачках.
Ночь незаметно заштриховала летнее небо. Слава внимал просьбам очередной парочки. Парень-сосед томился над своим пивом от неразделенной любви. И столько грусти было в его зрачках, что хотелось заказать ему водки.
3.
Несколько раньше.
Ноябрь, недобро щурясь, уже слюнявил палец, чтоб навсегда перелистнуть ту осень. Девушка двадцати трех лет беспокойно бродила по коридору родильного отделения, морщилась от накатывающих волн боли, останавливалась, периодически упираясь в ноющую поясницу, ласково поглаживала большой живот, тщетно пыталась отвлечься, вглядываясь в холодную темноту и в уже нетающий снег за окном. Соседки по палате, почти все молоденькие девчонки, наседали с расспросами на толстую Свету Павлюкову, которая рожала уже в пятый раз, и дело это, собственно, плевое и почти безболезненное, по ее словам, а единственный дискомфорт, это когда приходится каждый раз лежать со льдом на животе.
- Да не знаю, девки, сама не знаю, как рожаю, вылетают, как пули... - Света со вздохом откусила огромный хрустящий кусок от огромного яблока, хлебнула чаю из дымящегося стакана, просунув руку, вытерла марлевой тряпочкой пот под невероятными грудями. Затем, покосившись на большой кусок мела на голубой больничной тумбочке, зевнула обыденно и продолжила: - Вот как потянуло меня на мел, так всё, знаю, опять мой скорострел не уследил в порыве-то. – Девчонки прыснули. – Причем, заметила, как мела хочу – девка будет.. А если парень – то сок томатный пью, пью, как аспид. – Все опять рассмеялись.
Скорострел, муж Светы, его уже все прекрасно знали, был тощим, чуть заторможенным мужичком в засаленной кожанке и старенькой енотовой шапке. Он каждый день приходил под окна роддома в окружении четверых ухоженных улыбающихся ребятишек. Держа в руке сетку больших красных яблок, он, молча, смотрел на непрерывно вещающую в окне жену грустными, обведенными серой дымкой, глазами. Затем вся компания шагала прочь по больничной аллее, и Света истово крестила их спины, старательно шепча лично придуманную молитву, свято веря в ее чудотворную спасительную силу.
- Я когда вторым забеременела, мужу сказала на пятом месяце только, а мама вообще на восьмом лишь заметила... Ругалась, конечно, но это ж дети, счастье наше... У нас и любовь-то проснулась после первенца нашего... С тех пор и дня не можем врозь... А абортов не признаю, хотя не осуждаю... Не осуждаю, дабы нам не ведомо, какая напасть ждет нас завтра... и хватит ли сил испытание то вынести... Каждый сам в ответе будет, как пред вратами встанет... Апостол Петр, он справедлив и всевидящ, рассудит и направит по деяниям нашим.
Девчонки притихли, виновато поглядывая на стоящую в проеме двери девушку. Та уже не могла терпеть схватки и то утробно стонала, то тихонько плакала, придерживая живот. Сзади уверенно подошла акушерка, коснулась ее плеча:
- Пойдем, девка, время. Потихоньку, потихоньку, и не бойся ничего. – Они двинулись по коридору, одна уверенно и твердо, другая - по-утиному раскачиваясь, морщась и бледнея от боли и страха.
Страх даже победил однажды, девушка остановилась на полпути, развернулась со словами:
- Нет, нет, я не буду рожать.. Нет, всё.. Отстаньте от меня все! Отстаньте! Не буду!!
Акушерка сначала улыбнулась устало, затем шагнула к роженице, сказала что-то хлесткое, отрезвляющее, похожее на пощечину, и спустя минуту они снова брели на яркий свет в конце длинного коридора...
... Связки почти уже не выдерживали нагрузки, крик бился, как птица, о потолок, о невыносимо яркие лампы, ударялся в лицо стоящей в изголовье акушерки, то вдруг срывался, теряя опору, распластывался обессилено на полу, затем снова набирал силу с самых низов, с почти рычания, и устремлялся опять к колющему, обжигающему меццо-сопрано... и так до бесконечности... до долгожданного поскрипывающего младенческого плача, теплого комочка на груди и водопада собственных слез...
Со словами «Светка, сука, обманула... И это пуля?!!» обессиленная роженица потеряла сознание.
Где-то далеко-далеко кто-то бегал, кричал, даже плакал. Бесконечное эхо множило эти звуки, тревожило повторениями... Огромное синее озеро окутало, казалось, вселенским холодом, нестерпимо хотелось вынырнуть, упасть на теплый песок и не шевелиться, впитывая частички ласкового лета. Но озеро лишь неумолимо расползалось до самого горизонта, лишая всякой надежды...
Девушка открыла глаза. Трясясь всем телом, нащупала на непривычно плоском животе грелку со льдом, сквозь россыпь черных мушек увидела испуганные глаза еще не рожавших девчонок и, стуча зубами, произнесла:
- Света! Я тебя убью!.. Где Света?
Худенькая совсем юная девушка с короткой стрижкой и удивительно большим животом заморгала испуганно:
- Света рожает уже... Увезли ее... Кто у Вас?
- Девочка, – улыбнулась устало. - Дай еще одеяло. Не могу согреться... сил нет... – и потом, уже засыпая: - Ишь, я пешком иди, а ее возят... Барыня... Ладно. Потом обматерю.
Светку так и не дождались. Во время родов что-то пошло не так. То ли по жестокой случайности ей влили холодную плазму, то ли произошло еще что, но в тот день она тихо покинула наш мир и, наверняка, у апостола Петра не нашлось к ней никаких претензий. Главный врач, прячась за диоптриями бликующих очков, что-то пытался объяснять маленькому худому мужчине с черными кругами вокруг глаз. Тот с недоверием, растерянно вглядывался в лицо доктора, будто ждал, когда кончится этот нелепый розыгрыш, и ему вернут жену... Плакали всей палатой, когда он, покачивая сеткой огромных красных яблок, брел, медленно растворяясь в белизне остывшей больничной аллеи.
Девочка с удовольствием приняла грудь и, посапывая, с завидным усердием потребляла молоко, изредка отрыгивая воздух. Худенькая соседка с короткой стрижкой и удивительно большим животом долго смотрела на трапезу, а потом вдруг спросила:
- А как назовёте?
- Света. – Сорванное горло напомнило о себе.
- А как Вас зовут? А то вчера Вам не до того было.
- Меня зовут Юля.
4.
Официант Слава разухабисто громыхнул очередной парой кружек темного пива, выставил долгожданные запеченные роллы с гребешком, раскланялся и исчез в душном воздухе...
Растянувшийся вечер плавно, как сироп, извиваясь меж стрелками и циферблатом забытых часов, перетекал в ленивое питерское утро. Расталкивая просыпающиеся троллейбусы и зевающие автомобили, оно, утро, наваливалось все сильнее и сильнее, настойчиво сдергивало одеяла со щурящихся домов, задувая бесполезные теперь свечи фонарей и бегающие огоньки реклам. Рудову было легко и комфортно вышагивать по тротуарам Невского, чувствовать пожатия маленькой нежной ладони на своем бицепсе, нравилось видеть улыбающиеся усталые глаза и обнаруживать давно позабытую детскую улыбку на своих губах.
- Знаешь, как-то спускался по эскалатору, глядел на весь этот серый улей, на этих усталых спящих пчел человеческого облика и удивлялся их автоматизму и холодной методичности, пока не увидел собственное лицо в отражении двери с надписью «Не прислоняться»... И я испугался тогда... Я понял, что не хочу быть таким как все, я боюсь этого сходства... И знаешь, я понял одну вещь. Причем, встреча с тобой еще раз укрепила мою теорию.
Юля подняла удивленный взгляд.
- А я-то тут причем?
- Ты - светлая, - Рудов был серьёзен, - ты умеешь радоваться очевидному, в этом твоем даре есть что-то из детства. В какой-то момент мы все теряем это, тратим себя на незначительные тревоги, наматываем на себя выдуманные, якобы важные, заботы и неотложные дела. И этот громоздкий рулон надуманных проблем и обязательств мы старательно таскаем на себе как панцирь, становимся нечувствительными к чужой боли, прикрываемся им, жалуемся на него, ссоримся из-за него, но продолжаем накручивать и накручивать на него наши никогда не осуществимые планы и чаянья... До тех пор, пока он, в конце концов, не раздавит нас самих. А в последнюю минуту мы вдруг понимаем, что вся прошедшая жизнь состояла лишь из одних ожиданий лучшего завтра... И мы давно уже не умеем улыбаться по-детски, просто так, солнцу, дождю, похрустыванию снега под ногами, туманной дымке вдали. Мы видим лишь жару, грязь и холод.
- Так что ж за теория?
- Я понял одну очень важную, в то же время простейшую истину: жить надо сегодня, именно в эту секунду... классно сейчас – насладись, испей без оглядки этот момент... будущее никуда не денется... да что там, его вообще может не быть... так зачем же планировать то, чего, возможно, никогда и не будет?!. если хочется поцеловать девушку, то это нужно делать именно сейчас, а то ведь непонятно, что и как там с этим будущим...
Илье от волнения даже не хватило дыхания, он остановился, вздохнул судорожно, хотел опять что-то сказать, но встретился взглядом с глазами Юли, уверенно приблизил губы к ее лицу, и поцелуй оторвал их от земли... Вспыхнула молния, посыпался дождь... Через какое-то время зашторенные окна одного из питерских колодцев с любопытством наблюдали, как прямо под дождем, прислонившись к одной из столетних повидавших виды стен, истово любили друг друга две маленькие человеческие фигурки.
А небо чернело. А ветер крепчал. Чьё-то бескровное лицо мелькнуло в одном из окон, и узкая полупрозрачная ладонь замерла, коснувшись прохлады заплаканных стёкол.
5.
Зима пришла без звонка и по-хозяйски хлопнула дверью. Плюхнулась с разбегу в огромный город, развалилась блаженно, как в ванне, перемешивая и подбрасывая холодную снежную пену вместе со спешащими прохожими, автомобильными пробками, новогодними гирляндами и неясными очертаниями замерзающих домов. Наступающий Новый год опять дарил надежду, наполнял квартиры запахом хвои и мандариновой горечью, заставлял очередной раз задуматься о том вожделенном тайном месте, откуда Дед Мороз черпает исполнения желаний. Юля прикасалась губами к горячей головке спящей дочери, и, в ожидании доктора, наблюдала, как неловко местный дворник опутывает проводами неказистую елочку за окном диспансера. Наконец, ему это удалось и, подкрутив несколько плохо окрашенных зелёнкой лампочек, он уселся напротив и, задумчиво выпустив табачный дым, наверняка, загадал что-то своё...
- Ну, и что ты ее привезла?! – Главврач тубдиспансера зло закурила папиросу. Нервно раздувая ноздри, тряся снимком перед собой, произнесла, как ударила кулаком в лицо: – Я ее не возьму... Зачем ты ее привезла?.. Ну, скажи мне!.. Я что, Господь Бог? Богородица?.. или Матрона Московская?. Зачем?.. Она все равно у тебя умрет... Да через два дня... ну, три... Не больше... Что ты ревешь?!. Ты где была три месяца назад?!. У нее что температуры не было?..
Юля стояла с лицом землистого цвета, распахнув огромные напуганные моментально почерневшие глаза... Прошептала, не в силах управлять передавленным горлом:
- Не было... Она вчера еще была абсолютно нормальной... Мы даже гуляли...
- Не ври мне, - перешла на крик главврач, тряся рентгеновским снимком, - ты видишь, что с ее легкими? Ты видишь?.. Смотри, я сказала!.. Не может ребенок с такими легкими гулять давно уже!.. Да я сорок лет уже тут работаю, и ты меня еще обманывать пытаешься!
- Я не обманываю! – закричала в отчаянии Юля, крепче прижав к себе почти недвижимую уже дочь.
- Врешь! Я за сорок лет и не такое повидала тут!.. – внезапно остыв, главврач произнесла: - Я не возьму ее. Это бесполезно. Она все равно умрет. Ты опоздала. Уходи.
- Да как же так?! Вы не можете...
- Иди домой, девка, иди.. – Кажется даже голос дрогнул, и глаза блеснули.. Женщина нахмурилась, опустила взгляд и хлопнула дверью диспансера прямо перед Юлей... Дворник стоял у стены и плакал...
Быстро темнело, девочка уже не шевелилась, Юля, без капюшона, с растрепанными волосами, прижав к груди драгоценную ношу, шла вдоль обочины и пела колыбельную. А машины мчались мимо, навстречу наступающему празднику, хрустя упаковками подарков, раскачивая кронами елей и сосенок, доверху наполненные ежегодными надеждами и верой в светлое...
Юля нашла себя на какой-то остановке, на окраине города. Дочка куклой лежала на скамье, запрокинув к небу непривычно белое, как воск, личико. Холодная красная Луна прятала взгляд, как бы извиняясь за свое бессилие и былое равнодушие, и что-то очень женское мелькнуло на ее испещренном кратерами лице. Девушка с трудом встала, вышла, покачиваясь от горя, прямо в снег за остановку, упала в изнеможении на колени и, глядя на эту огромную красную Луну, завыла... сначала тихо, поскуливая... затем всё громче и громче, почти рыча...
- Забери меня! Пусть она живёт! Забери меня! Ну, хоть кто-нибудь услышь! Забери всё, что хочешь! Ну, хоть кто-нибудь!!!
Юля, упала в снег и долго рыдала, извиваясь и корчась от понимания невозможности изменить течение событий.
И все-таки кто-то ее услышал, тот, кому это было нужно, и... ничего не изменилось в мире... Всё также краснела огромная Луна, всё также хрустел снег под ногами, всё тот же ветер раскачивал черные веревки проводов... Женщина обреченно двигалась в сторону дороги. Около темнеющего силуэта остановки стояла маленькая девочка. Покачивая болтающимися из рукавов пальтишка рукавичками на резинках, она сказала так обыденно:
- Мама, пойдем домой. Я кушать хочу.
6.
Замелькали фантиками дни, чередуясь с короткими липкими ночами. Рудов и Юля проживали вместе прекрасное лето, наполняя его безумием и безмятежностью счастливых людей. Они жили в маленькой рудовской квартирке на окраине Питера, пили друг друга ночами; страдая, прощались утром, разбегались по работам, чтоб вечером вновь трепетать в бездонных объятьях друг друга. И так изо дня в день, из месяца в месяц, пока последний день лета не шагнул за горизонт вслед за спелым яблоком покатившегося солнца.
Добрый усталый сентябрь замер в поклоне, извиняясь за наступающую осень, за желтую краску, холодные ночи и мокрый асфальт. Они много гуляли, много говорили, улыбались краскам осеннего Питера, целовались подолгу, махали проплывающим речным трамвайчикам букетами красно-желтых листьев, а иногда просто молчали, глядя с парапета на черную воду убегающей Невы.
Рудов не напрягал Юлю вопросами о прошлом, он просто обладал природным умением создавать комфортные условия для особой душевной близости, когда безумно хочется поделиться пережитым, улыбнуться былым ошибкам и собственной недальновидности. Он очень любил эти моменты, и сам отвечал полной откровенностью, находя в таких беседах эмоциональную отдушину и особое наслаждение.
Илья знал, что у Юли есть пятилетняя дочь Света, об отце которой Юля категорически не рассказывала, лишь однажды поблагодарила того за науку и перевела тему. Света уже три года жила с бабушкой недалеко от Ульяновска - решено было, что до школы она будет жить в деревне, пока ее мама немного встанет на ноги в Питере. Они часто созванивались, говорили по-женски много и ни о чем, рассказывая о каждом своем шаге, каждом своем движении, что ели, что пили, куда ходили, но, при кажущейся бесполезности этой информации, нельзя было не признать монолитности единства этой маленькой семьи. В трехлетнем возрасте Света внезапно серьезно заболела. Юля не могла вспоминать об этом без слез, но и выздоровление случилось еще более внезапным и скрывало под собой, судя по всему, какую-то большую тайну. Юля не раскрывала подробностей, но твердила лишь одно, что дочь заболела и выздоровела в один день, в один из последних дней года. С тех пор девушка, по её словам, испытывала смешанные чувства к этому празднику, и привычно радуясь Новому году, и панически боясь прощания со старым.
Рудов дожил до тридцати шести лет, но семьей так и не обзавелся. Конечно, были у него женщины, и не одна, но по причине своей чрезмерной разборчивости и из-за твердого убеждения не размениваться без любви, Илья чаще держал себя в воздержании. Иногда, дабы не хандрить от спермотоксикоза, пользовал продажных женщин, а в периоды безденежья даже опускался до «рукоприкладства». Природа мужская, мать её!.. Еще в двадцать четыре, полный юношеского максимализма и противоречий, Илья сошелся с красивой девушкой девятнадцати лет, скандальной и взбалмошной, которую так и не сумел ни понять, ни переделать. Во всяком случае, в расставании винил он только себя, да и плохое забылось очень быстро. Из тех четырех лет, что прожили они в перенаселенной малосемейке, запомнился лишь яростный, похожий на ненависть, секс на любой мало-мальски пригодной и не пригодной для этого поверхности. Свадьба так и не случилась, девушка разглядела чрезмерно романтическую Рудовскую натуру, поняла, что финансовый взлёт вряд ли грозит тому в ближайшие сто лет, и выпорхнула из его жизни в ночь, неуёмная в поисках своей синей птицы. Рудов до сих пор помнит ее запах. Тем не менее, Илье улыбнулась удача, и за одно лето он сумел вложиться в строящееся жильё. Спустя еще пару лет он, после жесточайшей пьянки, с раскалывающейся головой, щурясь в потолок новенькой собственной «однушки» где-то в районе Звездной и выпуская дым изо рта, гордо думал: «Ну что, неплохо, Рудов... Пошла масть...». Но ничего особо и не поменялось, дни копировали друг друга, ночи загоняли в тупик, и неизвестно чем бы всё кончилось, если б в его жизни не появилась эта загадочная Юля.
7.
В один из сентябрьских вечеров Илья, возбужденно стоя перед телевизором, боготворил и проклинал Зенит, стонал и плакал над его промахами, хохотал и радовался голам, подпрыгивая, как ребенок, но изощренно, по-взрослому, матерясь. Юля весело суетилась на кухне, в голос хохотала над тирадами Рудова, когда раздался телефонный звонок.
- Да... – В ответ лишь какое-то завывание, такое до дрожи знакомое завывание. Почему-то стало очень тревожно и холодно. – Алло! Говорите, я вас слушаю..
И тут она услышала то, чего боялась услышать больше всего на свете, то, чего ждала последние три года, и что мешало ей дышать... Она услышала голос, который заставил ее побледнеть и затрепетать всем телом.
«- Забери меня!!! Пусть она живет!!! Забери меня!!! Ну, хоть кто-нибудь, услышь!!!...» – Исходила криком в телефонной трубке она сама..
И в завершении очень мягкий мужской голос:
- Помнишь? Так вот, я выбрал. Догадайся, что?.. или кого?..
Всё кончилось также внезапно. Как и тридцать секунд назад привычно гудел холодильник, трещала картошка на сковороде, подрагивала занавеска, за стеной Рудов также источал сарказм в адрес Зенита и российского футбола в целом.
Сидя на полу, бледная, трясясь всем телом, Юля пыталась позвонить, когда на кухню вошел Рудов.
- Что случилось? Малыш, что с тобой? – опешил он.
Юля только растерянно смотрела на него, судорожно хватала воздух, приоткрывала рот, но не могла ничего ответить, лишь крепко сжимала телефон в трясущейся руке. Рудов подхватил ее на руки, отнес на диван, затем сбегал за водой на кухню и сел рядом, приговаривая:
- Спокойно, спокойно, Юльчик, дыши ровно... Вдох.. Выдох.. Не спеши.. Вдох.. Ровнее.. Выдох..
Через минуту Юля уже смогла произнести:
- Мне нужно позвонить маме.
Но несколько попыток ничего не дали, абонент был вне доступа. В итоге девушка решительно встала и начала собираться.
- Я должна ехать.
- Что случилось? Я хочу, чтоб ты объяснила мне. – Рудов начал нервничать. – Да остановись же хоть на секунду.
- Прости, у меня нет этой секунды. Моя дочь в опасности. Ты со мной?
- Нет, - Илья строго посмотрел на нее, показал ключи от машины - это ты со мной. Так мы быстрее доберемся. Расскажешь всё по дороге.
Через несколько минут они уже выезжали со двора. Фары на секунду выхватили из темноты фигуру в темном бесформенном плаще, под капюшоном мелькнули глаза, которые Юля моментально узнала и на секунду потеряла сознание. Вскоре перламутрово-синий рудовский Галант свернул с Дунайского проспекта и, легко обгоняя попутные автомобили, помчался по Московскому шоссе.
8.
Москва отгалдела уже к середине следующего дня. Юля, после долгого ночного разговора тревожно спала, свернувшись кошкой на переднем сиденье, обеими руками сжимая телефон. Рудов, осунувшийся и обросший за ночь, сосредоточенно смотрел на льющуюся под капот серую ленту асфальта, на неровные линии разметки, мелькающие столбики отбойников и не первый час пытался определить свое отношение к услышанному. Он не мог усомниться в своей женщине, тем более что каждое предложение, каждое слово ее были подтверждены огромным количеством неподдельных эмоций и слёз. Однако её рассказ напоминал, тем не менее, заезженный сюжет стандартного фильма ужасов девяностых годов. Юля упорно твердит, что за здоровье дочери она пообещала кому-то свою душу, а на ниве скупки душ главенствует у нас лишь один основной игрок, посему грядет миг расплаты за беззаботно прожитые годы. Судя по слухам, господин тот имеет характер склочный и неуступчивый, с выраженной склонностью к садизму во всех его проявлениях, с врожденным стремлением на...ть всех и каждого, вывернув всё исключительно в свою пользу, предварительно упаковав обман в добродетель. Илья даже не мог представить, что они будут делать по приезду в деревню к Юлиной матери.
«Может, сядем все вместе в машину и за горизонт? – думал Рудов. - Так разве ж от него кто-нибудь сумел убежать? Догонит, причем, даже не пытаясь догнать. Как вон та белая сова, например... Ух, ты!». Сова вдруг резко спикировала и буквально скользнула по крыше машины. Рудов невольно втянул голову в плечи и даже на секунду закрыл глаза... Время растянулось, как теплая жвачка. Вдруг вспомнилось, что так безумно хотелось спать лишь в армии, когда достаточно было прислониться плечом к косяку и ты уже видишь любимую маму с огромной тарелкой пирогов или со скворчащей сковородкой вкуснейшей жареной картошки. В армии не считалось за фокус поспать на ходу, и редкий часовой в карауле не проделывал этот трюк. Главное, нужно было выбрать ровный прямой участок и единожды медленно моргнуть, ну, на одну секундочку. Раз, и ты уже метров за тридцать. Вот такие путешествия во времени. Главное, не встретить столб... Однажды зимней ночью Рудов заступил на пост номер один. Знамя части располагалось на втором этаже здания штаба прямо напротив лестницы и большого окна. Илья честно боролся с собой минут десять, пытался отвлечься, вслушивался в поэзию студеного ветра, рассматривал гжель на стекле. Затем соблазнительное тепло панибратски обняло за плечи, тишина зашептала в ухо приятное, как благодарная женщина, все попытки Рудова управлять своими веками были с усмешкой пресечены на корню, и усталость вкупе с недосыпанием играючи взяли свое. За окном сначала пела, затем бесилась метель, грозила похрустывающим кулаком, кричала что-то тревожное, затем вдруг распахнула рывком окно, метнулась к часовому и крикнула грубо прямо в ухо голосом сержанта Личенко: «А ну, не спать, сука!» – И пощечину наотмашь, так звонко...
Взвизгнув резиной, автомобиль заметался по дороге, чудом не задев встречный Ситроен. Илья распахнул глаза и, с колотящимся сердцем, сумел остановиться, когда колеса зашуршали по гравию обочины в нескольких сантиметрах от профиля отбойника. Щека горела, звенела перепонка. Юля тут же встрепенулась:
- Что это было?!
- Надо отдохнуть. Уснул я, кажется, – выдохнул Илья, потирая щеку и подозрительно косясь на Юлю... – Сейчас остановимся, перекусим... Знаешь, какой шашлык самый вкусный?
- В смысле, какой?
Илья поучительно поднял палец вверх:
- Азербайджанский! Сейчас докажу, если повезет.
9.
Повезло. Невысокий, в меру упитанный азербайджанец неопределенного возраста ловко загонял жар от раскаленных углей под шкворчащее, истекающее жиром мясо. Он лихо управлялся с шампурами на довольно длинном мангале, и всякий раз, переворачивая шашлык, удовлетворенно цокал языком, покачивая головой, и чуть слышно напевал что-то, вероятно, о жаркой кареглазой девушке в жарком Баку. Куски свинины хорошели и румянились с каждым оборотом шампура, запах будоражил, желудок бился в истерике, усиленно выделялась слюна, но шашлычник не спешил. Он слишком любил свою работу, чтоб делать ее вполсилы. И вообще, отточенности его движений мог позавидовать любой творческий человек. Рудов даже легко представил того у мольберта или у пюпитра в белом парике, и сия картина не резанула глаз, а лишь усилила образ этого кудесника жареного мяса.
- Кстати, а почему свинина? – Спросил Илья.
- Эх, дорогой, - укоризненно ответил шашлычник, - ты думаешь, все мусульмане у нас там? Нет, совсем про нас не знаешь, дорогой. Интернет знаешь? Интернет читай. Президента нашего знаешь?. Не знаешь... Жену его знаешь?.. Тоже не знаешь.. А если б глаза ее увидел, сразу б за невестой к нам поехал.. Мммм, какая женщина!.. Достойному человеку – достойная жена!.. Готово, дорогой, кушай.. Зелень, лук бери, базилик, кинза кушай.. – Засмотрелся на Юлю. – А жена красивая у тебя... Видать азербайджанцы в роду были. Точно говорю, землячка?
Юля засмеялась. Рудов глянул на нее:
- Эт точно!
Шашлычник, довольный шуткой, подмигнул Юле и затянул новый куплет своей любимой песни.
Они сидели за пластмассовым столиком с шампурами в руках и любовались последними лучами заходящего солнца.
Внезапно песня прервалась. Даже как-то потемнело вокруг. Напротив шашлычника остановился очень странный мужчина, полуулыбка на его бескровном лице лишала сил и способностей к сопротивлению. Азербайджанец окаменел не в силах поднять взгляд, а мясо подгорало... Когда Рудов с Юлей отъезжали, странный человек долго смотрел им вслед, наконец, поднял руку и погрозил длинным полупрозрачным пальцем. Шашлычник упал в обморок.
10.
Юля вновь безуспешно терзала телефон, пыталась дозвониться матери, затем замкнулась в себе и долго смотрела в ночь. Рудов не расспрашивал ни о чем, иногда поглаживал Юлину коленку, изредка поглядывая на экран навигатора.
- Юльчик, погоди паниковать раньше времени. Я верю в провидение. Шансы судьба всем дает одинаковые. Просто кто-то хочет немножечко больше и ему удается поменять вектор удачи в свою сторону. Поверь, в мире нет тотальной несправедливости, просто глядя на маленький эпизод, мы не можем его правильно оценить. Я как-то по лету видел, как одна девушка хотела с Дворцового моста сигануть. Просто стояла и перевалилась через перила. Я ошалел от неожиданности, так всё быстро произошло. Но самое интересное, что рядом парень на каталке сидел, ну, без ног совсем, так он успел ее за руку зацепить. Я вторым подбежал, и мы с каким-то мужиком их на тротуар вытащили. А недавно иду с работы, смотрю, идет эта девушка под руку с тем безногим, он на протезах, но идет ровно, ухоженный, и детскую коляску катят. Как тут в провидение не верить?.. Смотри, какая сова большая... Точно такую видел сегодня уже. – Сова спикировала на автомобиль как бомбардировщик, в свете фар ее крылья казались просто огромными. – Вот вредная тварь!
Илья невольно дернул рулем, Юля ахнула, левая передняя покрышка не выдержала, машину бросило на встречку, чудом ушли от столкновения. Пока Юля приходила в себя, Рудов поставил запаску, позже, ополаскивая руки из бутылки, произнес:
- Нам везет. В ближайший город заскочим, надо колесо купить. Что там у нас?.. Саранск. Ну, вот там и купим. Найти б только посреди ночи.
Около трёх показался город, и вскоре они уже ехали по его окраине, высматривая работающий шиномонтаж. Машины на улице встречались редко, лишь иногда на плохо освещенных тротуарах и около нахмуренных домов мелькали подозрительные силуэты, да тревожно проносилась мимо цветомузыка редких полицейских Уазиков.
ОН стоял, засунув руки в карманы, раскачиваясь, как огромный билборд у обочины. Увидев приближающийся автомобиль, гигант пьяно зашагал ему навстречу, вытянув правую руку.
- Ага, щас, посреди ночи подхватим тебя... – сыронизировал Рудов и аккуратно объехал пьяного. Вдруг из темноты остановочного павильона, как фашистский самолет на бреющем полете, выскочила вопящая лохматая девушка в белом платье-парашюте и с огромным синяком под глазом. Она исполински размахнулась и с каким-то животным блаженством со всей дури ударила сумкой по лобовому стеклу. Стекло разбежалось паутиной. Юля закрыла лицо руками. Илья онемел от возмущения и остановился. Выскочил из машины, схватил за руки «немецкую лётчицу»:
- Да что ж ты, сука, творишь?!
Та, раздувая ноздри, с обидой в голосе, парировала:
- А почему ты не остановился?!! Мы уже час голосуем!!! Парашютистка начала пинаться, выцеливать главную болевую точку, одновременно брызгая, несомненно, ядовитой слюной. Пришлось ее оттолкнуть, пока не укусила. Та, виртуозно матерясь и рыча «аки дикий зверь», упала на пятую точку. Юля, до смерти напуганная, пыталась вызвать полицию. И в этот момент откуда-то сверху Илья услышал:
- Бабу мою бить?!
Он заслонил половину звёздного неба, Луна испуганно выглядывала из-за его плеча, как переметнувшийся союзник. Рудов чётко осознал неотвратимость грядущего, внутренний голос прошептал что-то про надежду, которая умирает позже всех, но всё-таки умирает, дрянь! Потом прокричала немка:
- Толя, бей его!!!
И тут полетело то ли бревно, то ли огромный кулак, Рудов успел чуть отклониться. Задело вскользь, но голова загудела, как фонарный столб после удара ломом. Илья понял, что после второго такого удара останется лежать тут считать звезды, возможно навеки. Он наклонил голову и, что было сил, воткнулся ею в живот Кинг-Конгу, потому что с высоты своих ста семидесяти пяти сантиметров ударить выше не имел никакой физической возможности. Большой парень ойкнул, осел и пьяно повалился на спину. Тем временем парашютистка, в своем не первой свежести белом одеянии, что-то хрипя, орала в салон машины через водительскую дверь, пыталась вырвать у Юли телефон, затем, опершись о крышу, стала без разбора яростно долбить ногой приборную панель. Подоспевший Рудов схватил ее за платье-парашют и гневно отбросил от машины. Та летела, как ведьма, извергая проклятия, щедро удобряя их матом.
- Бабу мою бить?! – Гигант снова загородил небо.
- Толя, бей его!!! – истошно напутствовала его летчица.
Опять пролетело бревно. Опять загудела голова. Снежный человек по имени Толя опять лёг на асфальт. Юля, наконец, дозвонилась до полиции, но неуёмная парашютистка умудрилась вырвать телефон и выбросить его в темноту. Бешенству Юли не было предела. Она уверенно вышла из машины и хлёстким свингом в нос нокаутировала немку. Та эффектно упала, разбросав ноги, и укрылась куполом своего парашюта. Рудов онемел.
- Бабу мою бить?! – Ожил за спиной Кинг-Конг.
Илья увидел, как тот уже размахнулся бревном, как зажмурилась Луна за его плечами, сгорбилась маленькая могилка на деревенском кладбище, призывно покачивая нескладным крестом, погребально ухнул филин и злорадно захохотали вороны в ответ... но тут раздалось истошное:
- Толя, машина!!!
Метрах в ста пятидесяти от них поливальная машина отмывала улицу от негатива заканчивающейся ночи.
Странная парочка, пьяный Кинг-Конг и подбитая летчица, моментально потеряв интерес к Рудову и Юле, поспешила в сторону движущегося фонтана. Один, большой и грязный, вышагивал, как матрос по палубе, другая - семенила толстенькими ножками, подхватив подол парашюта, щурясь раненым глазом и шмыгая струйкой крови. Через пару минут они, счастливые и по-собачьи преданные друг другу, уже сидели в кабине и, наверняка, рассказывали водителю о стремительном росте городской преступности.
Юля и Рудов, обнявшись, стояли у изрядно пострадавшей машины и почему-то тоже почувствовали себя счастливыми в тот момент.
11.
Через какую-то пару часов хулиган-Саранск подмигнул им дружелюбно на прощанье, и перламутрово-синий автомобиль, щеголяя новым колесом, уверенно покатился в сторону уже не далекого Ульяновска, туда, где упрямо карабкался на небо разгорающийся колобок солнца. Рудов смотрел на паутину разбитого стекла, на искореженную приборную панель, на кусок электрода, заменяющий теперь ручку поворотников и, поглаживая коленку спящей Юли, думал о том, как сблизило их это путешествие. Юля улыбалась чему-то во сне, напоминала ребенка, спящего в обнимку со своей любимой игрушкой. Рудов вдруг вспомнил: у него был серый потрепанный заяц, и тот умел разговаривать, Илья точно это знал, знал, как и все дети знают. Он не мог заснуть, пока его любимец не разложит свои уши рядом на наволочке в голубой горошек. Да, это был его первый друг. А потом Илья вырос, заяц переехал доживать свой век в пыльный мешок с другими игрушками. Наконец, пришло то время, когда Рудов, в смятении от происходящего, шаркая сандалиями, нес этот мешок на помойку. Что-то мерзкое и скользкое, похожее на предательство, шевелилось в душе, отчего-то было очень стыдно, он так и не нашел в себе сил заглянуть внутрь, боясь встретить укоризненный взгляд своего первого отвергнутого друга...
Невесомое облако закрыло солнце сначала тюлем, затем прозрачная ткань начала плотнеть и плотнеть, переплетаться с горизонтом, постепенно превращаясь в грязную затасканную парусину. И вскоре безобразная, колючая, словно шинель, туча искрилась вспышками молний и гулко кашляла, как туберкулёзная старуха, грозя острым кулаком спешащим путникам. Начиналась гроза.
Ульяновск остался где-то слева. Юля больше молчала, ждала отдачи на каждую вспышку, всякий раз вздрагивала, иногда шептала что-то поджатыми губами, наконец, произнесла:
- Почти приехали. Сейчас налево и длинный спуск.
Быстро темнело, крупные капли, объединившись, наконец, образовали тугой серый занавес, видимость резко упала. Рудов хмурился, Юля сидела вся прямая и вглядывалась в безнадежную мутную пелену. Внезапно мелькнула тень, и в стекло врезалась большая белая сова. Юля ахнула от неожиданности. Илья чуть не выпустил руль. Через пару секунд новый удар, потом еще и еще... Рудов попытался затормозить, но педаль безвольно провалилась в пол, ладони моментально вспотели, надежда в очередной раз забилась в конвульсиях. Птицы мелькали огромными снежными хлопьями, фанатично пикировали и таранили автомобиль, как камикадзе, барабанили по кузову и разбивались, превращаясь в бесформенные растерзанные куски... барабанили и разбивались, оставляя на стекле вытянутые кровавые разводы... Автомобиль неудержимо разгонялся под уклон, когда вдруг перепуганные Юля и Илья увидели бледного полупрозрачного человека. Он стоял, как соляной столб, прямо посреди дороги, белый и прямой, пронизывая пространство красными зрачками и, не обращая внимания на ливень, с усмешкой грозил им длинным синеватым пальцем. Илья рванул руль влево и через миг почувствовал, как пропало сцепление с дорогой, как машина зажила своей собственной жизнью, счастливая внезапно обрушившейся на неё свободой, первый и последний раз окунувшись в её пьянящий аромат.
- Держись! – только и сумел выдохнуть Рудов, когда колеса оторвались от обочины, и «Галант» начал свое смертельное вращение в воздухе...
Они летели, пытаясь сгруппироваться, крича что-то сквозь сжатые зубы, ожидали боли, наконец. Рудов успел заметить, что ему совсем не страшно, необычно, да, но не страшно. Он просто ждал, просто ждал исхода, какого бы то ни было исхода... Сделав полтора оборота в воздухе, машина ударилась о ствол дерева багажником, опять взметнулась, упала на крышу и капот, заскользила вниз по склону, грохоча и взметая кучи мусора, грязи и камней. И всё это с огромной скоростью залетало в салон, царапало и пачкало лица, путалось в волосах, разрывало одежду. Наконец, автомобиль еще раз перевернулся, и уже на колесах помчался вниз, пока его не остановил очередной тополь... Казалось, целая вечность минула в этом лихорадочном мелькании... Всё кончилось. Всхлипнула сиротливо тишина. Юля открыла глаза и прислушалась к себе - голова гудела, как церковный колокол. Рудов озабоченно что-то спрашивал, она пыталась прочитать по губам, но ничего не вышло, мешал прибой в ушах. Они сидели почти по грудь в этой грязи и аккуратно пробовали двигать конечностями. Туч уже не было, в безудержно-синем небе кружила какая-то большая белая птица. Круги становились всё больше и больше, раскручиваясь в бесконечную гиперболическую спираль... Совсем рядом среди деревьев пряталось небольшое старое кладбище, на обочине сутулился человек в бесформенном сером плаще. Он тоже смотрел из-под капюшона на удаляющуюся птицу, потом перевел взгляд на Юлю и усмехнулся. Юля схватила Рудова за рукав:
- Илья, это опять он! Дворник с больницы! Я боюсь, Илья!
Рудов в это время пытался открыть дверь, повернул голову, но обочина была пуста.
- Где?.. – Потом спохватился. – Ты как? Цела?.
Боковых стекол не было, лобовое свисало тряпкой, потолок в передней части был продавлен, тут же болтался поломанный люк, бездыханный и жалкий, свесив безжизненные и уже никому не нужные вывороченные тяги и направляющие. Юля с Рудовым, высвобождаясь из этой грязной смеси листвы, палок и камней, не могли поверить, что вышли живыми и невредимыми из этого бесконечного падения... И солнце показалось ярче, и небо вдруг такое глубокое и безгранично синее, как море...
Через несколько минут они поднялись по склону к дороге, долго пытались хоть как-то очистить одежду, в итоге получилось лишь оттереть лица от грязи парой влажных салфеток. Рудовский телефон так и не нашли, да просто решили и не тратить на это время. Илья в последний раз оглянулся на останки своей машины, поблагодарил ее мысленно за службу, и спустя мгновение вместе с Юлей они уже почти бежали под уклон в сторону рассыпанной вдоль реки деревни.
12.
- Я слишком многого не понимаю. Сумасшедшее какое-то путешествие. – Думал вслух Илья. – Ну, ничего, самое главное чтоб со Светкой всё хорошо... А мы и так нормально, живы-здоровы, и слава Богу... А ведь несколько раз уж по краю могилы прошлись... Долго еще?
- Не очень. Деревня-то небольшая, в одну улицу всего, но мамин домик на другом конце совсем. Думаю, через час будем. Вечереет, как раз скотину погонят. Мама точно дома должна быть.
- «Кормиловка» - прочитал вывеску Илья, - так вот ты какая. Очень название обнадеживающее, сытое. Не переживай, всё будет нормально... Ты тут родилась, значит...
Деревня была и вправду какой-то родной, Рудов не мог напиться ее запахами, по-осеннему прохладный уже почти октябрьский воздух деловито, с явным удовольствием перемешивал обитающие тут спокойствие и умиротворение. Местные, ожидая, когда погонят деревенское стадо, уже выходили на улицу, держа в руках хлеб или какое-нибудь другое лакомство. Перебрасывались парой предложений с соседями, лузгали большие жирные семечки, с чувством собственного достоинства сплевывая шелуху себе под ноги. Все с любопытством рассматривали приезжих, обязательно здоровались и тут же обсуждали их, кивая на испорченную одежду. Юля остановилась возле одной опрятной подслеповатой старушки:
- Здравствуй, баб Фень! Это я, Юля... Юля, Любы Рудневой дочка. Помнишь меня?
Та встрепенулась:
- Юленька, деточка, да как не помнить?!. Какая ж ты большая стала.. а мы всё к земле да к земле поближе, старики-то.. – промокнула уголком платка кончик века и продолжила. – Молодец, что приехала, я твоих давеча видела в сельмаге - дочка твоя, ну вся в тебя... Беги-беги, скучает девка... Я ее спрашиваю, а она говорит - мама завтра приедет, мне дед сказал... Какой дед, я так и не поняла...
Юля с Рудовым заторопились дальше, оставив старушку без слушателей. Юлю потрясывало от волнения:
- Какой еще, к чёрту, дед?
Наконец, по улице погнали деревенское стадо. Рудов, дитя железобетонного леса, никогда не наблюдал ничего подобного. Каждая хозяйка, встав у собственных ворот, завела призывное: «Кать! Кать! Кать! Кать!..». Окутанные пылью два полупьяных пастуха на поджарых лошадях лихо перемещались вдоль флангов и с тыла стада, подстёгивая отстающих, как военнопленных, и поддерживая только им ведомую кучность и рядность строя. Первыми перекатывались овцы, непрерывно блея, как потерпевшие и, заслышав, наконец, голос своей хозяйки, бежали к ней стайками, как обиженные дети, успокаиваясь лишь вкусной чёрствой корочкой. Коровы покачивали раздувшимся двухведёрным выменем, ревели трубно, требуя дойки, устало передвигали грязными копытами, как загулявшие обманутые первокурсницы, возвращающиеся под утро в общежитие в давно уже не модных растоптанных туфлях.
Стадо редело по ходу движения, пока полностью не исчезало к концу улицы. У крайнего дома стояла маленькая пожилая женщина в белом платке и голубом застиранном фартуке. Последняя стайка животных потянулась к ней, радостно трубя на свой манер.
Возле небольшого палисадника на скамейке сидела беленькая девочка со щенком на руках, рядом – небритый мужчина лет шестидесяти в сером бесформенном плаще с большим капюшоном. Он, улыбаясь, что-то говорил девочке и гладил взъерошенного щенка черной масти. Юля вспыхнула, заторопилась к дочери, Рудов на всякий случай поднял с земли палку.
- Мама! Мамочка приехала! – Встрепенулась Света, отдала щенка мужчине, кинулась к Юле, обхватила ее грязными ручонками. – Я ждала тебя сегодня! Мне дед сказал.
Бабушка вскинула руками:
- Юлька, доча, да что ж ты не предупредила, я б хоть наготовила, - оценивающе взглянула на Илью. – Жених?
Илья кивнул.
- Ну, познакомимся еще. Юля, приглашай, я корову доить.. Да тише вы, бесноватые.. – Прикрикнула она на овец и, окруженная ими, прошла во двор. – Иваныч, и ты на ужин оставайся. Почтальон это наш, познакомьтесь пока.
Рудов сел на скамейку рядом с дедом. Тот неспешно достал махорку, послюнявил кусок газеты и ловко сладил самокрутку. Юля, держа на руках воркующую Светку, хмуро молчала напротив. Сладко-горький дымок привычно поплыл по палисаднику, отогнал отряд комаров и закружился в замедленном танце с сиреневыми сумерками.
- Я вижу столько вопросов в ваших глазах. – Начал почтальон. – Я постараюсь развеять ваши подозрения. – Обратился к Юле: - помнишь меня?
- Еще бы. Но я не понимаю, как...
- Сейчас просто слушай... Света, держи своего питомца. Кажется, он спать хочет, иди, усыпляй его, мы скоро придем.
Девочка прижала к груди щенка и скрылась с ним в сенях дома. Почтальон сел поудобнее и не спеша затянулся.
13.
- Шесть лет назад одна хрупкая, невинная девушка влюбилась, сильно влюбилась. Ну, а что, нормально это. Купидон – паренек безответственный, стреляет много и без разбору, почем зря. Я бы сказал, что лишь царапнула ее тогда стрела, а не сердце пронзила, но кто слушает советы в двадцать один?! Я и сам когда-то.., хотя сейчас не об этом. Так вот завертелось тогда, закружилось это новое безразмерное, всепоглощающее чувство огромным цветным вихрем, ослепило, окутало нежностью, в высь подбрасывало непостижимую и таким бесконечным представилось. Не ходила, а парила над землей та девушка, счастьем отмеченная, так, что птицы ей завидовали, а цветы вослед оборачивались на влюблённость чуткие. Но минуло лето, как и не было, осень грустная листом желтым осыпала, зима затрещала морозами, и сломалось что-то в любови той. Избранник, неплохой парень, но тоже слишком новым для него это оказалось, иль просто не выдержал он напора страсти ее, захлебнулся... Металась девушка, места не находила, безуспешно встреч искала, да в конце концов отвергнута была избранником своим. И не его в том вина. Мужик ведь он как устроен – мужику цель нужна всегда, мишень. Охлаждает его абсолютная уверенность в женщине, а сомнения, даже малые, да боязнь потери очень чувства его стимулируют. Ну, любит мужик натянутый поводок, чего не отнять, того не отнять... Немало слёз было выплакано ночами темными, как однажды узнала она, что дитя под сердцем носит. Но избавиться от него захотела, да так сильно желала смерти ребенку не рожденному, что обратила на себя внимание и тем самым механизм запустила. Но приглядели мы за тобой, Юля, - родилась девочка. Однако, механизм не остановить так просто, и вскоре пришла болезнь. И каждый день ты думаешь о ней, я знаю все твои секреты... Люди никогда не умели правильно оценивать силу слов. Есть слова, которые произносить нельзя, есть даже такие слова, которые нельзя произносить даже мысленно... Ангелы и демоны постоянно раскачивают весы, это вечный процесс. Борьба не прекращается ни на секунду, цена на душу растет, а душа мученика ценится втрое. Мы все понимаем, что однажды придет момент, когда на весы опустится последняя неприкаянная душа, которая разрешит противостояние... И что будет потом, трудно предполагать... Люди слишком потребительски относятся к жизни, а жизнь дана нам в аренду. Мало кто умеет ценить чужое, может потому и растрачиваем предоставленное время так бездарно и легкомысленно... Я наблюдал за тобой, я предвидел твой срыв, ждал чего-то от тебя, и успел вовремя... Я тоже был тогда на остановке той. С тех пор за Светку я в ответе... Ты спросишь, что я делал там, в больнице. Всё просто. Место трудное, печальное очень место, смертей детских много. Уязвимы души их, присматривать за ними надо, а то охотников нынче много... Ты забирай-ка девчонку с собой, любви мало ей, защиты материнской не хватает, а ребенок должен быть обязательно долюбленным, тогда чёрного в его душе не будет...
Иваныч замолчал. Юля тихо плакала. Рудов попросил у старика щепоть махорки, трясущимися руками долго заворачивал ее в газету, наконец, прикурил и зашелся в кашле. Потом спросил:
- А вот белый этот, худой, он кто?
- Да тоже, типа меня... только с другой стороны... И вообще чем-то похожи мы, просто методы у нас разные, а цель одна...
- Понятно... а птицы?
- И птицы...
- А пощечина?.. – Прищурился Илья.
Иваныч улыбнулся виновато:
- Прости... Так получилось.
Все дружно рассмеялись. Хлопнула дверь в сенях. Вышла Светка и сказала строго:
- Ну что вы шумите, как оглашенные?! Черныша разбудите...
14.
Октябрь медленно, как ленивый декоратор, готовил город к зиме. Новая сцена диктовала новый антураж. Раскладывая цветные листья по удивительно зеленому ковру газонов, он опрыскивал композицию мелким дождиком сквозь пробивающиеся лучи софита солнца, придавая естественность и логичность грядущему действию. Аллеи бесстыдно раздевались, примеряли на себя наготу, одновременно играя роль трагической актрисы императорского театра и бессовестно доступной профурсетки замызганной рюмочной. За гранитом парапета Нева игралась с пыхтящими речными трамвайчиками, брызгала черной водой на цветные пледы никогда не унывающих туристов, кокетливо поглаживала колени мостов и даже звонко целовала их, по-девчачьи смеясь над их неожиданной робостью.
На Дворцовом мосту стояла девушка с букетом кленовых листьев. Она бросала в спешащую воду по одному листу, приговаривая:
- Любит... – Любит... – Любит... – Любит...
Ноябрь, недобро щурясь, уже слюнявил палец, чтоб навсегда перелистнуть ту осень. Девушка двадцати трех лет беспокойно бродила по коридору родильного отделения, морщилась от накатывающих волн боли, останавливалась, периодически упираясь в ноющую поясницу, ласково поглаживала большой живот, тщетно пыталась отвлечься, вглядываясь в холодную темноту и в уже нетающий снег за окном. Соседки по палате, почти все молоденькие девчонки, наседали с расспросами на толстую Свету Павлюкову, которая рожала уже в пятый раз, и дело это, собственно, плевое и почти безболезненное, по ее словам, а единственный дискомфорт, это когда приходится каждый раз лежать со льдом на животе.
- Да не знаю, девки, сама не знаю, как рожаю, вылетают, как пули... - Света со вздохом откусила огромный хрустящий кусок от огромного яблока, хлебнула чаю из дымящегося стакана, просунув руку, вытерла марлевой тряпочкой пот под невероятными грудями. Затем, покосившись на большой кусок мела на голубой больничной тумбочке, зевнула обыденно и продолжила: - Вот как потянуло меня на мел, так всё, знаю, опять мой скорострел не уследил в порыве-то. – Девчонки прыснули. – Причем, заметила, как мела хочу – девка будет.. А если парень – то сок томатный пью, пью, как аспид. – Все опять рассмеялись.
Скорострел, муж Светы, его уже все прекрасно знали, был тощим, чуть заторможенным мужичком в засаленной кожанке и старенькой енотовой шапке. Он каждый день приходил под окна роддома в окружении четверых ухоженных улыбающихся ребятишек. Держа в руке сетку больших красных яблок, он, молча, смотрел на непрерывно вещающую в окне жену грустными, обведенными серой дымкой, глазами. Затем вся компания шагала прочь по больничной аллее, и Света истово крестила их спины, старательно шепча лично придуманную молитву, свято веря в ее чудотворную спасительную силу.
- Я когда вторым забеременела, мужу сказала на пятом месяце только, а мама вообще на восьмом лишь заметила... Ругалась, конечно, но это ж дети, счастье наше... У нас и любовь-то проснулась после первенца нашего... С тех пор и дня не можем врозь... А абортов не признаю, хотя не осуждаю... Не осуждаю, дабы нам не ведомо, какая напасть ждет нас завтра... и хватит ли сил испытание то вынести... Каждый сам в ответе будет, как пред вратами встанет... Апостол Петр, он справедлив и всевидящ, рассудит и направит по деяниям нашим.
Девчонки притихли, виновато поглядывая на стоящую в проеме двери девушку. Та уже не могла терпеть схватки и то утробно стонала, то тихонько плакала, придерживая живот. Сзади уверенно подошла акушерка, коснулась ее плеча:
- Пойдем, девка, время. Потихоньку, потихоньку, и не бойся ничего. – Они двинулись по коридору, одна уверенно и твердо, другая - по-утиному раскачиваясь, морщась и бледнея от боли и страха.
Страх даже победил однажды, девушка остановилась на полпути, развернулась со словами:
- Нет, нет, я не буду рожать.. Нет, всё.. Отстаньте от меня все! Отстаньте! Не буду!!
Акушерка сначала улыбнулась устало, затем шагнула к роженице, сказала что-то хлесткое, отрезвляющее, похожее на пощечину, и спустя минуту они снова брели на яркий свет в конце длинного коридора...
... Связки почти уже не выдерживали нагрузки, крик бился, как птица, о потолок, о невыносимо яркие лампы, ударялся в лицо стоящей в изголовье акушерки, то вдруг срывался, теряя опору, распластывался обессилено на полу, затем снова набирал силу с самых низов, с почти рычания, и устремлялся опять к колющему, обжигающему меццо-сопрано... и так до бесконечности... до долгожданного поскрипывающего младенческого плача, теплого комочка на груди и водопада собственных слез...
Со словами «Светка, сука, обманула... И это пуля?!!» обессиленная роженица потеряла сознание.
Где-то далеко-далеко кто-то бегал, кричал, даже плакал. Бесконечное эхо множило эти звуки, тревожило повторениями... Огромное синее озеро окутало, казалось, вселенским холодом, нестерпимо хотелось вынырнуть, упасть на теплый песок и не шевелиться, впитывая частички ласкового лета. Но озеро лишь неумолимо расползалось до самого горизонта, лишая всякой надежды...
Девушка открыла глаза. Трясясь всем телом, нащупала на непривычно плоском животе грелку со льдом, сквозь россыпь черных мушек увидела испуганные глаза еще не рожавших девчонок и, стуча зубами, произнесла:
- Света! Я тебя убью!.. Где Света?
Худенькая совсем юная девушка с короткой стрижкой и удивительно большим животом заморгала испуганно:
- Света рожает уже... Увезли ее... Кто у Вас?
- Девочка, – улыбнулась устало. - Дай еще одеяло. Не могу согреться... сил нет... – и потом, уже засыпая: - Ишь, я пешком иди, а ее возят... Барыня... Ладно. Потом обматерю.
Светку так и не дождались. Во время родов что-то пошло не так. То ли по жестокой случайности ей влили холодную плазму, то ли произошло еще что, но в тот день она тихо покинула наш мир и, наверняка, у апостола Петра не нашлось к ней никаких претензий. Главный врач, прячась за диоптриями бликующих очков, что-то пытался объяснять маленькому худому мужчине с черными кругами вокруг глаз. Тот с недоверием, растерянно вглядывался в лицо доктора, будто ждал, когда кончится этот нелепый розыгрыш, и ему вернут жену... Плакали всей палатой, когда он, покачивая сеткой огромных красных яблок, брел, медленно растворяясь в белизне остывшей больничной аллеи.
Девочка с удовольствием приняла грудь и, посапывая, с завидным усердием потребляла молоко, изредка отрыгивая воздух. Худенькая соседка с короткой стрижкой и удивительно большим животом долго смотрела на трапезу, а потом вдруг спросила:
- А как назовёте?
- Света. – Сорванное горло напомнило о себе.
- А как Вас зовут? А то вчера Вам не до того было.
- Меня зовут Юля.
4.
Официант Слава разухабисто громыхнул очередной парой кружек темного пива, выставил долгожданные запеченные роллы с гребешком, раскланялся и исчез в душном воздухе...
Растянувшийся вечер плавно, как сироп, извиваясь меж стрелками и циферблатом забытых часов, перетекал в ленивое питерское утро. Расталкивая просыпающиеся троллейбусы и зевающие автомобили, оно, утро, наваливалось все сильнее и сильнее, настойчиво сдергивало одеяла со щурящихся домов, задувая бесполезные теперь свечи фонарей и бегающие огоньки реклам. Рудову было легко и комфортно вышагивать по тротуарам Невского, чувствовать пожатия маленькой нежной ладони на своем бицепсе, нравилось видеть улыбающиеся усталые глаза и обнаруживать давно позабытую детскую улыбку на своих губах.
- Знаешь, как-то спускался по эскалатору, глядел на весь этот серый улей, на этих усталых спящих пчел человеческого облика и удивлялся их автоматизму и холодной методичности, пока не увидел собственное лицо в отражении двери с надписью «Не прислоняться»... И я испугался тогда... Я понял, что не хочу быть таким как все, я боюсь этого сходства... И знаешь, я понял одну вещь. Причем, встреча с тобой еще раз укрепила мою теорию.
Юля подняла удивленный взгляд.
- А я-то тут причем?
- Ты - светлая, - Рудов был серьёзен, - ты умеешь радоваться очевидному, в этом твоем даре есть что-то из детства. В какой-то момент мы все теряем это, тратим себя на незначительные тревоги, наматываем на себя выдуманные, якобы важные, заботы и неотложные дела. И этот громоздкий рулон надуманных проблем и обязательств мы старательно таскаем на себе как панцирь, становимся нечувствительными к чужой боли, прикрываемся им, жалуемся на него, ссоримся из-за него, но продолжаем накручивать и накручивать на него наши никогда не осуществимые планы и чаянья... До тех пор, пока он, в конце концов, не раздавит нас самих. А в последнюю минуту мы вдруг понимаем, что вся прошедшая жизнь состояла лишь из одних ожиданий лучшего завтра... И мы давно уже не умеем улыбаться по-детски, просто так, солнцу, дождю, похрустыванию снега под ногами, туманной дымке вдали. Мы видим лишь жару, грязь и холод.
- Так что ж за теория?
- Я понял одну очень важную, в то же время простейшую истину: жить надо сегодня, именно в эту секунду... классно сейчас – насладись, испей без оглядки этот момент... будущее никуда не денется... да что там, его вообще может не быть... так зачем же планировать то, чего, возможно, никогда и не будет?!. если хочется поцеловать девушку, то это нужно делать именно сейчас, а то ведь непонятно, что и как там с этим будущим...
Илье от волнения даже не хватило дыхания, он остановился, вздохнул судорожно, хотел опять что-то сказать, но встретился взглядом с глазами Юли, уверенно приблизил губы к ее лицу, и поцелуй оторвал их от земли... Вспыхнула молния, посыпался дождь... Через какое-то время зашторенные окна одного из питерских колодцев с любопытством наблюдали, как прямо под дождем, прислонившись к одной из столетних повидавших виды стен, истово любили друг друга две маленькие человеческие фигурки.
А небо чернело. А ветер крепчал. Чьё-то бескровное лицо мелькнуло в одном из окон, и узкая полупрозрачная ладонь замерла, коснувшись прохлады заплаканных стёкол.
5.
Зима пришла без звонка и по-хозяйски хлопнула дверью. Плюхнулась с разбегу в огромный город, развалилась блаженно, как в ванне, перемешивая и подбрасывая холодную снежную пену вместе со спешащими прохожими, автомобильными пробками, новогодними гирляндами и неясными очертаниями замерзающих домов. Наступающий Новый год опять дарил надежду, наполнял квартиры запахом хвои и мандариновой горечью, заставлял очередной раз задуматься о том вожделенном тайном месте, откуда Дед Мороз черпает исполнения желаний. Юля прикасалась губами к горячей головке спящей дочери, и, в ожидании доктора, наблюдала, как неловко местный дворник опутывает проводами неказистую елочку за окном диспансера. Наконец, ему это удалось и, подкрутив несколько плохо окрашенных зелёнкой лампочек, он уселся напротив и, задумчиво выпустив табачный дым, наверняка, загадал что-то своё...
- Ну, и что ты ее привезла?! – Главврач тубдиспансера зло закурила папиросу. Нервно раздувая ноздри, тряся снимком перед собой, произнесла, как ударила кулаком в лицо: – Я ее не возьму... Зачем ты ее привезла?.. Ну, скажи мне!.. Я что, Господь Бог? Богородица?.. или Матрона Московская?. Зачем?.. Она все равно у тебя умрет... Да через два дня... ну, три... Не больше... Что ты ревешь?!. Ты где была три месяца назад?!. У нее что температуры не было?..
Юля стояла с лицом землистого цвета, распахнув огромные напуганные моментально почерневшие глаза... Прошептала, не в силах управлять передавленным горлом:
- Не было... Она вчера еще была абсолютно нормальной... Мы даже гуляли...
- Не ври мне, - перешла на крик главврач, тряся рентгеновским снимком, - ты видишь, что с ее легкими? Ты видишь?.. Смотри, я сказала!.. Не может ребенок с такими легкими гулять давно уже!.. Да я сорок лет уже тут работаю, и ты меня еще обманывать пытаешься!
- Я не обманываю! – закричала в отчаянии Юля, крепче прижав к себе почти недвижимую уже дочь.
- Врешь! Я за сорок лет и не такое повидала тут!.. – внезапно остыв, главврач произнесла: - Я не возьму ее. Это бесполезно. Она все равно умрет. Ты опоздала. Уходи.
- Да как же так?! Вы не можете...
- Иди домой, девка, иди.. – Кажется даже голос дрогнул, и глаза блеснули.. Женщина нахмурилась, опустила взгляд и хлопнула дверью диспансера прямо перед Юлей... Дворник стоял у стены и плакал...
Быстро темнело, девочка уже не шевелилась, Юля, без капюшона, с растрепанными волосами, прижав к груди драгоценную ношу, шла вдоль обочины и пела колыбельную. А машины мчались мимо, навстречу наступающему празднику, хрустя упаковками подарков, раскачивая кронами елей и сосенок, доверху наполненные ежегодными надеждами и верой в светлое...
Юля нашла себя на какой-то остановке, на окраине города. Дочка куклой лежала на скамье, запрокинув к небу непривычно белое, как воск, личико. Холодная красная Луна прятала взгляд, как бы извиняясь за свое бессилие и былое равнодушие, и что-то очень женское мелькнуло на ее испещренном кратерами лице. Девушка с трудом встала, вышла, покачиваясь от горя, прямо в снег за остановку, упала в изнеможении на колени и, глядя на эту огромную красную Луну, завыла... сначала тихо, поскуливая... затем всё громче и громче, почти рыча...
- Забери меня! Пусть она живёт! Забери меня! Ну, хоть кто-нибудь услышь! Забери всё, что хочешь! Ну, хоть кто-нибудь!!!
Юля, упала в снег и долго рыдала, извиваясь и корчась от понимания невозможности изменить течение событий.
И все-таки кто-то ее услышал, тот, кому это было нужно, и... ничего не изменилось в мире... Всё также краснела огромная Луна, всё также хрустел снег под ногами, всё тот же ветер раскачивал черные веревки проводов... Женщина обреченно двигалась в сторону дороги. Около темнеющего силуэта остановки стояла маленькая девочка. Покачивая болтающимися из рукавов пальтишка рукавичками на резинках, она сказала так обыденно:
- Мама, пойдем домой. Я кушать хочу.
6.
Замелькали фантиками дни, чередуясь с короткими липкими ночами. Рудов и Юля проживали вместе прекрасное лето, наполняя его безумием и безмятежностью счастливых людей. Они жили в маленькой рудовской квартирке на окраине Питера, пили друг друга ночами; страдая, прощались утром, разбегались по работам, чтоб вечером вновь трепетать в бездонных объятьях друг друга. И так изо дня в день, из месяца в месяц, пока последний день лета не шагнул за горизонт вслед за спелым яблоком покатившегося солнца.
Добрый усталый сентябрь замер в поклоне, извиняясь за наступающую осень, за желтую краску, холодные ночи и мокрый асфальт. Они много гуляли, много говорили, улыбались краскам осеннего Питера, целовались подолгу, махали проплывающим речным трамвайчикам букетами красно-желтых листьев, а иногда просто молчали, глядя с парапета на черную воду убегающей Невы.
Рудов не напрягал Юлю вопросами о прошлом, он просто обладал природным умением создавать комфортные условия для особой душевной близости, когда безумно хочется поделиться пережитым, улыбнуться былым ошибкам и собственной недальновидности. Он очень любил эти моменты, и сам отвечал полной откровенностью, находя в таких беседах эмоциональную отдушину и особое наслаждение.
Илья знал, что у Юли есть пятилетняя дочь Света, об отце которой Юля категорически не рассказывала, лишь однажды поблагодарила того за науку и перевела тему. Света уже три года жила с бабушкой недалеко от Ульяновска - решено было, что до школы она будет жить в деревне, пока ее мама немного встанет на ноги в Питере. Они часто созванивались, говорили по-женски много и ни о чем, рассказывая о каждом своем шаге, каждом своем движении, что ели, что пили, куда ходили, но, при кажущейся бесполезности этой информации, нельзя было не признать монолитности единства этой маленькой семьи. В трехлетнем возрасте Света внезапно серьезно заболела. Юля не могла вспоминать об этом без слез, но и выздоровление случилось еще более внезапным и скрывало под собой, судя по всему, какую-то большую тайну. Юля не раскрывала подробностей, но твердила лишь одно, что дочь заболела и выздоровела в один день, в один из последних дней года. С тех пор девушка, по её словам, испытывала смешанные чувства к этому празднику, и привычно радуясь Новому году, и панически боясь прощания со старым.
Рудов дожил до тридцати шести лет, но семьей так и не обзавелся. Конечно, были у него женщины, и не одна, но по причине своей чрезмерной разборчивости и из-за твердого убеждения не размениваться без любви, Илья чаще держал себя в воздержании. Иногда, дабы не хандрить от спермотоксикоза, пользовал продажных женщин, а в периоды безденежья даже опускался до «рукоприкладства». Природа мужская, мать её!.. Еще в двадцать четыре, полный юношеского максимализма и противоречий, Илья сошелся с красивой девушкой девятнадцати лет, скандальной и взбалмошной, которую так и не сумел ни понять, ни переделать. Во всяком случае, в расставании винил он только себя, да и плохое забылось очень быстро. Из тех четырех лет, что прожили они в перенаселенной малосемейке, запомнился лишь яростный, похожий на ненависть, секс на любой мало-мальски пригодной и не пригодной для этого поверхности. Свадьба так и не случилась, девушка разглядела чрезмерно романтическую Рудовскую натуру, поняла, что финансовый взлёт вряд ли грозит тому в ближайшие сто лет, и выпорхнула из его жизни в ночь, неуёмная в поисках своей синей птицы. Рудов до сих пор помнит ее запах. Тем не менее, Илье улыбнулась удача, и за одно лето он сумел вложиться в строящееся жильё. Спустя еще пару лет он, после жесточайшей пьянки, с раскалывающейся головой, щурясь в потолок новенькой собственной «однушки» где-то в районе Звездной и выпуская дым изо рта, гордо думал: «Ну что, неплохо, Рудов... Пошла масть...». Но ничего особо и не поменялось, дни копировали друг друга, ночи загоняли в тупик, и неизвестно чем бы всё кончилось, если б в его жизни не появилась эта загадочная Юля.
7.
В один из сентябрьских вечеров Илья, возбужденно стоя перед телевизором, боготворил и проклинал Зенит, стонал и плакал над его промахами, хохотал и радовался голам, подпрыгивая, как ребенок, но изощренно, по-взрослому, матерясь. Юля весело суетилась на кухне, в голос хохотала над тирадами Рудова, когда раздался телефонный звонок.
- Да... – В ответ лишь какое-то завывание, такое до дрожи знакомое завывание. Почему-то стало очень тревожно и холодно. – Алло! Говорите, я вас слушаю..
И тут она услышала то, чего боялась услышать больше всего на свете, то, чего ждала последние три года, и что мешало ей дышать... Она услышала голос, который заставил ее побледнеть и затрепетать всем телом.
«- Забери меня!!! Пусть она живет!!! Забери меня!!! Ну, хоть кто-нибудь, услышь!!!...» – Исходила криком в телефонной трубке она сама..
И в завершении очень мягкий мужской голос:
- Помнишь? Так вот, я выбрал. Догадайся, что?.. или кого?..
Всё кончилось также внезапно. Как и тридцать секунд назад привычно гудел холодильник, трещала картошка на сковороде, подрагивала занавеска, за стеной Рудов также источал сарказм в адрес Зенита и российского футбола в целом.
Сидя на полу, бледная, трясясь всем телом, Юля пыталась позвонить, когда на кухню вошел Рудов.
- Что случилось? Малыш, что с тобой? – опешил он.
Юля только растерянно смотрела на него, судорожно хватала воздух, приоткрывала рот, но не могла ничего ответить, лишь крепко сжимала телефон в трясущейся руке. Рудов подхватил ее на руки, отнес на диван, затем сбегал за водой на кухню и сел рядом, приговаривая:
- Спокойно, спокойно, Юльчик, дыши ровно... Вдох.. Выдох.. Не спеши.. Вдох.. Ровнее.. Выдох..
Через минуту Юля уже смогла произнести:
- Мне нужно позвонить маме.
Но несколько попыток ничего не дали, абонент был вне доступа. В итоге девушка решительно встала и начала собираться.
- Я должна ехать.
- Что случилось? Я хочу, чтоб ты объяснила мне. – Рудов начал нервничать. – Да остановись же хоть на секунду.
- Прости, у меня нет этой секунды. Моя дочь в опасности. Ты со мной?
- Нет, - Илья строго посмотрел на нее, показал ключи от машины - это ты со мной. Так мы быстрее доберемся. Расскажешь всё по дороге.
Через несколько минут они уже выезжали со двора. Фары на секунду выхватили из темноты фигуру в темном бесформенном плаще, под капюшоном мелькнули глаза, которые Юля моментально узнала и на секунду потеряла сознание. Вскоре перламутрово-синий рудовский Галант свернул с Дунайского проспекта и, легко обгоняя попутные автомобили, помчался по Московскому шоссе.
8.
Москва отгалдела уже к середине следующего дня. Юля, после долгого ночного разговора тревожно спала, свернувшись кошкой на переднем сиденье, обеими руками сжимая телефон. Рудов, осунувшийся и обросший за ночь, сосредоточенно смотрел на льющуюся под капот серую ленту асфальта, на неровные линии разметки, мелькающие столбики отбойников и не первый час пытался определить свое отношение к услышанному. Он не мог усомниться в своей женщине, тем более что каждое предложение, каждое слово ее были подтверждены огромным количеством неподдельных эмоций и слёз. Однако её рассказ напоминал, тем не менее, заезженный сюжет стандартного фильма ужасов девяностых годов. Юля упорно твердит, что за здоровье дочери она пообещала кому-то свою душу, а на ниве скупки душ главенствует у нас лишь один основной игрок, посему грядет миг расплаты за беззаботно прожитые годы. Судя по слухам, господин тот имеет характер склочный и неуступчивый, с выраженной склонностью к садизму во всех его проявлениях, с врожденным стремлением на...ть всех и каждого, вывернув всё исключительно в свою пользу, предварительно упаковав обман в добродетель. Илья даже не мог представить, что они будут делать по приезду в деревню к Юлиной матери.
«Может, сядем все вместе в машину и за горизонт? – думал Рудов. - Так разве ж от него кто-нибудь сумел убежать? Догонит, причем, даже не пытаясь догнать. Как вон та белая сова, например... Ух, ты!». Сова вдруг резко спикировала и буквально скользнула по крыше машины. Рудов невольно втянул голову в плечи и даже на секунду закрыл глаза... Время растянулось, как теплая жвачка. Вдруг вспомнилось, что так безумно хотелось спать лишь в армии, когда достаточно было прислониться плечом к косяку и ты уже видишь любимую маму с огромной тарелкой пирогов или со скворчащей сковородкой вкуснейшей жареной картошки. В армии не считалось за фокус поспать на ходу, и редкий часовой в карауле не проделывал этот трюк. Главное, нужно было выбрать ровный прямой участок и единожды медленно моргнуть, ну, на одну секундочку. Раз, и ты уже метров за тридцать. Вот такие путешествия во времени. Главное, не встретить столб... Однажды зимней ночью Рудов заступил на пост номер один. Знамя части располагалось на втором этаже здания штаба прямо напротив лестницы и большого окна. Илья честно боролся с собой минут десять, пытался отвлечься, вслушивался в поэзию студеного ветра, рассматривал гжель на стекле. Затем соблазнительное тепло панибратски обняло за плечи, тишина зашептала в ухо приятное, как благодарная женщина, все попытки Рудова управлять своими веками были с усмешкой пресечены на корню, и усталость вкупе с недосыпанием играючи взяли свое. За окном сначала пела, затем бесилась метель, грозила похрустывающим кулаком, кричала что-то тревожное, затем вдруг распахнула рывком окно, метнулась к часовому и крикнула грубо прямо в ухо голосом сержанта Личенко: «А ну, не спать, сука!» – И пощечину наотмашь, так звонко...
Взвизгнув резиной, автомобиль заметался по дороге, чудом не задев встречный Ситроен. Илья распахнул глаза и, с колотящимся сердцем, сумел остановиться, когда колеса зашуршали по гравию обочины в нескольких сантиметрах от профиля отбойника. Щека горела, звенела перепонка. Юля тут же встрепенулась:
- Что это было?!
- Надо отдохнуть. Уснул я, кажется, – выдохнул Илья, потирая щеку и подозрительно косясь на Юлю... – Сейчас остановимся, перекусим... Знаешь, какой шашлык самый вкусный?
- В смысле, какой?
Илья поучительно поднял палец вверх:
- Азербайджанский! Сейчас докажу, если повезет.
9.
Повезло. Невысокий, в меру упитанный азербайджанец неопределенного возраста ловко загонял жар от раскаленных углей под шкворчащее, истекающее жиром мясо. Он лихо управлялся с шампурами на довольно длинном мангале, и всякий раз, переворачивая шашлык, удовлетворенно цокал языком, покачивая головой, и чуть слышно напевал что-то, вероятно, о жаркой кареглазой девушке в жарком Баку. Куски свинины хорошели и румянились с каждым оборотом шампура, запах будоражил, желудок бился в истерике, усиленно выделялась слюна, но шашлычник не спешил. Он слишком любил свою работу, чтоб делать ее вполсилы. И вообще, отточенности его движений мог позавидовать любой творческий человек. Рудов даже легко представил того у мольберта или у пюпитра в белом парике, и сия картина не резанула глаз, а лишь усилила образ этого кудесника жареного мяса.
- Кстати, а почему свинина? – Спросил Илья.
- Эх, дорогой, - укоризненно ответил шашлычник, - ты думаешь, все мусульмане у нас там? Нет, совсем про нас не знаешь, дорогой. Интернет знаешь? Интернет читай. Президента нашего знаешь?. Не знаешь... Жену его знаешь?.. Тоже не знаешь.. А если б глаза ее увидел, сразу б за невестой к нам поехал.. Мммм, какая женщина!.. Достойному человеку – достойная жена!.. Готово, дорогой, кушай.. Зелень, лук бери, базилик, кинза кушай.. – Засмотрелся на Юлю. – А жена красивая у тебя... Видать азербайджанцы в роду были. Точно говорю, землячка?
Юля засмеялась. Рудов глянул на нее:
- Эт точно!
Шашлычник, довольный шуткой, подмигнул Юле и затянул новый куплет своей любимой песни.
Они сидели за пластмассовым столиком с шампурами в руках и любовались последними лучами заходящего солнца.
Внезапно песня прервалась. Даже как-то потемнело вокруг. Напротив шашлычника остановился очень странный мужчина, полуулыбка на его бескровном лице лишала сил и способностей к сопротивлению. Азербайджанец окаменел не в силах поднять взгляд, а мясо подгорало... Когда Рудов с Юлей отъезжали, странный человек долго смотрел им вслед, наконец, поднял руку и погрозил длинным полупрозрачным пальцем. Шашлычник упал в обморок.
10.
Юля вновь безуспешно терзала телефон, пыталась дозвониться матери, затем замкнулась в себе и долго смотрела в ночь. Рудов не расспрашивал ни о чем, иногда поглаживал Юлину коленку, изредка поглядывая на экран навигатора.
- Юльчик, погоди паниковать раньше времени. Я верю в провидение. Шансы судьба всем дает одинаковые. Просто кто-то хочет немножечко больше и ему удается поменять вектор удачи в свою сторону. Поверь, в мире нет тотальной несправедливости, просто глядя на маленький эпизод, мы не можем его правильно оценить. Я как-то по лету видел, как одна девушка хотела с Дворцового моста сигануть. Просто стояла и перевалилась через перила. Я ошалел от неожиданности, так всё быстро произошло. Но самое интересное, что рядом парень на каталке сидел, ну, без ног совсем, так он успел ее за руку зацепить. Я вторым подбежал, и мы с каким-то мужиком их на тротуар вытащили. А недавно иду с работы, смотрю, идет эта девушка под руку с тем безногим, он на протезах, но идет ровно, ухоженный, и детскую коляску катят. Как тут в провидение не верить?.. Смотри, какая сова большая... Точно такую видел сегодня уже. – Сова спикировала на автомобиль как бомбардировщик, в свете фар ее крылья казались просто огромными. – Вот вредная тварь!
Илья невольно дернул рулем, Юля ахнула, левая передняя покрышка не выдержала, машину бросило на встречку, чудом ушли от столкновения. Пока Юля приходила в себя, Рудов поставил запаску, позже, ополаскивая руки из бутылки, произнес:
- Нам везет. В ближайший город заскочим, надо колесо купить. Что там у нас?.. Саранск. Ну, вот там и купим. Найти б только посреди ночи.
Около трёх показался город, и вскоре они уже ехали по его окраине, высматривая работающий шиномонтаж. Машины на улице встречались редко, лишь иногда на плохо освещенных тротуарах и около нахмуренных домов мелькали подозрительные силуэты, да тревожно проносилась мимо цветомузыка редких полицейских Уазиков.
ОН стоял, засунув руки в карманы, раскачиваясь, как огромный билборд у обочины. Увидев приближающийся автомобиль, гигант пьяно зашагал ему навстречу, вытянув правую руку.
- Ага, щас, посреди ночи подхватим тебя... – сыронизировал Рудов и аккуратно объехал пьяного. Вдруг из темноты остановочного павильона, как фашистский самолет на бреющем полете, выскочила вопящая лохматая девушка в белом платье-парашюте и с огромным синяком под глазом. Она исполински размахнулась и с каким-то животным блаженством со всей дури ударила сумкой по лобовому стеклу. Стекло разбежалось паутиной. Юля закрыла лицо руками. Илья онемел от возмущения и остановился. Выскочил из машины, схватил за руки «немецкую лётчицу»:
- Да что ж ты, сука, творишь?!
Та, раздувая ноздри, с обидой в голосе, парировала:
- А почему ты не остановился?!! Мы уже час голосуем!!! Парашютистка начала пинаться, выцеливать главную болевую точку, одновременно брызгая, несомненно, ядовитой слюной. Пришлось ее оттолкнуть, пока не укусила. Та, виртуозно матерясь и рыча «аки дикий зверь», упала на пятую точку. Юля, до смерти напуганная, пыталась вызвать полицию. И в этот момент откуда-то сверху Илья услышал:
- Бабу мою бить?!
Он заслонил половину звёздного неба, Луна испуганно выглядывала из-за его плеча, как переметнувшийся союзник. Рудов чётко осознал неотвратимость грядущего, внутренний голос прошептал что-то про надежду, которая умирает позже всех, но всё-таки умирает, дрянь! Потом прокричала немка:
- Толя, бей его!!!
И тут полетело то ли бревно, то ли огромный кулак, Рудов успел чуть отклониться. Задело вскользь, но голова загудела, как фонарный столб после удара ломом. Илья понял, что после второго такого удара останется лежать тут считать звезды, возможно навеки. Он наклонил голову и, что было сил, воткнулся ею в живот Кинг-Конгу, потому что с высоты своих ста семидесяти пяти сантиметров ударить выше не имел никакой физической возможности. Большой парень ойкнул, осел и пьяно повалился на спину. Тем временем парашютистка, в своем не первой свежести белом одеянии, что-то хрипя, орала в салон машины через водительскую дверь, пыталась вырвать у Юли телефон, затем, опершись о крышу, стала без разбора яростно долбить ногой приборную панель. Подоспевший Рудов схватил ее за платье-парашют и гневно отбросил от машины. Та летела, как ведьма, извергая проклятия, щедро удобряя их матом.
- Бабу мою бить?! – Гигант снова загородил небо.
- Толя, бей его!!! – истошно напутствовала его летчица.
Опять пролетело бревно. Опять загудела голова. Снежный человек по имени Толя опять лёг на асфальт. Юля, наконец, дозвонилась до полиции, но неуёмная парашютистка умудрилась вырвать телефон и выбросить его в темноту. Бешенству Юли не было предела. Она уверенно вышла из машины и хлёстким свингом в нос нокаутировала немку. Та эффектно упала, разбросав ноги, и укрылась куполом своего парашюта. Рудов онемел.
- Бабу мою бить?! – Ожил за спиной Кинг-Конг.
Илья увидел, как тот уже размахнулся бревном, как зажмурилась Луна за его плечами, сгорбилась маленькая могилка на деревенском кладбище, призывно покачивая нескладным крестом, погребально ухнул филин и злорадно захохотали вороны в ответ... но тут раздалось истошное:
- Толя, машина!!!
Метрах в ста пятидесяти от них поливальная машина отмывала улицу от негатива заканчивающейся ночи.
Странная парочка, пьяный Кинг-Конг и подбитая летчица, моментально потеряв интерес к Рудову и Юле, поспешила в сторону движущегося фонтана. Один, большой и грязный, вышагивал, как матрос по палубе, другая - семенила толстенькими ножками, подхватив подол парашюта, щурясь раненым глазом и шмыгая струйкой крови. Через пару минут они, счастливые и по-собачьи преданные друг другу, уже сидели в кабине и, наверняка, рассказывали водителю о стремительном росте городской преступности.
Юля и Рудов, обнявшись, стояли у изрядно пострадавшей машины и почему-то тоже почувствовали себя счастливыми в тот момент.
11.
Через какую-то пару часов хулиган-Саранск подмигнул им дружелюбно на прощанье, и перламутрово-синий автомобиль, щеголяя новым колесом, уверенно покатился в сторону уже не далекого Ульяновска, туда, где упрямо карабкался на небо разгорающийся колобок солнца. Рудов смотрел на паутину разбитого стекла, на искореженную приборную панель, на кусок электрода, заменяющий теперь ручку поворотников и, поглаживая коленку спящей Юли, думал о том, как сблизило их это путешествие. Юля улыбалась чему-то во сне, напоминала ребенка, спящего в обнимку со своей любимой игрушкой. Рудов вдруг вспомнил: у него был серый потрепанный заяц, и тот умел разговаривать, Илья точно это знал, знал, как и все дети знают. Он не мог заснуть, пока его любимец не разложит свои уши рядом на наволочке в голубой горошек. Да, это был его первый друг. А потом Илья вырос, заяц переехал доживать свой век в пыльный мешок с другими игрушками. Наконец, пришло то время, когда Рудов, в смятении от происходящего, шаркая сандалиями, нес этот мешок на помойку. Что-то мерзкое и скользкое, похожее на предательство, шевелилось в душе, отчего-то было очень стыдно, он так и не нашел в себе сил заглянуть внутрь, боясь встретить укоризненный взгляд своего первого отвергнутого друга...
Невесомое облако закрыло солнце сначала тюлем, затем прозрачная ткань начала плотнеть и плотнеть, переплетаться с горизонтом, постепенно превращаясь в грязную затасканную парусину. И вскоре безобразная, колючая, словно шинель, туча искрилась вспышками молний и гулко кашляла, как туберкулёзная старуха, грозя острым кулаком спешащим путникам. Начиналась гроза.
Ульяновск остался где-то слева. Юля больше молчала, ждала отдачи на каждую вспышку, всякий раз вздрагивала, иногда шептала что-то поджатыми губами, наконец, произнесла:
- Почти приехали. Сейчас налево и длинный спуск.
Быстро темнело, крупные капли, объединившись, наконец, образовали тугой серый занавес, видимость резко упала. Рудов хмурился, Юля сидела вся прямая и вглядывалась в безнадежную мутную пелену. Внезапно мелькнула тень, и в стекло врезалась большая белая сова. Юля ахнула от неожиданности. Илья чуть не выпустил руль. Через пару секунд новый удар, потом еще и еще... Рудов попытался затормозить, но педаль безвольно провалилась в пол, ладони моментально вспотели, надежда в очередной раз забилась в конвульсиях. Птицы мелькали огромными снежными хлопьями, фанатично пикировали и таранили автомобиль, как камикадзе, барабанили по кузову и разбивались, превращаясь в бесформенные растерзанные куски... барабанили и разбивались, оставляя на стекле вытянутые кровавые разводы... Автомобиль неудержимо разгонялся под уклон, когда вдруг перепуганные Юля и Илья увидели бледного полупрозрачного человека. Он стоял, как соляной столб, прямо посреди дороги, белый и прямой, пронизывая пространство красными зрачками и, не обращая внимания на ливень, с усмешкой грозил им длинным синеватым пальцем. Илья рванул руль влево и через миг почувствовал, как пропало сцепление с дорогой, как машина зажила своей собственной жизнью, счастливая внезапно обрушившейся на неё свободой, первый и последний раз окунувшись в её пьянящий аромат.
- Держись! – только и сумел выдохнуть Рудов, когда колеса оторвались от обочины, и «Галант» начал свое смертельное вращение в воздухе...
Они летели, пытаясь сгруппироваться, крича что-то сквозь сжатые зубы, ожидали боли, наконец. Рудов успел заметить, что ему совсем не страшно, необычно, да, но не страшно. Он просто ждал, просто ждал исхода, какого бы то ни было исхода... Сделав полтора оборота в воздухе, машина ударилась о ствол дерева багажником, опять взметнулась, упала на крышу и капот, заскользила вниз по склону, грохоча и взметая кучи мусора, грязи и камней. И всё это с огромной скоростью залетало в салон, царапало и пачкало лица, путалось в волосах, разрывало одежду. Наконец, автомобиль еще раз перевернулся, и уже на колесах помчался вниз, пока его не остановил очередной тополь... Казалось, целая вечность минула в этом лихорадочном мелькании... Всё кончилось. Всхлипнула сиротливо тишина. Юля открыла глаза и прислушалась к себе - голова гудела, как церковный колокол. Рудов озабоченно что-то спрашивал, она пыталась прочитать по губам, но ничего не вышло, мешал прибой в ушах. Они сидели почти по грудь в этой грязи и аккуратно пробовали двигать конечностями. Туч уже не было, в безудержно-синем небе кружила какая-то большая белая птица. Круги становились всё больше и больше, раскручиваясь в бесконечную гиперболическую спираль... Совсем рядом среди деревьев пряталось небольшое старое кладбище, на обочине сутулился человек в бесформенном сером плаще. Он тоже смотрел из-под капюшона на удаляющуюся птицу, потом перевел взгляд на Юлю и усмехнулся. Юля схватила Рудова за рукав:
- Илья, это опять он! Дворник с больницы! Я боюсь, Илья!
Рудов в это время пытался открыть дверь, повернул голову, но обочина была пуста.
- Где?.. – Потом спохватился. – Ты как? Цела?.
Боковых стекол не было, лобовое свисало тряпкой, потолок в передней части был продавлен, тут же болтался поломанный люк, бездыханный и жалкий, свесив безжизненные и уже никому не нужные вывороченные тяги и направляющие. Юля с Рудовым, высвобождаясь из этой грязной смеси листвы, палок и камней, не могли поверить, что вышли живыми и невредимыми из этого бесконечного падения... И солнце показалось ярче, и небо вдруг такое глубокое и безгранично синее, как море...
Через несколько минут они поднялись по склону к дороге, долго пытались хоть как-то очистить одежду, в итоге получилось лишь оттереть лица от грязи парой влажных салфеток. Рудовский телефон так и не нашли, да просто решили и не тратить на это время. Илья в последний раз оглянулся на останки своей машины, поблагодарил ее мысленно за службу, и спустя мгновение вместе с Юлей они уже почти бежали под уклон в сторону рассыпанной вдоль реки деревни.
12.
- Я слишком многого не понимаю. Сумасшедшее какое-то путешествие. – Думал вслух Илья. – Ну, ничего, самое главное чтоб со Светкой всё хорошо... А мы и так нормально, живы-здоровы, и слава Богу... А ведь несколько раз уж по краю могилы прошлись... Долго еще?
- Не очень. Деревня-то небольшая, в одну улицу всего, но мамин домик на другом конце совсем. Думаю, через час будем. Вечереет, как раз скотину погонят. Мама точно дома должна быть.
- «Кормиловка» - прочитал вывеску Илья, - так вот ты какая. Очень название обнадеживающее, сытое. Не переживай, всё будет нормально... Ты тут родилась, значит...
Деревня была и вправду какой-то родной, Рудов не мог напиться ее запахами, по-осеннему прохладный уже почти октябрьский воздух деловито, с явным удовольствием перемешивал обитающие тут спокойствие и умиротворение. Местные, ожидая, когда погонят деревенское стадо, уже выходили на улицу, держа в руках хлеб или какое-нибудь другое лакомство. Перебрасывались парой предложений с соседями, лузгали большие жирные семечки, с чувством собственного достоинства сплевывая шелуху себе под ноги. Все с любопытством рассматривали приезжих, обязательно здоровались и тут же обсуждали их, кивая на испорченную одежду. Юля остановилась возле одной опрятной подслеповатой старушки:
- Здравствуй, баб Фень! Это я, Юля... Юля, Любы Рудневой дочка. Помнишь меня?
Та встрепенулась:
- Юленька, деточка, да как не помнить?!. Какая ж ты большая стала.. а мы всё к земле да к земле поближе, старики-то.. – промокнула уголком платка кончик века и продолжила. – Молодец, что приехала, я твоих давеча видела в сельмаге - дочка твоя, ну вся в тебя... Беги-беги, скучает девка... Я ее спрашиваю, а она говорит - мама завтра приедет, мне дед сказал... Какой дед, я так и не поняла...
Юля с Рудовым заторопились дальше, оставив старушку без слушателей. Юлю потрясывало от волнения:
- Какой еще, к чёрту, дед?
Наконец, по улице погнали деревенское стадо. Рудов, дитя железобетонного леса, никогда не наблюдал ничего подобного. Каждая хозяйка, встав у собственных ворот, завела призывное: «Кать! Кать! Кать! Кать!..». Окутанные пылью два полупьяных пастуха на поджарых лошадях лихо перемещались вдоль флангов и с тыла стада, подстёгивая отстающих, как военнопленных, и поддерживая только им ведомую кучность и рядность строя. Первыми перекатывались овцы, непрерывно блея, как потерпевшие и, заслышав, наконец, голос своей хозяйки, бежали к ней стайками, как обиженные дети, успокаиваясь лишь вкусной чёрствой корочкой. Коровы покачивали раздувшимся двухведёрным выменем, ревели трубно, требуя дойки, устало передвигали грязными копытами, как загулявшие обманутые первокурсницы, возвращающиеся под утро в общежитие в давно уже не модных растоптанных туфлях.
Стадо редело по ходу движения, пока полностью не исчезало к концу улицы. У крайнего дома стояла маленькая пожилая женщина в белом платке и голубом застиранном фартуке. Последняя стайка животных потянулась к ней, радостно трубя на свой манер.
Возле небольшого палисадника на скамейке сидела беленькая девочка со щенком на руках, рядом – небритый мужчина лет шестидесяти в сером бесформенном плаще с большим капюшоном. Он, улыбаясь, что-то говорил девочке и гладил взъерошенного щенка черной масти. Юля вспыхнула, заторопилась к дочери, Рудов на всякий случай поднял с земли палку.
- Мама! Мамочка приехала! – Встрепенулась Света, отдала щенка мужчине, кинулась к Юле, обхватила ее грязными ручонками. – Я ждала тебя сегодня! Мне дед сказал.
Бабушка вскинула руками:
- Юлька, доча, да что ж ты не предупредила, я б хоть наготовила, - оценивающе взглянула на Илью. – Жених?
Илья кивнул.
- Ну, познакомимся еще. Юля, приглашай, я корову доить.. Да тише вы, бесноватые.. – Прикрикнула она на овец и, окруженная ими, прошла во двор. – Иваныч, и ты на ужин оставайся. Почтальон это наш, познакомьтесь пока.
Рудов сел на скамейку рядом с дедом. Тот неспешно достал махорку, послюнявил кусок газеты и ловко сладил самокрутку. Юля, держа на руках воркующую Светку, хмуро молчала напротив. Сладко-горький дымок привычно поплыл по палисаднику, отогнал отряд комаров и закружился в замедленном танце с сиреневыми сумерками.
- Я вижу столько вопросов в ваших глазах. – Начал почтальон. – Я постараюсь развеять ваши подозрения. – Обратился к Юле: - помнишь меня?
- Еще бы. Но я не понимаю, как...
- Сейчас просто слушай... Света, держи своего питомца. Кажется, он спать хочет, иди, усыпляй его, мы скоро придем.
Девочка прижала к груди щенка и скрылась с ним в сенях дома. Почтальон сел поудобнее и не спеша затянулся.
13.
- Шесть лет назад одна хрупкая, невинная девушка влюбилась, сильно влюбилась. Ну, а что, нормально это. Купидон – паренек безответственный, стреляет много и без разбору, почем зря. Я бы сказал, что лишь царапнула ее тогда стрела, а не сердце пронзила, но кто слушает советы в двадцать один?! Я и сам когда-то.., хотя сейчас не об этом. Так вот завертелось тогда, закружилось это новое безразмерное, всепоглощающее чувство огромным цветным вихрем, ослепило, окутало нежностью, в высь подбрасывало непостижимую и таким бесконечным представилось. Не ходила, а парила над землей та девушка, счастьем отмеченная, так, что птицы ей завидовали, а цветы вослед оборачивались на влюблённость чуткие. Но минуло лето, как и не было, осень грустная листом желтым осыпала, зима затрещала морозами, и сломалось что-то в любови той. Избранник, неплохой парень, но тоже слишком новым для него это оказалось, иль просто не выдержал он напора страсти ее, захлебнулся... Металась девушка, места не находила, безуспешно встреч искала, да в конце концов отвергнута была избранником своим. И не его в том вина. Мужик ведь он как устроен – мужику цель нужна всегда, мишень. Охлаждает его абсолютная уверенность в женщине, а сомнения, даже малые, да боязнь потери очень чувства его стимулируют. Ну, любит мужик натянутый поводок, чего не отнять, того не отнять... Немало слёз было выплакано ночами темными, как однажды узнала она, что дитя под сердцем носит. Но избавиться от него захотела, да так сильно желала смерти ребенку не рожденному, что обратила на себя внимание и тем самым механизм запустила. Но приглядели мы за тобой, Юля, - родилась девочка. Однако, механизм не остановить так просто, и вскоре пришла болезнь. И каждый день ты думаешь о ней, я знаю все твои секреты... Люди никогда не умели правильно оценивать силу слов. Есть слова, которые произносить нельзя, есть даже такие слова, которые нельзя произносить даже мысленно... Ангелы и демоны постоянно раскачивают весы, это вечный процесс. Борьба не прекращается ни на секунду, цена на душу растет, а душа мученика ценится втрое. Мы все понимаем, что однажды придет момент, когда на весы опустится последняя неприкаянная душа, которая разрешит противостояние... И что будет потом, трудно предполагать... Люди слишком потребительски относятся к жизни, а жизнь дана нам в аренду. Мало кто умеет ценить чужое, может потому и растрачиваем предоставленное время так бездарно и легкомысленно... Я наблюдал за тобой, я предвидел твой срыв, ждал чего-то от тебя, и успел вовремя... Я тоже был тогда на остановке той. С тех пор за Светку я в ответе... Ты спросишь, что я делал там, в больнице. Всё просто. Место трудное, печальное очень место, смертей детских много. Уязвимы души их, присматривать за ними надо, а то охотников нынче много... Ты забирай-ка девчонку с собой, любви мало ей, защиты материнской не хватает, а ребенок должен быть обязательно долюбленным, тогда чёрного в его душе не будет...
Иваныч замолчал. Юля тихо плакала. Рудов попросил у старика щепоть махорки, трясущимися руками долго заворачивал ее в газету, наконец, прикурил и зашелся в кашле. Потом спросил:
- А вот белый этот, худой, он кто?
- Да тоже, типа меня... только с другой стороны... И вообще чем-то похожи мы, просто методы у нас разные, а цель одна...
- Понятно... а птицы?
- И птицы...
- А пощечина?.. – Прищурился Илья.
Иваныч улыбнулся виновато:
- Прости... Так получилось.
Все дружно рассмеялись. Хлопнула дверь в сенях. Вышла Светка и сказала строго:
- Ну что вы шумите, как оглашенные?! Черныша разбудите...
14.
Октябрь медленно, как ленивый декоратор, готовил город к зиме. Новая сцена диктовала новый антураж. Раскладывая цветные листья по удивительно зеленому ковру газонов, он опрыскивал композицию мелким дождиком сквозь пробивающиеся лучи софита солнца, придавая естественность и логичность грядущему действию. Аллеи бесстыдно раздевались, примеряли на себя наготу, одновременно играя роль трагической актрисы императорского театра и бессовестно доступной профурсетки замызганной рюмочной. За гранитом парапета Нева игралась с пыхтящими речными трамвайчиками, брызгала черной водой на цветные пледы никогда не унывающих туристов, кокетливо поглаживала колени мостов и даже звонко целовала их, по-девчачьи смеясь над их неожиданной робостью.
На Дворцовом мосту стояла девушка с букетом кленовых листьев. Она бросала в спешащую воду по одному листу, приговаривая:
- Любит... – Любит... – Любит... – Любит...
***
01 апреля 2013
Людмила Клёнова 13.10.2013 15:07:35
Отзыв: положительный
Жень, привет!
Ну, просто очень здорово!
И читается с неослабевающим интересом, и выстроено замечательно...
Просто умничка!
Вдохновения тебе!
И моё БРАВО!
Отзыв: положительный
Жень, привет!
Ну, просто очень здорово!
И читается с неослабевающим интересом, и выстроено замечательно...
Просто умничка!
Вдохновения тебе!
И моё БРАВО!
Евгений Устинов 13.10.2013 19:09:43
Ух, как! Возгоржусь теперь ))) Спасиииибо, Лю, что нашла на меня время в своем графике..)) и за отзыв спасииибище!!!
Ух, как! Возгоржусь теперь ))) Спасиииибо, Лю, что нашла на меня время в своем графике..)) и за отзыв спасииибище!!!
Евгений Устинов 13.10.2013 19:57:03
)))))) сценарий думаю написать или по этому рассказу или по Чаиру
)))))) сценарий думаю написать или по этому рассказу или по Чаиру
Людмила Клёнова 13.10.2013 20:06:50
И то, и другое может получиться очень интересно...
Здесь побольше возможностей, мне кажется...
Удачи!
И то, и другое может получиться очень интересно...
Здесь побольше возможностей, мне кажется...
Удачи!
Мила П. 04.09.2013 00:41:06
Отзыв: положительный
".. Мы все понимаем, что однажды придет момент, когда на весы опустится последняя неприкаянная душа, которая разрешит противостояние... И что будет потом, трудно предполагать... Люди слишком потребительски относятся к жизни, а жизнь дана нам в аренду. Мало кто умеет ценить чужое, может потому и растрачиваем предоставленное время так бездарно и легкомысленно.."
..." но кто слушает советы в двадцать один?!"
Многое хотел донести. Получилось. Услышан. Мыслей много. И размышлений. И всё охвачено сюжетом мистически-реалистичным..С юмором,страхами,жутью,болью и сильными чувствами..
Психологическая и философская работа,к которой еще хочется вернуться и прочесть..нет,читать..вновь.
Спасибо!! Удовольствие пропорционально похвале и надежде на прочтение еще новых работ..Успехов творческих,Женя!
Отзыв: положительный
".. Мы все понимаем, что однажды придет момент, когда на весы опустится последняя неприкаянная душа, которая разрешит противостояние... И что будет потом, трудно предполагать... Люди слишком потребительски относятся к жизни, а жизнь дана нам в аренду. Мало кто умеет ценить чужое, может потому и растрачиваем предоставленное время так бездарно и легкомысленно.."
..." но кто слушает советы в двадцать один?!"
Многое хотел донести. Получилось. Услышан. Мыслей много. И размышлений. И всё охвачено сюжетом мистически-реалистичным..С юмором,страхами,жутью,болью и сильными чувствами..
Психологическая и философская работа,к которой еще хочется вернуться и прочесть..нет,читать..вновь.
Спасибо!! Удовольствие пропорционально похвале и надежде на прочтение еще новых работ..Успехов творческих,Женя!
Евгений Устинов 11.09.2013 15:42:26
Спасибо огромное, Мила! Очень приятно именно от тебя услышать слова одобрения! ))
Спасибо огромное, Мила! Очень приятно именно от тебя услышать слова одобрения! ))
Ирина Савельева 09.06.2013 09:10:11
Отзыв: положительный
ПРОЧЛА! НАХОЖУСЬ ПОД СИЛЬНЫМ ВПЕЧАТЛЕНИЕМ! ДА, МЫСЛЬ МАТЕРИАЛЬНА. НЕЛЬЗЯ ГРЕХОВНЫЕ МЫСЛИ ДОПУСКАТЬ... ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНАЯ ИСТОРИЯ! У ТЕБЯ ПРОЗА ПОЭТИЧЕСКАЯ. НЕ ЗНАЮ, КАК ЭТО СКАЗАТЬ...НАСЫЩЕНА ЯРКИМИ, ЗРИМЫМИ ОБРАЗАМИ, И ЭТО ЗАВОРАЖИВАЕТ! Я ВМЕСТЕ С ЮЛЕЙ ЗАГЛЯНУЛА В БЕЗДНУ...
БЕЗдна - чёрная дыра,
Поглощает скопом души
И убийцы, и вора,
И фанатика - кликуши.
Есть у каждого вина,
И тернистый путь к прощенью.
Души в омуте без ДНА
Принимают очищенье.
Обнажённая душа,
как овечка на закланье,
Каясь, мучаясь, дрожа,
Терпит вечное страданье.
Боль очистит от греха,
Дух от скверны избавляет,
И душа, как пух, легка
В небо дымкой улетает.
Ей откроют неБЕСа
Двери в райское блаженство!
Где НЕт БЕСА - чистота,
Красота и совершенство!
Отзыв: положительный
ПРОЧЛА! НАХОЖУСЬ ПОД СИЛЬНЫМ ВПЕЧАТЛЕНИЕМ! ДА, МЫСЛЬ МАТЕРИАЛЬНА. НЕЛЬЗЯ ГРЕХОВНЫЕ МЫСЛИ ДОПУСКАТЬ... ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНАЯ ИСТОРИЯ! У ТЕБЯ ПРОЗА ПОЭТИЧЕСКАЯ. НЕ ЗНАЮ, КАК ЭТО СКАЗАТЬ...НАСЫЩЕНА ЯРКИМИ, ЗРИМЫМИ ОБРАЗАМИ, И ЭТО ЗАВОРАЖИВАЕТ! Я ВМЕСТЕ С ЮЛЕЙ ЗАГЛЯНУЛА В БЕЗДНУ...
БЕЗдна - чёрная дыра,
Поглощает скопом души
И убийцы, и вора,
И фанатика - кликуши.
Есть у каждого вина,
И тернистый путь к прощенью.
Души в омуте без ДНА
Принимают очищенье.
Обнажённая душа,
как овечка на закланье,
Каясь, мучаясь, дрожа,
Терпит вечное страданье.
Боль очистит от греха,
Дух от скверны избавляет,
И душа, как пух, легка
В небо дымкой улетает.
Ей откроют неБЕСа
Двери в райское блаженство!
Где НЕт БЕСА - чистота,
Красота и совершенство!
Евгений Устинов 09.06.2013 09:56:31
Спасибо, Ира, что прочла.. Спасибо за "СИЛЬНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ".
"Есть у каждого вина,
И тернистый путь к прощенью..." - в точку.
Спасибо, Ира, что прочла.. Спасибо за "СИЛЬНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ".
"Есть у каждого вина,
И тернистый путь к прощенью..." - в точку.
Паскаль С 04.06.2013 09:45:02
Все хорошо, только как то быстро закончилось ). А вообще спасибо.
Все хорошо, только как то быстро закончилось ). А вообще спасибо.
Лена Михель 03.04.2013 23:47:59
Женя, здравствуй! Спасибо тебе огромное за доставленное удовольствие. Сразу и не подберу правильных слов, чтобы выразить свои чувства от прочитанного. Впечатлило, по хорошему. Тема довольно таки сложная для понимания, но часто обсуждаемая. Эта таинственная грань между мистикой и реальностью... Еще раз благодарю. Буду рада познакомиться с твоим творчеством поближе. Кстати, кое - кто, давным - давно, обещал пригласить на свой творческий вечер... Так и не дождалась (а хотелось очень). А ты Женя сейчас пишешь еще песни?
Женя, здравствуй! Спасибо тебе огромное за доставленное удовольствие. Сразу и не подберу правильных слов, чтобы выразить свои чувства от прочитанного. Впечатлило, по хорошему. Тема довольно таки сложная для понимания, но часто обсуждаемая. Эта таинственная грань между мистикой и реальностью... Еще раз благодарю. Буду рада познакомиться с твоим творчеством поближе. Кстати, кое - кто, давным - давно, обещал пригласить на свой творческий вечер... Так и не дождалась (а хотелось очень). А ты Женя сейчас пишешь еще песни?
Инна Труфанова 03.04.2013 04:50:54
Отзыв: положительный
Привет, Женя!
Прочитала с огромным интересом еще вечером, потом снова перечитывала, возвращаясь к отдельным моментам, наслаждаясь не только ходом авторской мысли, развитием сюжета, но и просто твоим "непохожим" классным стилем изложения, богатством и насыщенностью образов и мыслеформ.
Я совершенно согласна с тем, что сказала Гуля, поэтому повторяться не стану.))
Добавлю только, что ты, Жень, яркий и жутко одарённый чел!
Спасибо тебе!
Пиши, твори, Женечка! Это - НАСТОЯЩЕЕ!
Отзыв: положительный
Привет, Женя!
Прочитала с огромным интересом еще вечером, потом снова перечитывала, возвращаясь к отдельным моментам, наслаждаясь не только ходом авторской мысли, развитием сюжета, но и просто твоим "непохожим" классным стилем изложения, богатством и насыщенностью образов и мыслеформ.
Я совершенно согласна с тем, что сказала Гуля, поэтому повторяться не стану.))
Добавлю только, что ты, Жень, яркий и жутко одарённый чел!
Спасибо тебе!
Пиши, твори, Женечка! Это - НАСТОЯЩЕЕ!
Евгений Устинов 03.04.2013 10:38:48
Ух, спасибо, Инночка!! ) аж захотелось оглянуться и посмотреть кого ты тут хвалишь щас )))
Ух, спасибо, Инночка!! ) аж захотелось оглянуться и посмотреть кого ты тут хвалишь щас )))
Юлия Теплякова 02.04.2013 21:35:49
Понравился рассказ. Цепляет. Местами плакала..... Правильная идея у рассказа. Правильные мысли простыми словами. Ценить нужно жизнь и любить ,и быть рядом со своими близкими. Не отчаиваться..... Мысли материальны.
Понравился рассказ. Цепляет. Местами плакала..... Правильная идея у рассказа. Правильные мысли простыми словами. Ценить нужно жизнь и любить ,и быть рядом со своими близкими. Не отчаиваться..... Мысли материальны.
Юлия Теплякова 02.04.2013 21:35:34
Понравился рассказ. Цепляет. Местами плакала..... Правильная идея у рассказа. Правильные мысли простыми словами. Ценить нужно жизнь и любить ,и быть рядом со своими близкими. Не отчаиваться..... Мысли материальны.
Понравился рассказ. Цепляет. Местами плакала..... Правильная идея у рассказа. Правильные мысли простыми словами. Ценить нужно жизнь и любить ,и быть рядом со своими близкими. Не отчаиваться..... Мысли материальны.