АМБИВАЛЕНТНОСТЬ

АМБИВАЛЕНТНОСТЬ

Яков очень любил выходить на улицу, раним утром, когда на ней, практически никого не было. Он вдыхал удивительной чистоты воздух, наполненный сыростью, ночными запахами и какой-то своеобразной сонливостью – непробужденностью, что ли. Вот говорят, что человек, родившийся в деревне, привыкает к красоте природы, её разнообразию, к её дарам, и, взрослея, потом просто не замечает всего этого богатства и всех этих красот. Но Яков был не таков. Он был настолько не таков, что, восхищаясь видами своего края, не мог удержаться, чтобы не запеть песню своего сочинения. А это он умел. На всех сельских сходках, вечеринках и сельских праздничных концертах он читал свои стихи о родном крае, своей деревне и её обитателях. Вся деревня пела частушки его сочинения. Ну вот, например, сочинил только вчера:

Мягко стелется трава,
Вся деревня спятила:
Понаехала братва,
Девок обрюхатила.

«Не, ну, вот молодцы-то, какие а! Сколько водки навезли, а закуски! Вот чем питаются в городе-то, не то, что здеся, окромя консервов и гнилой селёдки в магазине ничего не купишь. Что поделаешь – бездорожье, никому не охота ехать почти сто вёрст. Крутые ребята, молодцы. Умеют же жить, и дела проворачивать. Скупили всё, работу всем дали. Обещают дорогу сделать до райцентра. Правда, новые русские, и не русские вовсе, а кавказцы, но хоть что-то в деревне делается. Ох, как угощали вчера, ради начала сенокоса!».
Яков медленным шагом спустился к речке, на которой не было даже ряби, так тихо и безветренно было. То тут, то там всплёскивалась рыбёшка. «Ишь, разыгрались спозаранку» - подумал Яков. С обоих берегов неширокой речки
склонились ивы, высокие камыши и густой верболоз. Они образовали бесконечный тоннель, который изгибался у далекой излучины. «Вот бы полностью срослись, как красиво было бы» - каждый раз восхищённо думал Яков. Проверив ятеря, и повынимав улов, который составил двух средней величины судаков, довольно крупной щуки и карпа, он отправился домой.
«Пора бы взяться за забор, от людей уже стыдно, совсем повалился. А крыша… Который год протекает, уже посуды не хватает подставлять, жена скоро сама, говорит, полезет латать прорехи». Эх, ну что это за жизнь такая?
И кому она нужна эта красота и свежий воздух, когда сколько забот?»
Жена уже встала и стояла возле иконы, шепча молитву. Яков молча, бросил рыбу в таз, и, взяв в руки карандаш и небольшой блокнот, вышел на крыльцо. Сев на ступеньку, он закурил, подумал пару минут и написал:

Это что же здесь творится,
В нашей деревеньке:
Лезут все на кобылицу
Вместо рыжей Ленки?

Улыбнувшись своему остроумию, он продолжил писать:

Провалилась крыша в хате,
Забор покосился,
Жена - жопой на ухвате…
Зря на ней женился.

«Ещё семь штук, и будет ровно две тысячи. Можно и книжку издать» - удовлетворённо хмыкнул Яков.
- Дашка, завтрак готов? – крикнул в дверь. Не дождавшись ответа, Яков вошёл в дом. Дарья сидела за столом, подперев голову ладонью, и смотрела в окно.
Люди выгоняли коров на пастбище, вели коз и телят на выгон, туда же гнали гусей и уток. Благо пруд был не так далеко от деревни.
- Ну, чаво, будем завтракать?
Жена, молча, смотрела в окно. Яков сел за стол, взял топинамбур из деревянной миски, и стал с хрустом его грызть. Жена всё молчала, и Яков, не выдержав, ругнувшись, спросил:
- Что опять случилось? Снова будешь дуться, и ругать меня? Ругать ругай, но есть-то, давай.
- А что есть,- медленно повернув голову, как-то непривычно спокойно спросила Дарья. – Нечего есть. У людей скотина, птица, мужики работают, а у нас даже куры все подохли. Я вот уже более месяца не работаю из-за радикулита, частники больничные не платят, так что даже на хлеб денег не осталось.
- Ничего, скоро заживём, вот издам книгу с частушками, и денег будет некуда девать,- весело сказал Яков. А завтрак я принёс, он рыбу почисти и зажарь.
- На чём жарить-то? Масло уже два дня, как закончилось. Дарья, тяжело вздохнула, встала, и пошла к соседям одалживать.
Взяв тетрадь и карандаш, Яков вышел в сад, заросший бурьяном и с покосившимися скамейками, и присел на сухой ствол давно спиленного тополя. Подумав мгновенье, он начал писать:

В доме нету ни хрена,
Мужу какать нечем:
Уходи скорей, жена,
Может, станет легче.

Яков рассмеялся вслух. «Ай, да Яков! Ай да, сукин сын!» - удовлетворённый находкой, Яков снова начал писать:

Распродали землю всю,
Были мы балбесы;
Ночью встану, обоссу,
Все их Мерседесы.

Тут уж Яков залился звонким хохотом. Он ярко представил себе картину - ночного полива Мерседесов. «Ох, какие же они все сволочи, эти городские барыги. Скупили всю землю, всю технику – вот её тоже надо обоссать, а может, и петушка пустить. Водкой они и дешёвой закуской покупают нас, чтобы мы за копейки вкалывали. Не, нашему мужику легче украсть у вас, чем вкалывать на кулаков» - гневно думал Яков. «Но мне этого делать уже не нужно, я скоро буду не беднее вас, вот только книжку издам, и тогда заживу. Может, даже жену помоложе возьму себе» - размечтался он.
- Привет, сосед,- услышал он из за забора, сплетённого из лещины, которая изрядно сгнила от дождей, снегов и времени. Местами забор повалился, превратившись в труху.
Кузьмичу было 85, но он и не думал стареть. За три километра ходил на работу, сторожил хозяйские склады. Водку не пил, поэтому новые хозяева доверяли ему больше, чем молодым. Да и ответственным он был – старая закалка. А днём возился во дворе, на огороде, со скотиной и птицей, помогая снохе и молодой жене, которая была на 25 лет моложе него. Когда спал неизвестно, наверное, успевал немного поспать на работе.
- Всё творишь-вытворяешь? – иронически, улыбнувшись беззубым ртом, спросил он. На работу ещё не устроился? Иди, пока вакансии есть.
- Какие такие вакансии,- спросил Яков. В поле я не пойду, говно чистить на коровник – тоже.
- Иди косить сено, приятная работа. Ох, как я любил это дело: вжик, вжик, вжик - да это же песня, а не звуки. Один запах травы скошенной чего стоит. Эх, сбросить бы лет двадцать, хотя бы, - мечтательно сказал Кузьмич.
- Не понимаешь ты, старый, ничего в жизни. Вот допишу книгу, вот тогда увидишь, прав я был или не прав, что плевал на эту вашу пахоту и косьбу.
- Но по дому-то можно, же что-нибудь делать,- не унимался дед. – Почему не заведёшь животину: козу, птицу, хотя бы. Жена вон ходит, побирается, исхудала вся. Не жалко тебе её?
- Ладно тебе учить грамотного жить, сами разберёмся,- раздражаясь, ответил Яков. Я он могу, пока книга выйдет и рыбой прокормиться.
- Да, можешь, пока не словили хозяева речки и пруда. Времена-то изменились, теперь всё уже не государственное. Смотри, сильно наказывают.
- Ладно, иди не мешай мне работать. Дед покачал головой и, вздохнув, удалился.

Отберём мы лес и воды,
Дальше жить ведь так нельзя:
Понаехали уроды,
Черножопые князья.

Неслышно подошла жена:
- Иди есть. Я заняла хлеб и масло. Пойду завтра на работу. Не могу уже сидеть дома. Может, и ты пойдёшь?
- Не, завтра я повезу книгу в печать. Скоро будут у нас деньги. Знаешь, сколько писатели заколачивают?! Жена недоверчиво посмотрела на мужа, обернулась и пошла в дом.

До города Яков добирался на попутных машинах. Денег у него не было. В животе урчало, хотелось есть. Но мысль, что скоро всё у него будет, утешала, и голод уже не так мучил его. До издательства добирался пешком и очень долго. Расспрашивал горожан, как найти издательство, где печатают книги, он ведь даже не знал ни одного названия. Наконец, уже, где-то за полдень он нашёл одно под названием «Прогресс», и несмело вошёл. Строгий вахтер, подозрительно осмотрев его, осведомился, кто ему нужен, и что он здесь ищет.
- Книгу я принёс. Вот написал, хочу отдать, чтобы напечатали. Вахтёр удивлённо, долго смотрел на худо одетого, плохо выбритого мужика с большой папкой под мышкой.
- Ты знаешь, сколько сюда ходит писателей? Десятки в день. А знаешь, сколько берут в печать? – единицы. За свой счёт, это – пожалуйста. Ты же не член Союза писателей, чтобы твою книгу напечатали бесплатно. Или спонсора ищи, тогда - дело другое.
- А всё же, может пусть посмотрят? Вдруг понравится, и они решат напечатать книгу в виде исключения.
К парадному входу подъехал чёрный новенький Мерседес. Вышел молодой, с иголочки одетый человек, и направился прямо к ним. Поравнявшись с ними, он протянул руку вахтёру, поздоровался и спросил: - что хочет этот человек?
- Да, вот рукопись он принёс, издать книгу хочет. Молодой человек с интересом осмотрел Якова, повёл носом в его сторону, подумал минуту и решил: - а давайте сделаем так: сядем здесь в фойе, я посмотрю, полистаю, и приму окончательное решение.
- Но, Виктор Максимович, Вас там ждёт куча народу.
- А он, что, не народ? Он то и есть самый настоящий народ. Молодой человек
открыл дверь и движением руки пригласил Якова пройти первым. Тот неуверенно, и как-то боком прошёл и остановился, не зная куда дальше идти.
- Вон, к тем столикам проходите, там нам подадут кофе или чай. Что вы хотите?
- Ммм, у меня нечем заплатить за чай… я… потерял деньги. Виктор Максимович всё понял, и тут же подозвав буфетчицу, заказал бутерброды и чай.
- И откуда Вы приехали, уважаемый? Кстати – как Ваше имя? Яков? А по-батюшке? Самойлович. Узнав, из какой дали на перекладных приехал гость, молодой человек просто потерял дар речи.
-Так вот, Яков Самойлович, Вы пока что кушайте, а я за это время ознакомлюсь с Вашим трудом.
Яков набросился на еду, запивая её чаем, а молодой человек, между тем,
всё больше вытягивал своё лицо. Иногда он еле заметно улыбался, а иногда почему-то грустно качал головой. Так прошло минут 15-20. Потом он сложил аккуратно все листы в папку и некоторое время молчал.
- И что же, Яков Самойлович, много там частушек про чёрножопых, и про то, как они грабят Россию?
- Да, почитай, более половины. Дык, оно так же и есть, я же не вру.
Виктор Максимович долго молчал. Смотрел на Якова, думал, прикидывал, решал.
- Я Вас, конечно, расстрою, уважаемый Яков Самойлович, но книгу эту издавать нельзя. Я даже не буду Вам объяснять, почему нельзя. Нельзя по очень многим причинам. Но главная из них, что Вы можете пострадать.
Да, и не литература это вовсе, так низкопробный народный фольклор. Но и отпускать Вас без вознаграждения за труд, тоже не буду. Достав из кармана красивой работы портмоне, он отсчитал четыре бумажки по 50 долларов и протянул их Якову, Вот вам двести, долларов, зайдите на второй этаж, разменяйте на рубли, и поезжайте домой. И скажите спасибо своему ангелу хранителю, что не Ваши черножопые будет читать эту рукопись, а я.
Яков медленно поднялся. Лицо ещё больше сузилось и посерело, губы его дрожали. Глаза заблестели от обиды и несбывшихся надежд. Взяв отяжелевшую папку двумя руками, он направился к выходу.
Наблюдая за метаморфозами, произошедшими с Яковом, молодой начальник подумал: « И никакой я не Виктор, тем более, не Максимович. Гутман я, Исаак Израилевич, который любит и жалеет Россию. Предки, которого покоятся в этой земле, и который никуда и никогда от них не уедет. Этот убогий еврей, тоже никогда не уедет, такие нигде и никому не нужны, разве что на чёрные работы». Вздохнув, он негромко позвал Якова:
- Яков Самойлович, вернитесь на минутку. Я вот прикинул, подумал – а почему бы из Вашей книги не начать собирать библиотеку народного фольклора при нашем издательстве. Она станет первым и почитаемым экспонатом. Мы издадим её в нескольких экземплярах, пусть потомки улыбаются и поют Ваши частушки. Как это Вам? А за такое дело и заплатить не грех. Я вам даю тысячу долларов, но, ради Бога, меняйте их у нас, в городе могут обмануть, да и просто отнять. И…идите работать, другого такого случая Вам не представиться, уверяю Вас.
Дрожащими руками, Яков взял деньги. Такой суммы он никогда в них не держал, только видел пару раз в руках кавказцев. Не посмотрев в глаза начальника, он прошептал «спасибо», и медленно направился к выходу.

3.12.11