Арская дорога. Глава шестнадцатая. Путник ночной
Нелёгко покидать родимую сторону. Ранним утром, перед своим уходом, поднялся украдкой Осип и отправился на их любимое с тятей рыбацкое место, притоптанное на берегу речки Нечкинки, в том месте, где принимала она в себя воды ручья Бегуновского. Закинул по привычке пару удочек, свою и тятину, установил плетённую из молодых прутьев ивы морду, бросив в неё приманку и задумался. Что ждёт его впереди? Один остался. У кого совета просить? Конечно, последние годы тятя уже не был ему помощником по хозяйству, но советы давал правильные, поддерживал и словом и взглядом.
А теперь его ждут новые места и хорошо, что недалеко от родного починка. Сестры его старшие Дарья да Ефимия с мужьями и большими семьями в Лагуново остаются, за могилками присмотрят и сыновья подрастающие связь с родиной и родственниками поддерживать будут… Улыбнулся: «Зря волнуюсь. Наверное, потому, что время пришло первые итоги жизни своей подводить – возраста Исуса Христа достиг. Выбросить надо бы из груди беспокойство своё. Вот сходим с сынами на кладбище, могилки стариков проведаем, попрощаемся и завтра спозаранку в дорогу…».
Успокоился, окинув взглядом речные воды, вспоминал прошедшую жизнь в починке.
Детские годы в памяти Осипа отложились с пятилетнего возраста, с тех знаменательных событий, когда их относительно небольшая семья временами прирастала неожиданно появлявшимися многочисленными ночными гостями: малыми детьми, отроками и отроковицами, их родителями, дедушками и бабушками. Обычно это бывало поздними вечерами либо ночами, когда Оська сквозь сон слышал, как приглушённый голос тяти отдавал какие-то распоряжения, а у него на полатях расправляли толстые зимние тулупы и шубы и на них укладывали сонных и уставших детишек.
Это были годы разгрома керженецких скитов и починков епископом Питиримом с царскими гвардейцами, годы насильного обращения в новую веру; тогда десятки тысяч раскольников хлынули через Урал в поисках убежища и находили помощь и приют у своих единоверцев.
В те времена, только в Нижегородской епархии было выявлено до пятидесяти тысяч кержаков, из которых чуть меньше половины записались в двойной оклад; часть особо упорных сторонников старолюбцев и монахов выслали на вечное заточение в монастыри, а часть наказали кнутом и отправили на каторжные работы. В церковь кержаки идти отказывались и, как не притесняли их служители и солдаты, в нововерие перешли немногие: только пятая часть, девять тысяч человек поменяли отцовскую веру. Ломались только бедные верой и слабые духом.
Множество семей раскольников самостоятельно снимались со своих обжитых починков и деревень, бросали и сжигали избы, отправляясь на поиски новых мест, труднодоступных для царских гонителей: частью уходили в дальние скиты, чтобы отсидеться, частью шли на Урал и в Сибирь или выбирались за пределы российского государства.
Когда Осип повзрослел и начал присматриваться к жизни общества, он со страхом и с болью в душе слушал рассказы заезжих переселенцев о самосожжении людей, которые избегая притеснения, закрывались в молельнях и горели с молитвами и пением.
Однажды, перед самой Троицей, выполняя отцовское поручение, он задержался при обходе и осмотре закреплённых сенокосных лугов и уже поздним вечером возвращался в починок. Вышел к Бегуновскому ручью, хотел зачерпнуть ладонью воду, но испуганно замер: навстречу ему серой бесформенной глыбой из кустарника шагнул человек и тихим хриплым голосом приветствовал его:
- Мир тебе добрый вьюноша. Сухарика или ещё чего жевнуть, нет ли, любезный?
Осип торопливо обшарил карманы, сунул руку запазуху и вытащил тряпицу с кусочком хлеба и частью небольшой проросшей луковицы с завядшими зелёными перьями, протянул незнакомцу. Тот перекрестился и, покачивая одобрительно головой, бережно, до крошки проглотил пищу, запил несколькими пригоршнями ручейной воды и поднял взгляд на Осипа:
-Спаси Христос! Как тебя зовут отрок?
-Дак, Оськой кличут дяденька, - Осипа обдало жаром от взгляда путника.
-А меня все называют Назаром Игнатьевичем. А ты называй дядькой Назаром. Меня так Арсенька звал. Царство ему небесное. Неделю как схоронил…
Задумался, потом спохватился:
-Ты как Ося здесь оказался в тёмное время?
Осип рассказал о своём походе по лугам и полям и пригласил:
- А ты дядька Назар иди со мной. Тятя мой всегда путников в избу приглашает отдохнуть, переночевать и сил набраться. И меня так учит.
- А кто же тятя твой?
- Дак, дворцовые мы крестьяне, старой веры. Семён Петрович тятя мой.
Назар Игнатьевич широко улыбнулся:
- Ну, раз так и приглашаешь, веди.
Зашли в починок в темноте. Семён Петрович нетерпеливо и с беспокойством встретил сына:
- Где же ты задержался Оська? Я все глаза просмотрел, беспокоится начал, думаю: «Неужели медведь, охальник, загнал на дерево, как соседа нашего?».
Увидел за сыном Назара Игнатьевича, осёкся. А тот выступил вперёд, склонился:
- Мир твоему дому Семён Петрович! Я виноват, Осипа задержал.
И добавил с нажимом на последнее слово:
- Назар Игнатьевич я, путник ночной.
Помолчал, вглядываясь в Семёна, тихо шепнул:
-Привет тебе от сродника принёс передать - Василия Фотеевича с Шайтанки.
Семён обменялся с гостем испытывающим и понимающим взглядом, кивнул:
- Ну, ночной, так ночной, - и, переступив порог избы, обратился к жене:
- Пелагея на стол готовь, Ося с гостем вернулся.
Прошло много лет, а Осип отчётливо помнил эту встречу и рассказ ночного гостя.
После позднего ужина, выскочил он по нужде, а возвращаясь в избу, сам того не желая, стал свидетелем ночной беседы тяти с Назаром Игнатьевичем. Скорее не беседы, а рассказа гостя о людском горе, охватившем всю страну.
Они сидели рядом у амбара, почти одногодки, много повидавшие в жизни, а Осип стоял поодаль, выглядывал из-за угла, и в темноте смотрел на собеседников, слушая горькие слова и задыхаясь от гнева к существующей несправедливости. Неудобно тогда получилось, подслушивал поначалу. Уж потом пригласили его старики на беседу.
...Я родом из Москвы, из семьи староверов,- начал рассказ Назар Игнатьевич,- а когда царь Пётр усилил притеснения на нашу веру, невмоготу стало, поднялись семьёй и отправились во Владимир, но и там не дали покоя церковные служители и царские солдаты. Собрались мы и в один день ушли в скиты на Керженец. Два десяток лет прожили в тиши, разрослись, окрепли. Дети быстро повзрослели, свои семьи завели. Только нашли дорогу к нам Питиримские соглядатаи и солдат за собой привели: разом разорили семьи, скиты сожгли. Как рабов из леса повели! Не вынесла жена дорог и неволи, потерял её. Злость и отчаяние душу захватили. Сказал зятьям и дочерям, чтоб веру и жизнь самостоятельно выбирали и берегли. Позднее узнал, что они поддались силе и в новую веру перешли. А я сам вырвался из царевых рук, ушёл на восток и остановился только на уральской речушке Шайтанке в дальнем скиту со старцами, чтоб к Богу ближе быть. Еще десяток лет прожил, молясь за загубленные безвинные души.
Несколько лет назад обложили солдаты да казаки демидовские леса и речку Шайтанку тоже. Ведь как-то дознались о наших скитах? Однажды в ночь, прибежал отрок Арсений, почти вьюноша, как твой Осип: мол, к вам в скит с утра нацелились солдаты идти, уже и проводника сыскали. Собираются, мол, всех раскольников за тын загнать и на заводы демидовские.
Мы вечером наполнили молитвой души свои и совет стали держать: с огнём уходить, отдаться в руки солдатам или уйти в леса и положиться на волю Божью? Долго обсуждали, спорили до утрешней службы и решили: всем нельзя в огонь идти. Уйдём мы, уйдут другие, а кто веру старую русскую на земле будет беречь? После службы, кто в силах был, собрались, чтобы в лес податься, а старики бессильные стали готовиться к смерти огненной: бересту, лучину и огонь быстрый готовить, в чистое бельё наряжаться. Прощения стали просить у нас. Насилу простились с ними: внутри всё клокочет, слёзы глаза забивают. Не на много отошли, как увидели прощальный столб дыма над лесом.
Ко мне прибился отрок Арсений: «Возьми меня с собой дяденька». Мол, в его скиту солдаты всех уже повязали, пропадёт один.
Решил я идти не в чащу лесную, а в деревню Шайтанку. Надо сказать, что все жильцы деревень в округе были приписаны к заводам демидовским и многие, если не все, раскольниками были. Деревня разрасталась быстро: Верхотурский тракт рядом шёл, расти помогал.
Вышли мы с Арсением крадучись как раз на маленькую избёнку посреди деревни и от леса во двор осторожно шагнули. Смотрю, сидит старик у сарая, щурится, последним лучам солнечным улыбается. Крепкий ещё…».
Назар Игнатьевич сглотнул и продолжил:
- Хорошо принял нас, познакомились. Вот так и встретился с Василием Фотеевичем, сродником твоим. Много говорили, делились друг с другом своими жизненными историями. Я рассказал, что на родину хочу пойти в Россею, родных своих повидать. Тогда он и о тебе рассказал. Мол, вдруг потребуется помощь, а дорога мимо пойдёт: заходи, добрый человек, сродник, единоверец, поможет. Василию Фотеевичу уже осьмой десяток шёл, а силы были ещё. Вдовцом давно жил; семью, как и я всю растерял, работал на демидовском заводе кучеосыпным мастером. Хотел уж бросать работу, да цеховой приказчик упросил ещё потерпеть, в замену себе молодых обучить и опыт передать. Согласился, уважил начальника, но с условием: меньше дней работать, а отдыхать больше. Так и время проводил, смерть ожидал. Когда приютил нас, оживился, да только ненадолго: через несколько дней солдаты появились, всю Шайтанку обшарили и многих притаившихся поймали, а не только меня с Арсением….
Замолчал Назар Игнатьевич. Осип услышал, как он тяжело задышал, начал сморкаться: потом ждал, когда пройдёт одышка и успокоится сердце. Через некоторое время продолжил:
« …Собрали нас всех найденных и выловленных на Шайтанке и в окрестностных лесах и повели в Екатеринск. Солдаты злые были за то, что пришлось им гоняться долго по лесам, нас не жалели, гнали слабых и голодных под ружьём без остановки….
Неожиданно Назар Игнатьевич прекратил рассказ и спросил:
-Ты слышал Семён Петрович!
-Счас проверим, кто там. Выходи, Ося, с нами посиди.
Осип смущённо вышел из-за угла амбара:
- Простите Христа ради, случайно здесь оказался. Можно тятя я с вами посижу?
- Да уж иди. Ты, Осип, скоро совсем мужиком будешь. И о делах наших, о царских притеснениях и о борьбе за свою старую веру всё знать должен.
А теперь его ждут новые места и хорошо, что недалеко от родного починка. Сестры его старшие Дарья да Ефимия с мужьями и большими семьями в Лагуново остаются, за могилками присмотрят и сыновья подрастающие связь с родиной и родственниками поддерживать будут… Улыбнулся: «Зря волнуюсь. Наверное, потому, что время пришло первые итоги жизни своей подводить – возраста Исуса Христа достиг. Выбросить надо бы из груди беспокойство своё. Вот сходим с сынами на кладбище, могилки стариков проведаем, попрощаемся и завтра спозаранку в дорогу…».
Успокоился, окинув взглядом речные воды, вспоминал прошедшую жизнь в починке.
Детские годы в памяти Осипа отложились с пятилетнего возраста, с тех знаменательных событий, когда их относительно небольшая семья временами прирастала неожиданно появлявшимися многочисленными ночными гостями: малыми детьми, отроками и отроковицами, их родителями, дедушками и бабушками. Обычно это бывало поздними вечерами либо ночами, когда Оська сквозь сон слышал, как приглушённый голос тяти отдавал какие-то распоряжения, а у него на полатях расправляли толстые зимние тулупы и шубы и на них укладывали сонных и уставших детишек.
Это были годы разгрома керженецких скитов и починков епископом Питиримом с царскими гвардейцами, годы насильного обращения в новую веру; тогда десятки тысяч раскольников хлынули через Урал в поисках убежища и находили помощь и приют у своих единоверцев.
В те времена, только в Нижегородской епархии было выявлено до пятидесяти тысяч кержаков, из которых чуть меньше половины записались в двойной оклад; часть особо упорных сторонников старолюбцев и монахов выслали на вечное заточение в монастыри, а часть наказали кнутом и отправили на каторжные работы. В церковь кержаки идти отказывались и, как не притесняли их служители и солдаты, в нововерие перешли немногие: только пятая часть, девять тысяч человек поменяли отцовскую веру. Ломались только бедные верой и слабые духом.
Множество семей раскольников самостоятельно снимались со своих обжитых починков и деревень, бросали и сжигали избы, отправляясь на поиски новых мест, труднодоступных для царских гонителей: частью уходили в дальние скиты, чтобы отсидеться, частью шли на Урал и в Сибирь или выбирались за пределы российского государства.
Когда Осип повзрослел и начал присматриваться к жизни общества, он со страхом и с болью в душе слушал рассказы заезжих переселенцев о самосожжении людей, которые избегая притеснения, закрывались в молельнях и горели с молитвами и пением.
Однажды, перед самой Троицей, выполняя отцовское поручение, он задержался при обходе и осмотре закреплённых сенокосных лугов и уже поздним вечером возвращался в починок. Вышел к Бегуновскому ручью, хотел зачерпнуть ладонью воду, но испуганно замер: навстречу ему серой бесформенной глыбой из кустарника шагнул человек и тихим хриплым голосом приветствовал его:
- Мир тебе добрый вьюноша. Сухарика или ещё чего жевнуть, нет ли, любезный?
Осип торопливо обшарил карманы, сунул руку запазуху и вытащил тряпицу с кусочком хлеба и частью небольшой проросшей луковицы с завядшими зелёными перьями, протянул незнакомцу. Тот перекрестился и, покачивая одобрительно головой, бережно, до крошки проглотил пищу, запил несколькими пригоршнями ручейной воды и поднял взгляд на Осипа:
-Спаси Христос! Как тебя зовут отрок?
-Дак, Оськой кличут дяденька, - Осипа обдало жаром от взгляда путника.
-А меня все называют Назаром Игнатьевичем. А ты называй дядькой Назаром. Меня так Арсенька звал. Царство ему небесное. Неделю как схоронил…
Задумался, потом спохватился:
-Ты как Ося здесь оказался в тёмное время?
Осип рассказал о своём походе по лугам и полям и пригласил:
- А ты дядька Назар иди со мной. Тятя мой всегда путников в избу приглашает отдохнуть, переночевать и сил набраться. И меня так учит.
- А кто же тятя твой?
- Дак, дворцовые мы крестьяне, старой веры. Семён Петрович тятя мой.
Назар Игнатьевич широко улыбнулся:
- Ну, раз так и приглашаешь, веди.
Зашли в починок в темноте. Семён Петрович нетерпеливо и с беспокойством встретил сына:
- Где же ты задержался Оська? Я все глаза просмотрел, беспокоится начал, думаю: «Неужели медведь, охальник, загнал на дерево, как соседа нашего?».
Увидел за сыном Назара Игнатьевича, осёкся. А тот выступил вперёд, склонился:
- Мир твоему дому Семён Петрович! Я виноват, Осипа задержал.
И добавил с нажимом на последнее слово:
- Назар Игнатьевич я, путник ночной.
Помолчал, вглядываясь в Семёна, тихо шепнул:
-Привет тебе от сродника принёс передать - Василия Фотеевича с Шайтанки.
Семён обменялся с гостем испытывающим и понимающим взглядом, кивнул:
- Ну, ночной, так ночной, - и, переступив порог избы, обратился к жене:
- Пелагея на стол готовь, Ося с гостем вернулся.
Прошло много лет, а Осип отчётливо помнил эту встречу и рассказ ночного гостя.
После позднего ужина, выскочил он по нужде, а возвращаясь в избу, сам того не желая, стал свидетелем ночной беседы тяти с Назаром Игнатьевичем. Скорее не беседы, а рассказа гостя о людском горе, охватившем всю страну.
Они сидели рядом у амбара, почти одногодки, много повидавшие в жизни, а Осип стоял поодаль, выглядывал из-за угла, и в темноте смотрел на собеседников, слушая горькие слова и задыхаясь от гнева к существующей несправедливости. Неудобно тогда получилось, подслушивал поначалу. Уж потом пригласили его старики на беседу.
...Я родом из Москвы, из семьи староверов,- начал рассказ Назар Игнатьевич,- а когда царь Пётр усилил притеснения на нашу веру, невмоготу стало, поднялись семьёй и отправились во Владимир, но и там не дали покоя церковные служители и царские солдаты. Собрались мы и в один день ушли в скиты на Керженец. Два десяток лет прожили в тиши, разрослись, окрепли. Дети быстро повзрослели, свои семьи завели. Только нашли дорогу к нам Питиримские соглядатаи и солдат за собой привели: разом разорили семьи, скиты сожгли. Как рабов из леса повели! Не вынесла жена дорог и неволи, потерял её. Злость и отчаяние душу захватили. Сказал зятьям и дочерям, чтоб веру и жизнь самостоятельно выбирали и берегли. Позднее узнал, что они поддались силе и в новую веру перешли. А я сам вырвался из царевых рук, ушёл на восток и остановился только на уральской речушке Шайтанке в дальнем скиту со старцами, чтоб к Богу ближе быть. Еще десяток лет прожил, молясь за загубленные безвинные души.
Несколько лет назад обложили солдаты да казаки демидовские леса и речку Шайтанку тоже. Ведь как-то дознались о наших скитах? Однажды в ночь, прибежал отрок Арсений, почти вьюноша, как твой Осип: мол, к вам в скит с утра нацелились солдаты идти, уже и проводника сыскали. Собираются, мол, всех раскольников за тын загнать и на заводы демидовские.
Мы вечером наполнили молитвой души свои и совет стали держать: с огнём уходить, отдаться в руки солдатам или уйти в леса и положиться на волю Божью? Долго обсуждали, спорили до утрешней службы и решили: всем нельзя в огонь идти. Уйдём мы, уйдут другие, а кто веру старую русскую на земле будет беречь? После службы, кто в силах был, собрались, чтобы в лес податься, а старики бессильные стали готовиться к смерти огненной: бересту, лучину и огонь быстрый готовить, в чистое бельё наряжаться. Прощения стали просить у нас. Насилу простились с ними: внутри всё клокочет, слёзы глаза забивают. Не на много отошли, как увидели прощальный столб дыма над лесом.
Ко мне прибился отрок Арсений: «Возьми меня с собой дяденька». Мол, в его скиту солдаты всех уже повязали, пропадёт один.
Решил я идти не в чащу лесную, а в деревню Шайтанку. Надо сказать, что все жильцы деревень в округе были приписаны к заводам демидовским и многие, если не все, раскольниками были. Деревня разрасталась быстро: Верхотурский тракт рядом шёл, расти помогал.
Вышли мы с Арсением крадучись как раз на маленькую избёнку посреди деревни и от леса во двор осторожно шагнули. Смотрю, сидит старик у сарая, щурится, последним лучам солнечным улыбается. Крепкий ещё…».
Назар Игнатьевич сглотнул и продолжил:
- Хорошо принял нас, познакомились. Вот так и встретился с Василием Фотеевичем, сродником твоим. Много говорили, делились друг с другом своими жизненными историями. Я рассказал, что на родину хочу пойти в Россею, родных своих повидать. Тогда он и о тебе рассказал. Мол, вдруг потребуется помощь, а дорога мимо пойдёт: заходи, добрый человек, сродник, единоверец, поможет. Василию Фотеевичу уже осьмой десяток шёл, а силы были ещё. Вдовцом давно жил; семью, как и я всю растерял, работал на демидовском заводе кучеосыпным мастером. Хотел уж бросать работу, да цеховой приказчик упросил ещё потерпеть, в замену себе молодых обучить и опыт передать. Согласился, уважил начальника, но с условием: меньше дней работать, а отдыхать больше. Так и время проводил, смерть ожидал. Когда приютил нас, оживился, да только ненадолго: через несколько дней солдаты появились, всю Шайтанку обшарили и многих притаившихся поймали, а не только меня с Арсением….
Замолчал Назар Игнатьевич. Осип услышал, как он тяжело задышал, начал сморкаться: потом ждал, когда пройдёт одышка и успокоится сердце. Через некоторое время продолжил:
« …Собрали нас всех найденных и выловленных на Шайтанке и в окрестностных лесах и повели в Екатеринск. Солдаты злые были за то, что пришлось им гоняться долго по лесам, нас не жалели, гнали слабых и голодных под ружьём без остановки….
Неожиданно Назар Игнатьевич прекратил рассказ и спросил:
-Ты слышал Семён Петрович!
-Счас проверим, кто там. Выходи, Ося, с нами посиди.
Осип смущённо вышел из-за угла амбара:
- Простите Христа ради, случайно здесь оказался. Можно тятя я с вами посижу?
- Да уж иди. Ты, Осип, скоро совсем мужиком будешь. И о делах наших, о царских притеснениях и о борьбе за свою старую веру всё знать должен.