Рафнид и Камилла
Под северных вод водопадом,
Сидел я, внимая Фафниру,
И древности слушая отзвук.
Он много вещал о грядущем,
Он много пророчил мне бедствий;
Но также он пел и сказанья
О дивной земле скандинавской.
Там витязи северных далей
Пленяли царей неразумных;
Там ветер нордических песен
По свету гулял неустанно.
Одна мне запомнилась песня
Среди миллиона похожих;
Еö я поведаю миру —
Прости меня, Хрейдмара отпрыск.
* * *
Под северным морем глубоким,
На самом на дне океана,
Жила, не ценя своей жизни,
Младая царевна морская.
И всö у неö вроде было:
Богатство, друзья, и влиянье —
Но не было счастливо сердце
Унылой царевны под морем.
Придворные ей нашептали
Слащавые басни о славе;
Играли задорно и пели
Придворные ей менестрели —
Но губы еö, словно камень
На северном чорном утöсе,
Недвижимы были и тяжки,
Не зная рожденья улыбки.
И матушка ей говорила:
«Ну, полноте, кушай изыски!»
И батюшка вторил охотно:
«Сходи-ка, Камилла, развейся!»
Но, скорбно рукой подперевши
Нордический лик утончонный,
Грустила царевна под морем,
Качая главой безутешно.
Вот как-то подруги собрались
Пойти вечерком на гулянку;
Камиллу с собой потянули —
Знать, сильно она упиралась —
И что же? Весь вечер сидела
Безрадостно хмурясь, царевна,
Темнея и грусть нагнетая,
Как море в плохую погоду.
Средь вечера к ней, запинаясь
От юности да от смущенья,
Приблизилась фрейлина робко —
Всево лиш девица младая.
«Могу ли я чем-то утешить
Высочество ваше, Камилла?»
И вдруг улыбнулась царевна —
Хотя бы и полуулыбкой.
«Садись ты сюда, со мной рядом;»
Девице царевна сказала —
«В течение вечера будеш
Давать ты мне волосы гладить.»
Покорно главу подставляя,
Присела девица с ней рядом;
И что ж? Пока все танцевали,
Царевна ей гладила пряди.
Волнуется хладное море
На севере белом жестоко;
Вздымаются тяжкие волны —
Царевна живöт-поживает.
Вот как-то пришол к ней проситель
В присутствие царское гордо;
Себя женихом уже видел,
Не ведая норов царевнин.
Хоть был он из знатновə рода,
Царевна ево уязвила:
Надменно ево осмеяла
И выгнала проч из покоев.
Другой ухажор, не робея,
Пришол также в гости к царевне;
Тот вовсе был видный мужчина:
Царевич по праву наследный.
Царевна ево оглядела
С макушки до пят, скривив губы,
И холодно дале сказала:
«Пойди и достань мне сокровищ;
Да только не пошлых и серых,
Привычных изысканным взорам,
А дай мне звезду, что сверкает
Над северным морем высоко.»
Собрался на подвиг царевич,
С родными навеки прощаясь;
Поплыл он к поверхности моря,
Хоть не был для суши задуман.
И, выбросившись дерзновенно
На берег бескрайневə моря,
Погиб от тово же удушйя,
Что рыбам на суше бывает.
В другой раз царевна сидела
В высоких покоях дворцовых;
И, как тово просит обычай,
Ракушки в панно собирала.
Известные сцены из жизни
Выкладывая жемчугами —
Историю царсковə рода —
Рассеянно пела Камилла:
«Гуляй себе, северный ветер,
Свободой своей упиваясь;
Взйероши ленивые травы,
На странной земле, где нет моря.
Свети себе, бледное солнце
Над снежными скалами фьордов;
Не сможеш их лöд растопить ты;
Не сможеш согреть мойо сердце.
Лети, одинокая птица
До южных краöв плодородных;
Найди себе дом и питанье;
Роди себе птенчиков юных.
Волнуйся и пой, сине море,
Окатывай льды вековые;
А сердце мойо не зови ты:
Не должно ему волноваться.»
Бежали чредою неспешной
Златые дворцовые будни;
Царевна грустила, но ныне
Ей было не так одиноко:
Всегда, после трапезы царской,
К царевне в покой приходила,
По-прежнему мило робея,
Любимая фрейлина тихо.
По просьбе царевны особой,
От робости густо краснея,
Охотно давала ей гладить
Свои светло-русые пряди.
Девица была ей покорна,
И рада любимой царевне;
С ней вместе панно собирала,
Всö более ей позволяя.
И белые руки блуждали
По тайным местам заповедным;
И томно дышала девица,
Телесными токами полнясь.
* * *
Вот как-то Камилла гуляла,
Одна, без подружек любимых,
На дне океанском волшебном
Морские цветы собирая.
Сорвав первоцвет, распрямилась
И прямо в глаза незнакомцу,
Что к ней подошол незаметно,
Пронзительным взглядом уткнулась.
Промолвила тихо царевна:
«О, кто ты, таинственный взором?
Что кроется в тени улыбки
Прохладной и сдержанной ловко?
Ведь ты не такой, как обычно:
Высокий и ликом, и нравом;
Нордический дух непокорный,
Поведай мне, в чом твоя тайна?»
Ответил ей беловолосый
И бледный лицом незнакомец:
«Я есмь Пеларгир, из Рафнидов;
Царевич забытовə дома.»
И врезались в душу царевне
И голос, и лик утончонный;
Понравилась ей ево бледность,
И стройность на хрупкости грани.
Когда озаряла улыбка
Холодные губы Рафнида,
То будто весна приходила
На снежные севера земли.
Когда он касался запястий
Унылой и грустной царевны,
То словно бы новая сила
По телу еö разливалась.
И много, и долго гуляли,
Беседовали они вместе;
И дни во дворце проводили,
Где принцу две комнаты дали.
И вот, когда полно развилось
Взаимное их притяженье,
Предложил и руку, и сердце
Царевич Камилле жестокой.
Она, хоть ево и любила,
Но спрятала нежность поглубже;
На подвиг ево отослала,
Чтоб он доказал свою доблесть.
* * *
Средь ночи в светлице Рафнида
Негромко вдруг в дверь постучались;
Открыл он; и что ж? На пороге
Подруга царевны стояла.
Прекрасная фрейлина дале
Царевичу молвила тихо,
За пазуху руку просунув
И вынув фиал драгоценный:
«Возьми, Пеларгир из Рафнидов,
Ты снадобье это на подвиг;
Оно оживит тебя; знаю,
На смерть тебя гонит царевна.
Дай Бог, ты докажеш ей доблесть;
Дай Бог, ты ей сердце согрееш;
Спасöш и еö, и меня ты;
И род сей от гибели царский.»
И так же, как тихо пришедши,
Так тихо она удалилась;
Остался царевич смятöнный
Со склянкой стоять неподвижно.
* * *
На подвиг Рафнид подвизался;
Собрался на поиск звездинки;
Поднялся к поверхности моря
И вышел на сушу бесстрашно.
Как только он стал задыхаться,
Он выпил то дивное зелье,
Что добрая дева сварила,
Секрет не раскрывши царевне.
Оставили вмиг ево корчи;
Вернулось обратно дыханье;
Окреп Пеларгир, а окрепши,
Отправился в поиски дара.
Идöт за дорогой дорога,
И поле за полем другое;
Царевич всö ищет и ищет
Неведомый светоч бесплодно.
Заходит в пещеру однажды
Себе он ночлег приготовить,
И видит костöр разведöнный,
Горшки и другие предметы.
«Видать, не пустой этот выем;»
Промолвил царевич устало;
«Хозяина всö же не видно;
Прилягу пока у костра я.»
Прилегши, заснул он, понеже
С дороги был сильно уставши;
Когда же проснулся царевич,
То рядом сидел старец добрый.
Ему предложил он горячей,
Питательной, вкусной похлöбки;
Согрелся царевич озябший,
Меж ложками так вопрошая:
«Откуда ты еси, о старче?
В пещере живöш отчево ты?
Какая нелöгкая доля
Тебя одиноким решила?»
«Повинность я здесь отбываю,»
Ответил царевичу старец,
«За свой неумеренный выбор —
За страстность в телесных желаньях.
Себе я назначил аскезу
Что длится уж тридцать три года;
А был я когда-то охотник
За юбками всласть приударить.»
Царевич ему улыбнулся
И, чашку отставив, промолвил:
«Слыхал о Камилле Жестокой,
Царевне под северным морем?»
Кивнул ему старец степенно:
«Слыхал; неужель ты оттуда?
Ты любиш еö, может статься?
Еö ли руки соискатель?»
«Всö верно;» промолвил царевич,
«Ищу я ей в дар яркий светоч,
Что был бы звездой неугасной,
Горя и под морем вовеки.»
«Однако же, доблестный витязь!»
Промолвил старик добродушно,
В костре угольки поправляя,
«И вправду сурова Камилла!
Но слушай же! В юности буйной
Я тоже добыть подвизался
Для некой капризной особы
Как будто бы с неба светило.
Мальчонкой я слышал легенду,
Что будто б драконово пламя
В редчайший кристалл аргонита
Быть может навек заключонным.
Вот этот кристалл; да бери же:
Он мне уже не пригодится;
Я выследил старовə змея;
Я бросил на бой ему вызов —
Но перехитрил мудрый ящер
Младова искателя славы;
Ему проиграл я ту битву;
Не взял я огня с ево пасти.
Ищи же, ищи, о царевич!
Быть может, удачливей будеш;
Быть может, найдöш ты дракона
И пламя ево обуздаеш.»
И, после ночлега в пещере,
С приветливым старцем расставшись,
Наутро продолжил царевич
Свой путь непростой и неблизкий.
И видел он много в дороге:
Откосы и горы крутые;
И буйные бурные реки
На самом дне узких расщелин.
И спрашивал путник у ветра —
И вечнозелöных деревьев —
У птиц и пугливых оленей —
Где, мол, обитают драконы.
Но всö это было напрасно:
Никто не помог Пеларгиру;
Никто не поведал любезно,
Где дом огнемöтновə змия.
* * *
Но вот, как-то было под вечер,
Заехал с дороги в таверну
Наш северный витязь отважный,
С держателем разговорившись.
«Ты ищеш дракона, царевич?»
Хозяин над ним усмехнулся;
«А чем убивать ево будеш?
Иль что-то припрятано где-то?»
В ответ лиш качнул головою —
Мол, нет у меня, кроме сабли —
И к кубку припал молчаливо
Уставший, но внятный царевич.
«Обычною саблей не можно
Пронзить чешую архизмея;»
Хозяин сказал ему тихо —
Ведь в зале ещо постояльцы.
«Мне кое-что, скажем, известно
О том, как найти можно змея,»
Продолжил хозяин тихонько,
«Но ты будеш должен за это:
Наймись-ка ко мне на год в службу;
Посуду помой да паркеты;
Служи посетителям смирно,
А платой назначу секрет я.»
И стал горделивый царевич,
Покрепче халат подпоясав,
Служить у трактирщика справно,
За стол и ночлег, и за тайну.
Прислуживал простолюдинам,
Им кушанья ставил простые;
Посуду носил, и обйедки
Потом забирал на помойку.
И принц не роптал на судьбину;
В себе не досадовал горько:
У всех нас бывает когда-то
Повинность и долгая служба.
А года же по истеченье
Рафнид испросил свою плату,
При этом в уме размышляя,
Обманет ли хитрый держатель.
Не предал дорожный трактирщик;
Сказал ему: «Северным лесом
Иди от меня до поляны;
Увидиш ты каменный замок —
Точнее, руины, где был он.
Придя туда, громко воскликни:
Ищу я судьбы своей милость!»
Пошол Пеларгир от таверны;
Нашол, как и сказано было;
И гулко слова удалые
В развалинах замка раздались.
И в центре, посредь возвышенья,
Что жертвенным местом служило,
При крике Рафнида возникли
Три женщины, странные очень.
Не старые, не молодые;
Не мöртвые и не живые;
На лицах их тлен совмещался
С красивою кожей местами.
Они источали сиянье,
Что ночйю от трупа бывает;
Но не было страха пред ними;
То, ведомо, были Сестриды.
Всö смерклось; и старшая дочерь
Отважновə принца спросила:
«Ты ищеш дракона, царевич?
А что ты принöс нам на жертву?»
«Увы, у меня нету злата;»
Ответил им доблестный воин;
«Нет замков и вотчин наследных:
Пресöкся наш род позабытый.»
Тут сöстры, кивнув, пошептались
Тихонечко между собою,
И молвила старшая принцу:
«А спой нам тогда, о царевич.»
«Не пылает ли страстью нутрина моя
О царевне прекрасной и бледной?
Не тоскую ли горько, не грежу ли я
В принуждении пылкости вредной?
Не поверите мне, коль я правду скажу:
Не завишу я так от царевны;
Хоть люблю я еö и хоть ей дорожу,
Мои чуства легки и безвредны.
Я пожертвовать жизнью в походе готов
Ради жизни и ради исканья;
В дерзновении — сущность, основа основ;
Мы живöм только ради старанья.
Под морскою волной среди северных дум
Был рождöн я для песни счастливой;
О любимая! Верь, я достану звезду
Из драконовой пасти смердливой!
Будут очи твои мне заместо огней,
Освещающих ночйю дорогу;
Будут речи твои вместо яств и питей,
Придающих мне сил на подмогу.
Пусть ласкают тебя, о Камилла моя,
Воды снов океанских и песен;
Опахалом пусть будут большие крылья
Рыбы-ската тебе, и навесом;
Хоть прохладен снаружи, внутри я горяч,
Как вулкан, не являющий пламя;
Не от грусти-тоски, ты, любимая, плач,
А от сказки, случившейся с нами.»
Ответили сöстры Рафниду:
«И чинно, и ладно, и нежно;
Понравились нам твои чуства;
Твой смысл был нам интересен.
Не робкой ты дюжины, витязь —
Так слушай же! В северном море
Есть остров, невидимый глазу;
На нöм суть гора кременная;
В горе той пробита водою
За тысячи ветхих столетий,
Дышавших правдивою жизнью,
Глубокая, витязь, пещера.
В пещере, на куче богатства,
Доспехов, камней самоцветных,
Довольный своею добычей,
Дремля, возлежит мудрый ящер.
Ево победить вряд ли можно,
Но мы тебе сделаем милость:
Возьми же! Вот жезл волшебный;
Воздевши ево над драконом
И слово при этом сказавши,
Навек усыпить можно змея;
Прощай! Будь удача с тобою!»
«Постойте!» им крикнул царевич —
Вослед исчезающим сöстрам —
«Какое же надобно слово?»
«А ты догадайся, царевич!»
При том растворились Сестриды
С немного язвительным смехом;
Остался стоять бледный странник
С серебряным жезлом в деснице.
* * *
Но что там моя безотрадность?
Оставлю я витязя кратко —
Мы вновь с ним увидимся вскоре —
Что делает ныне царевна?
Прошло уже более года,
Но не возвратился царевич;
Влюблöнная, хоть и жестока,
А всö же влюблöнная тоже.
Грустит она пуще, чем раньше —
Ведь нет теперь миловə рядом —
Единственно ей в утешенье
Любимая фрейлина, знамо.
Она с ней досуги проводит
И шепчется долго и жарко
О том, как о принце проведать —
Как вестью хоть малой разжиться.
Решили подруги за плату
(Ведь золота было премного)
Спросить морской ведьмы совета,
И тайно к ней ночйю поплыли.
Сидела, творя заклинанья,
Пред водным столбом умозренья
Фрунсильда, морская колдунья,
Нахмуривши пасмурно брови.
Но всö было вроде напрасно,
И светом столб не озарился;
Средина в нöм не прояснилась;
Не встал в нöм царевича образ.
«Не видно сердечновə, так-то;»
Вздохнув, проскрипела колдунья;
«Погиб он, раз образа нету —
Души ево здесь отраженья.
Плывите домой, мои рыбки,
И сильно-то не огорчайтесь:
Самцов в океане немало;
Какой-нибудь новый найдöтся.»
Безмолвно на дне океана;
Темно на душе у царевны;
Любимовə гореч утраты
Лиш ласки подруги разгонят.
А ведьма, как девы уплыли,
Сказала не то заклинанье,
Которое раньше творила,
Когда была с нею царевна.
И вспыхнул вдруг ярко тут вихорь —
Столба водяновə пучина;
И встал в ней царевича образ,
Стоящий на бреге залива.
«С тобою мы сретимся, витязь,»
Тихонько Фрунсильда шептала,
Свой взор прямо в душу направив
Царевичу дома Рафнидов.
* * *
Идöт за неделей неделя,
Идöт за дорогой дорога —
Обратно на север путь держит
Теперь Пеларгир неустанный.
Он тронут суровой природой;
Он северным летом овеян;
Ступает он с благоговеньем
По дивной земле скандинавской.
Цвести уж торопятся травы:
Успеть, пока теплится лето;
Цветы веселят ароматом
Изысканный дух Пеларгира.
Поют соловьи, вечереет;
И к западу клонится солнце;
Шагает, задумавшись, витязь
Кладбищенскою стороною.
«Ты мой соловей, дитя ночи…»
Рафнид напевает небрежно —
И вдруг громкий крик раздаöтся
Среди частокола надгробий.
Как вспышка, Рафнид оглянулся,
И видит: у мраморной стелы
Терзают младую девицу
Разбойники с ушловə тракта.
Свирепо герой на них рыкнул,
Из ножен достал свою саблю,
И этовə вдосталь хватило:
Разбойники вмиг разбежались.
Приблизившись к девушке чинно,
Ей путник поправил одежды;
Представился — что же девица?
Промолвила бойко и веско:
«Ах, ты мой герой, славный витязь!
Спаситель от грешников падших!
Уж ноч на дворе; да пойдöм же!
Тебя на ночлег уложу я.»
Сама высока, величава;
И телом пышна, и персями;
А из-под бровей тöмно-карих
Сверкают зелöные очи.
Пришли к ней домой, сполоснулись
Прозрачною свежей водицей;
Поставила девушка снеди
На стол из морöновə дуба.
Всö время за трапезой дева
С царевича глаз не сводила;
Обильно им так восторгалась,
Что было неловко Рафниду.
Глядел он в зелöные очи,
И стал ими так зачарован,
Что будто бы в омут глубокий
Без памяти чуств провалился.
Забыл он, зачем он и где он;
Не знал даже, что ей ответить;
Закончили трапезу; скоро
Кровать разостлала хозяйка.
Она без притворства и игр,
Без ложновə равно жеманства,
Нырнула к Рафниду на ложе,
Как только он лöг на перину.
Он было хотел возразить ей,
Что я несвободен, с любимой;
Но очи зелöные томно
Огромною силой сияли.
«Скажи, как зовут тебя, дева;»
Насилу промолвил царевич;
«Ты всö про меня говорила,
И имя свойо не сказала.»
Устами ево лобызая,
Лаская изящные плечи,
Ответила бойкая дева:
«А звать меня можеш ты Фруни.»
И что-то при имени этом
В душе Пеларгира стеснилось;
Рука ево, пусть через тяжесть,
Нащупала путь к ево сумке.
Как стиснул он сребряный жезл,
Вещуньями преподнесöнный,
Так словно из прошловə века,
Слова донеслись еле слышно:
«Страшись, о мой сын, ты Фрунсильды;
Она — лютый враг для Рафнидов;
Наш род извести она жаждет;
Страшись морской ведьмы Фрунсильды.»
И, жезл воздев над кроватью,
Герой прямо в лоб промеж очи,
Зелöные зеленью моря,
Младой той девице ударил.
Истошный раздался тут вопль,
И девушка преобразилась:
Исчезла краса, спала маска,
И вмиг постарела девица.
Забвенье рассеялось дымом;
Вскочил Пеларгир полуголый,
А ведьма, волчком закружившись,
Безудержно захохотала:
«Ваш род не воскреснет из пепла!
Тебя изведу, как отца, я!
Сия — не последняя встреча!
Ещо ты Фрунсильду узнаеш!»
Исчезла колдунья бесследно;
Развеялись хижины стены;
Дрожащий царевич очнулся
У мраморной стелы надгробной.
* * *
Дворец королевский под морем —
Под толщею вод непомерной —
Не чуствует вовсе давленья
Волшебствами рун скандинавских.
Сидит в нöм прелестная дева
Со скорбным лицом утончонным,
И ловко на нить нанизает
Сияющие перламутры.
С ней рядом сидит еö матерь,
За дочйю следит с умиленьем,
И вдруг необычное просит:
«Скажи про нево слово ласки.»
Царевна, глаза поднимая,
Колеблется вроде сначала,
Но вот к ней решимость приходит,
И тихо она напевает:
«Мой милый душой грациозен;
Мой милый прозрачен глазами;
А стан у нево утончонный;
А лик у нево — словно песня.
Мой милый — из древневə рода:
Мой дивный — из рода Рафнидов;
Ступает он чинно и гордо;
Плывöт он, как кит королевский.
Любимый мой точен и справен;
Ево я люблю за открытость;
За искренность милому в ноги
Готова я кланяться низко.
Любимый мой верен душою;
Любимый красив силой духа;
Когда он вещает словами,
Не речи я слышу, а чуства.
Мой милый рвöт цепи страданья;
Мой милый словами рисует;
А дух у нево благонравный;
А ятра ево благодатны.
Мой милый — что лöгкая дымка
На утреннем он небосводе:
Не нагл он и не навязчив;
Не робок, но хрупок душою.
Любимый — как цвет на опушке;
Он луга и леса на грани;
А пальцы ево — лепесточки;
А ногти ево — что тычинки.
Возлюбленный мой — сильный витязь,
Но в нöм добродушность таится:
Не груб на манер солдафонский;
Не чорств, как старик ворчаливый.
Возлюбленный мой суть нездешний;
Любимый мой эст не отсюда:
Он видит иными глазами;
Он суть не от этовə мира.
Мой милый красив красотою
Прохладной и дивной снежинки:
А речи ево — дуновенья,
Как свежевə вольновə ветра.
Я миловə вновь приласкаю
Уж в мире ином, запредельном;
Прощай, мой изысканный витязь;
Прости, что не свидимся скоро.»
Закончила песню царевна;
Жемчужную нить нанизала;
И слово в ней каждое перлом
Из речи еö закрепилось.
* * *
Идöт за неделей неделя,
Идöт за дорогой дорога —
Обратно на север путь держит
Опять Пеларгир неустанный.
Идöт он страной вдохновенной,
Вдыхая цветов ароматы,
И, думами хоть одержим он,
Легко на душе ему всö же.
Он ловит лучи золотые —
Разящие вестники солнца —
Он взглядом их свет собирает,
Чтоб нежно береч и лелеять.
И вот он стоит у залива
На северном море родимом;
А волны всö катят и валят;
Но остров невидим волшебный.
Стоит Пеларгир, погружонный
В нелöгкие думы о змее;
О том, как невидимый остров
Ему бы очами узрети.
Увы! Ничево не надумав,
Отправился витязь спокойно,
Без радости и без досады
В рыбацкую хижину рядом.
Войдя, на ночлег попросился,
С умом обйяснив свойо дело:
Младому рыбацкому сыну
Поведав о всöм, что случилось.
Рыбак, что с женой молодою
Недавно как свадебку справил,
Рафниду внимал и дивился
Сим чудным делам неподдельно.
Послушав же, так вопросил он:
«Ты ищещ дракона, царевич;
А даже и виден был остров,
Как ты бы дотуда добрался?»
В ответ лиш подöрнул плечами
И хмуро ему ухмыльнулся
Герой терпеливой науки,
Сын мудровə синевə моря.
В руках у рыбацковə сына
Вдруг ус оказался китовый;
И, им он небрежно играя,
Сказал вот какое присловье:
«Могу я помоч тебе, странник,
До острова быстро добраться,
Но будеш за это обязан —
Пожди, не спеши, поразмысли —
Нагим ты предстать предо мною.
Нагим ты мне должен явиться
И дать осязать свойо тело;
Не более этовə, друг мой —
Не менее тоже, однако.»
Царевич, признаться, опешил
От просьбы и вправду нескромной:
«Но ты ведь сказал, что женился,
К тому же совсем и недавно?»
Тут Свальбард — а так ево звали —
По-детски нехитро хихикнул:
«Ну, право, так в чом же преграда?
Еö посмотреть пригласим мы!»
Царевич пождал, поразмыслил;
Прикинул все «за» и все «против»;
«Но только лиш прикосновенья —
Я правильно ли тебя понял?»
Заверил тут отпрыск рыбацкий,
Что слово держать он умеет;
И вот уже ноч наступила,
И в хату вошла ево жинка.
Она расстелила им ложе;
Сняла с них исподнее нежно;
Сама также разоблачилась
И села немного поодаль.
Нежны были прикосновенья
Рафниду рыбацковə сына;
Ни разу им данное слово
Ни жестом одним он не предал.
Он глаживал руки и плечи,
И белые бöдра Рафнида;
Обйял он ладонями груди —
Простые, не так, как у женщин.
Супруга тем временем встала,
Приблизилась к мужнему торсу,
И также, как он, Пеларгиру,
Тепло своих рук даровала.
Все трое любили друг друга
Ладонями рук, кожей бöдер;
И если срамно это было,
Не нам их судить за их дерзость.
Наутро же, рано проснувшись,
Умывшись и трапезу приняв,
Воссели все трое с комфортом,
И Свальбард достал ус китовый:
«В семье нашей, от отца к сыну
Предание передаöтся,
Что в усе китовом вот этом
Хранится чудесная сила.
Что будто для нужновə дела
Он может кита призывати;
Твойо дело — правое, витязь;
Пытайся; он — твой, да бери же!»
Приял Пеларгир ус китовый;
Хозяину в ноги склонился;
А жонушка Свальбарда принцу,
Прощаясь, дала целованье.
* * *
Отправился на берег моря
Засим Пеларгир неустанный;
В дорожной котомке лежали
Ус, жезл, кристалл аргонита.
Намерений дух Пеларгира
Над северным морем вздымался;
И очи ево возвещали
Грядущую гибель дракону.
Подöрнулось синее море
Волнения мелкою зыбью;
Доселе свод неба лазурный
Туманиться стал понемногу.
«Ищу я драконовый остров!»
Герой громогласно воскликнул,
Макнув ус китовый в подножйе
Ступней своих, в волнах стоящих.
И волны тотчас расступились,
Белесые кудри бросая,
И кит поднялся между ними,
Весь пеной и паром обйятый.
Огромен был млекопитомец;
Размеров неписанных вправду;
Был, ведомо, пестован чудом
Восставший блювал необйятный.
Сперва оглушительно фыркнув,
Отверз свою пасть полосатик,
И голосом он человечйим
Пред слухом царевича молвил:
«Ты ищеш дракона, царевич;
Я перенесу тебя, верь мне;
Ступай ко мне в пасть, да не бойся:
Героями я не питаюсь.
Велик ты душою, царевич,
Хоть вроде снаружи и хрупок;
И дух твой горяч, как горнило,
Хоть с виду ты меланхоличен.»
Нахмурилось синее море,
Да пуще тово, что доселе;
Шагнул Пеларгир в рот китовый,
И челюсти мягко сомкнулись.
И начали путь свой неблизкий
Царь моря с царевичем в пасти;
И быстро они продвигались,
Но волны вздымались всö выше.
Восстала огромная буря,
Хребты гордых волн возвышая;
Свирепо громады ревели
И падали с грохотом в море.
Неистовей с каждой минутой
Бесчинствовал шторм океанский;
И словно задался он целью
Кита погубить безвозвратно.
Прицельно (иль так им казалось?)
Летели в них с айсбергов льдины;
И камни, подйятые с суши,
Киту будто целили в очи.
Нещадно бросало и било
Царевича в пасти китовой,
Но он не поддался испугу,
Хоть тряска ево донимала.
А только в пучине глубокой,
Куда не достанут и бури,
В обители ведьмы Фрунсильды,
Пред водным столбом умозренья
Сидела колдунья морская,
И в голос свои заклинанья
Плела языком чернокнижным:
«Ай, повеселись, моя буря!
Неистовствуйте, завихренья!
Пусть злоба во мне не иссякнет!
Да сгинут Рафниды со свету!»
Внезапно, как миг очевека,
Всö смолкло, и тиш воцарилась
На мирном лице океана,
Что снова вдруг гладким предстало.
Отверз царь морей свою челюсть;
Дохнул тяжело и надсадно;
И вышел царевич, шатаясь,
На брег островной незнакомый.
Над чудом морей-океанов,
Над моря могутным монархом,
Как с горечйю видел царевич,
Уж миг тяготел предпоследний.
«Ступай, отыщи же дракона,»
Ему полосатик промолвил;
«А я покидаю сей бренный
Залив в океане вселенной.»
Засим содрогнулся могуче
Китовый гигант саблеусый:
Покинул пристанище тела
Ещо один доблестный воин.
Вокруг Пеларгир огляделся,
И был очарован ландшафтом:
Ему дороги были горы
И вечные льды над водою.
Пошол наугад внук сигурдов,
Не зная, конешно, дороги;
Но властно хранимы судьбою
Герои великих свершений.
А скалы седые блестели,
По выю завязшие в снеге,
И снилась им вечная песня,
Плывущая вдаль над морями.
И видел, в немом изумленье
Свой взор устремив на вершины,
Величие гор одиноких
Упорно бредущий царевич.
«О вы, ледяные громады!»
Вещал им потомок Рафнидов,
«Откройте мне тайну пещеры!
Направьте стези Пеларгиру!»
Но нет — занесöнные снегом,
Закованы в панцирь ледовый,
Хранили безмолвие скалы;
Лиш ветер свистал залихватски.
Он падал и вновь поднимался;
Ево покидали уж силы;
Как вдруг перед взором туманным
Зияющий выход отверзся.
Нашол себя принц под храминой
Поболе других высотою;
Ледовые иглы грозились,
Во всö остриями целяя.
Стеной надо всем возвышаясь,
Глядела гора горделиво;
И пики других высотою
Величественной умаляла.
Безмолвие волн сокрушало
Все смыслы и мысли Рафнида;
Огромной горы зев отверстый
Манил, и пугал в то же время.
Но отпрыску рода Рафнидов
Назад отступать не пристало:
Вошол в чорный выход отверстый
Царевич из древневə рода.
Пред взором ево открывались
Проходы и мрачные залы;
Сияньем неведомым были
Подсвечены все помещенья.
Всö дальше и дальше во чрево
Драконовой шол он пещеры,
Однако присутствие духа
Царевича не оставляло.
Он думал о милой Камилле;
Он думал о доме родимом;
И смыслы, согретые чуством,
Вернулись опять к Пеларгиру.
И вот он у врат затворöнных
В гигантские змея палаты:
К сокровищнице подобрался
Упорный потомок сигурдов.
Серебряный жезл вещуний
Достав из дорожной котомки,
Легонько он им прикоснулся
К двустворчатой двери массивной.
Бесшумно она распахнулась —
Вот так, без единовə скрипа —
И в нутрь вошол заповедный
Царевич Рафнид неустанный.
И зрит он: на куче сокровищ,
Камней самоцветных и злата,
Огромный дракон почивает,
Ритмично брюшину вздымая.
И превосходил архиящер
Все даже о нöм небылицы;
И производил ужас грозный,
Смердя непомерным зловоньем.
Броня ево — что сталагмиты;
А пасть ево — словно ущелье;
Сомкнувши чешуйные веки,
Дракон будто дремлет спокойно.
Из тöмно-зелöных пластинок
Надöжнее стали булатной —
Из острых отравленных игл
Был Снуррима панцирь составлен.
Приблизился принц осторожно,
Как можно бесшумней ступая —
Но нет! Не обманеш дракона
В сокровищнице сокровенной.
«Хвала тебе, правнук сигурдов!
Искал ты с драконом свиданья?
Не трусь, подойди же поближе!
Я очень рад встрече с тобою!»
Дракон распахнул свои очи,
Древнейшими чарами полны —
Но им не поддался царевич:
Уже он познал слишком много.
Прошол долгий путь прапраправнук
Отважновə витязя фьордов;
Он вырос душою и духом;
И чарам он стал неподвластен.
Напрасно бахвалился ящер,
Достоинства перечисляя;
Напрасно свой голос возвысил,
Хваля Пеларгирову доблесть.
Не внял ему гордый царевич;
Не стал открывать свойо сердце;
Лиш думал в себе, что не знает
Последневə важновə слова.
«Судьба меня брежно хранила,»
Промолвил царевич негромко,
«Мне средства и силы давала;
Вела, когда шол я вслепую —
Но всö было тщетно, похоже:
Не знать мне последневə слова.
Но всö же — усни, мудрый ящер!»
Сказал он, серебряный жезл
Воздев высоко над главою,
«Прости — я люблю тебя, Кама!»
И мощно засим содрогнулся
Драконовый стан непомерный;
Сомкнулись чешуйные веки,
И рухнул на золото Снуррим.
Всö смолкло в ужасной пещере;
Блистали огнöм изумруды;
И было тоскливо немного
Рафниду от изнеможенья.
И взял он в десницу тут жезл,
А в шуйцу — кристалл аргонита;
С трудом приоткрыл пасть дракона
И жезлом языка коснулся.
И квадриллионами бликов
Сокровища тут заиграли:
Из пасти драконовой вышло
Преяркое белое пламя.
Ещо одним прикосновеньем
Иглой серебра ко кристаллу
Вошло в нево белое пламя,
Став ярким уже нестерпимо.
Но свет не сжигал нежной кожи
Царевичу жаром горнила;
Тот свет лиш сиял, как светило
В полуденном неба зените.
Покинул царевич пещеру,
Не взяв ни единой монеты,
Ни камушка, и ни колечка:
Сокровище было в кристалле.
«Прощай, зачарованный остров!
Прощайте, холодные скалы!
Прощай, мудрый змей! Была вправду
Приятна мне встреча с тобою!»
Обратно путь к острова брегу
Был легче, чем поиск пещеры;
Ведь сердце героя сияло,
Как светоч, что нöс он в котомке.
Пред тем, как ему погрузиться
В родимое северно море,
Испил Пеларгир весь остаток,
Что снадобья фрейлины было.
* * *
В подводном царь-городе дивном,
На дне океанском глубоком,
Царил полумрак под стенами,
И тени лежали на башнях.
Едва ворошило теченьем
Куст водорослей придорожный;
Карета, влекомая скатом,
Плыла ко дворцу с провиантом.
Царевна Камилла сидела
Пред утренним лика зерцалом
И медленно, меланхолично
Расчосывала свои пряди.
Но что это? Яркая вспышка
Внезапно сверкнув, не погасла;
Раздались тут крики народа
На улицах стольновə града.
Царевна — к окну; что же видит
Она из пределов дворцовых?
Как будто звезда опустилась
На дно океанское с неба.
Сиянье горит нестерпимо
И светом своим проникает
Во все уголки, где лежали
Глубокие тени искони.
И слышит вдруг дева: «Камилла!»
Раздался призыв громогласно;
«Возможно ли!» мыслит царевна,
Стоя у окна поражонно.
По лестницам быстро спустившись,
Отправилась к центру Камилла;
О, шок! О, момент узнаванья!
Над градом парит еö милый.
В деснице он держит простöртой
Источник ярчайшевə света;
Звездою небесной сияет
Кристалл в Пеларгира ладони.
«Звезду ты просила, Камилла?»
Принц крикнул во всеуслышанье;
«Принöс я тебе таковую —
Так будь же моей, о царевна!»
И было: Камилла хотела
В обйятья любимовə прыгнуть —
Но что-то внутри еö сжалось;
И страх вдруг обйял еö чакры.
И вспыхнуло вдруг отторженье;
Как будто бы страх пред судьбою;
И что-то в душе оборвалось;
И вспыхнуло вдруг осужденье.
И боль, нестерпимая сердцу,
Всю сущность Камиллы пронзила;
И, скрывшись в привычных покоях,
Навзрыд она плакала в голос.
И весь остальной вечер жизни
Царевна мужчин избегала,
С подругами дни провожая,
И с фрейлиной, духом смиренной.
Любила лиш фрейлину эту;
Еö при себе содержала;
Ей гладила мягкие пряди;
И с нею лиш ложе делила.
И матерь с отцом горевали
О доле такой безутешно,
Но твöрдо им доч говорила:
«Я счастлива с нею, поймите;
Детей нарожать, как крестьянка —
Завидная ль это судьбина?
От них только шуму и грязи;
Я счастлива с нею, поймите.»
РАФНИД И КАМИЛЛА
Под сенью лазури небесной,Под северных вод водопадом,
Сидел я, внимая Фафниру,
И древности слушая отзвук.
Он много вещал о грядущем,
Он много пророчил мне бедствий;
Но также он пел и сказанья
О дивной земле скандинавской.
Там витязи северных далей
Пленяли царей неразумных;
Там ветер нордических песен
По свету гулял неустанно.
Одна мне запомнилась песня
Среди миллиона похожих;
Еö я поведаю миру —
Прости меня, Хрейдмара отпрыск.
* * *
Под северным морем глубоким,
На самом на дне океана,
Жила, не ценя своей жизни,
Младая царевна морская.
И всö у неö вроде было:
Богатство, друзья, и влиянье —
Но не было счастливо сердце
Унылой царевны под морем.
Придворные ей нашептали
Слащавые басни о славе;
Играли задорно и пели
Придворные ей менестрели —
Но губы еö, словно камень
На северном чорном утöсе,
Недвижимы были и тяжки,
Не зная рожденья улыбки.
И матушка ей говорила:
«Ну, полноте, кушай изыски!»
И батюшка вторил охотно:
«Сходи-ка, Камилла, развейся!»
Но, скорбно рукой подперевши
Нордический лик утончонный,
Грустила царевна под морем,
Качая главой безутешно.
Вот как-то подруги собрались
Пойти вечерком на гулянку;
Камиллу с собой потянули —
Знать, сильно она упиралась —
И что же? Весь вечер сидела
Безрадостно хмурясь, царевна,
Темнея и грусть нагнетая,
Как море в плохую погоду.
Средь вечера к ней, запинаясь
От юности да от смущенья,
Приблизилась фрейлина робко —
Всево лиш девица младая.
«Могу ли я чем-то утешить
Высочество ваше, Камилла?»
И вдруг улыбнулась царевна —
Хотя бы и полуулыбкой.
«Садись ты сюда, со мной рядом;»
Девице царевна сказала —
«В течение вечера будеш
Давать ты мне волосы гладить.»
Покорно главу подставляя,
Присела девица с ней рядом;
И что ж? Пока все танцевали,
Царевна ей гладила пряди.
Волнуется хладное море
На севере белом жестоко;
Вздымаются тяжкие волны —
Царевна живöт-поживает.
Вот как-то пришол к ней проситель
В присутствие царское гордо;
Себя женихом уже видел,
Не ведая норов царевнин.
Хоть был он из знатновə рода,
Царевна ево уязвила:
Надменно ево осмеяла
И выгнала проч из покоев.
Другой ухажор, не робея,
Пришол также в гости к царевне;
Тот вовсе был видный мужчина:
Царевич по праву наследный.
Царевна ево оглядела
С макушки до пят, скривив губы,
И холодно дале сказала:
«Пойди и достань мне сокровищ;
Да только не пошлых и серых,
Привычных изысканным взорам,
А дай мне звезду, что сверкает
Над северным морем высоко.»
Собрался на подвиг царевич,
С родными навеки прощаясь;
Поплыл он к поверхности моря,
Хоть не был для суши задуман.
И, выбросившись дерзновенно
На берег бескрайневə моря,
Погиб от тово же удушйя,
Что рыбам на суше бывает.
В другой раз царевна сидела
В высоких покоях дворцовых;
И, как тово просит обычай,
Ракушки в панно собирала.
Известные сцены из жизни
Выкладывая жемчугами —
Историю царсковə рода —
Рассеянно пела Камилла:
«Гуляй себе, северный ветер,
Свободой своей упиваясь;
Взйероши ленивые травы,
На странной земле, где нет моря.
Свети себе, бледное солнце
Над снежными скалами фьордов;
Не сможеш их лöд растопить ты;
Не сможеш согреть мойо сердце.
Лети, одинокая птица
До южных краöв плодородных;
Найди себе дом и питанье;
Роди себе птенчиков юных.
Волнуйся и пой, сине море,
Окатывай льды вековые;
А сердце мойо не зови ты:
Не должно ему волноваться.»
Бежали чредою неспешной
Златые дворцовые будни;
Царевна грустила, но ныне
Ей было не так одиноко:
Всегда, после трапезы царской,
К царевне в покой приходила,
По-прежнему мило робея,
Любимая фрейлина тихо.
По просьбе царевны особой,
От робости густо краснея,
Охотно давала ей гладить
Свои светло-русые пряди.
Девица была ей покорна,
И рада любимой царевне;
С ней вместе панно собирала,
Всö более ей позволяя.
И белые руки блуждали
По тайным местам заповедным;
И томно дышала девица,
Телесными токами полнясь.
* * *
Вот как-то Камилла гуляла,
Одна, без подружек любимых,
На дне океанском волшебном
Морские цветы собирая.
Сорвав первоцвет, распрямилась
И прямо в глаза незнакомцу,
Что к ней подошол незаметно,
Пронзительным взглядом уткнулась.
Промолвила тихо царевна:
«О, кто ты, таинственный взором?
Что кроется в тени улыбки
Прохладной и сдержанной ловко?
Ведь ты не такой, как обычно:
Высокий и ликом, и нравом;
Нордический дух непокорный,
Поведай мне, в чом твоя тайна?»
Ответил ей беловолосый
И бледный лицом незнакомец:
«Я есмь Пеларгир, из Рафнидов;
Царевич забытовə дома.»
И врезались в душу царевне
И голос, и лик утончонный;
Понравилась ей ево бледность,
И стройность на хрупкости грани.
Когда озаряла улыбка
Холодные губы Рафнида,
То будто весна приходила
На снежные севера земли.
Когда он касался запястий
Унылой и грустной царевны,
То словно бы новая сила
По телу еö разливалась.
И много, и долго гуляли,
Беседовали они вместе;
И дни во дворце проводили,
Где принцу две комнаты дали.
И вот, когда полно развилось
Взаимное их притяженье,
Предложил и руку, и сердце
Царевич Камилле жестокой.
Она, хоть ево и любила,
Но спрятала нежность поглубже;
На подвиг ево отослала,
Чтоб он доказал свою доблесть.
* * *
Средь ночи в светлице Рафнида
Негромко вдруг в дверь постучались;
Открыл он; и что ж? На пороге
Подруга царевны стояла.
Прекрасная фрейлина дале
Царевичу молвила тихо,
За пазуху руку просунув
И вынув фиал драгоценный:
«Возьми, Пеларгир из Рафнидов,
Ты снадобье это на подвиг;
Оно оживит тебя; знаю,
На смерть тебя гонит царевна.
Дай Бог, ты докажеш ей доблесть;
Дай Бог, ты ей сердце согрееш;
Спасöш и еö, и меня ты;
И род сей от гибели царский.»
И так же, как тихо пришедши,
Так тихо она удалилась;
Остался царевич смятöнный
Со склянкой стоять неподвижно.
* * *
На подвиг Рафнид подвизался;
Собрался на поиск звездинки;
Поднялся к поверхности моря
И вышел на сушу бесстрашно.
Как только он стал задыхаться,
Он выпил то дивное зелье,
Что добрая дева сварила,
Секрет не раскрывши царевне.
Оставили вмиг ево корчи;
Вернулось обратно дыханье;
Окреп Пеларгир, а окрепши,
Отправился в поиски дара.
Идöт за дорогой дорога,
И поле за полем другое;
Царевич всö ищет и ищет
Неведомый светоч бесплодно.
Заходит в пещеру однажды
Себе он ночлег приготовить,
И видит костöр разведöнный,
Горшки и другие предметы.
«Видать, не пустой этот выем;»
Промолвил царевич устало;
«Хозяина всö же не видно;
Прилягу пока у костра я.»
Прилегши, заснул он, понеже
С дороги был сильно уставши;
Когда же проснулся царевич,
То рядом сидел старец добрый.
Ему предложил он горячей,
Питательной, вкусной похлöбки;
Согрелся царевич озябший,
Меж ложками так вопрошая:
«Откуда ты еси, о старче?
В пещере живöш отчево ты?
Какая нелöгкая доля
Тебя одиноким решила?»
«Повинность я здесь отбываю,»
Ответил царевичу старец,
«За свой неумеренный выбор —
За страстность в телесных желаньях.
Себе я назначил аскезу
Что длится уж тридцать три года;
А был я когда-то охотник
За юбками всласть приударить.»
Царевич ему улыбнулся
И, чашку отставив, промолвил:
«Слыхал о Камилле Жестокой,
Царевне под северным морем?»
Кивнул ему старец степенно:
«Слыхал; неужель ты оттуда?
Ты любиш еö, может статься?
Еö ли руки соискатель?»
«Всö верно;» промолвил царевич,
«Ищу я ей в дар яркий светоч,
Что был бы звездой неугасной,
Горя и под морем вовеки.»
«Однако же, доблестный витязь!»
Промолвил старик добродушно,
В костре угольки поправляя,
«И вправду сурова Камилла!
Но слушай же! В юности буйной
Я тоже добыть подвизался
Для некой капризной особы
Как будто бы с неба светило.
Мальчонкой я слышал легенду,
Что будто б драконово пламя
В редчайший кристалл аргонита
Быть может навек заключонным.
Вот этот кристалл; да бери же:
Он мне уже не пригодится;
Я выследил старовə змея;
Я бросил на бой ему вызов —
Но перехитрил мудрый ящер
Младова искателя славы;
Ему проиграл я ту битву;
Не взял я огня с ево пасти.
Ищи же, ищи, о царевич!
Быть может, удачливей будеш;
Быть может, найдöш ты дракона
И пламя ево обуздаеш.»
И, после ночлега в пещере,
С приветливым старцем расставшись,
Наутро продолжил царевич
Свой путь непростой и неблизкий.
И видел он много в дороге:
Откосы и горы крутые;
И буйные бурные реки
На самом дне узких расщелин.
И спрашивал путник у ветра —
И вечнозелöных деревьев —
У птиц и пугливых оленей —
Где, мол, обитают драконы.
Но всö это было напрасно:
Никто не помог Пеларгиру;
Никто не поведал любезно,
Где дом огнемöтновə змия.
* * *
Но вот, как-то было под вечер,
Заехал с дороги в таверну
Наш северный витязь отважный,
С держателем разговорившись.
«Ты ищеш дракона, царевич?»
Хозяин над ним усмехнулся;
«А чем убивать ево будеш?
Иль что-то припрятано где-то?»
В ответ лиш качнул головою —
Мол, нет у меня, кроме сабли —
И к кубку припал молчаливо
Уставший, но внятный царевич.
«Обычною саблей не можно
Пронзить чешую архизмея;»
Хозяин сказал ему тихо —
Ведь в зале ещо постояльцы.
«Мне кое-что, скажем, известно
О том, как найти можно змея,»
Продолжил хозяин тихонько,
«Но ты будеш должен за это:
Наймись-ка ко мне на год в службу;
Посуду помой да паркеты;
Служи посетителям смирно,
А платой назначу секрет я.»
И стал горделивый царевич,
Покрепче халат подпоясав,
Служить у трактирщика справно,
За стол и ночлег, и за тайну.
Прислуживал простолюдинам,
Им кушанья ставил простые;
Посуду носил, и обйедки
Потом забирал на помойку.
И принц не роптал на судьбину;
В себе не досадовал горько:
У всех нас бывает когда-то
Повинность и долгая служба.
А года же по истеченье
Рафнид испросил свою плату,
При этом в уме размышляя,
Обманет ли хитрый держатель.
Не предал дорожный трактирщик;
Сказал ему: «Северным лесом
Иди от меня до поляны;
Увидиш ты каменный замок —
Точнее, руины, где был он.
Придя туда, громко воскликни:
Ищу я судьбы своей милость!»
Пошол Пеларгир от таверны;
Нашол, как и сказано было;
И гулко слова удалые
В развалинах замка раздались.
И в центре, посредь возвышенья,
Что жертвенным местом служило,
При крике Рафнида возникли
Три женщины, странные очень.
Не старые, не молодые;
Не мöртвые и не живые;
На лицах их тлен совмещался
С красивою кожей местами.
Они источали сиянье,
Что ночйю от трупа бывает;
Но не было страха пред ними;
То, ведомо, были Сестриды.
Всö смерклось; и старшая дочерь
Отважновə принца спросила:
«Ты ищеш дракона, царевич?
А что ты принöс нам на жертву?»
«Увы, у меня нету злата;»
Ответил им доблестный воин;
«Нет замков и вотчин наследных:
Пресöкся наш род позабытый.»
Тут сöстры, кивнув, пошептались
Тихонечко между собою,
И молвила старшая принцу:
«А спой нам тогда, о царевич.»
«Не пылает ли страстью нутрина моя
О царевне прекрасной и бледной?
Не тоскую ли горько, не грежу ли я
В принуждении пылкости вредной?
Не поверите мне, коль я правду скажу:
Не завишу я так от царевны;
Хоть люблю я еö и хоть ей дорожу,
Мои чуства легки и безвредны.
Я пожертвовать жизнью в походе готов
Ради жизни и ради исканья;
В дерзновении — сущность, основа основ;
Мы живöм только ради старанья.
Под морскою волной среди северных дум
Был рождöн я для песни счастливой;
О любимая! Верь, я достану звезду
Из драконовой пасти смердливой!
Будут очи твои мне заместо огней,
Освещающих ночйю дорогу;
Будут речи твои вместо яств и питей,
Придающих мне сил на подмогу.
Пусть ласкают тебя, о Камилла моя,
Воды снов океанских и песен;
Опахалом пусть будут большие крылья
Рыбы-ската тебе, и навесом;
Хоть прохладен снаружи, внутри я горяч,
Как вулкан, не являющий пламя;
Не от грусти-тоски, ты, любимая, плач,
А от сказки, случившейся с нами.»
Ответили сöстры Рафниду:
«И чинно, и ладно, и нежно;
Понравились нам твои чуства;
Твой смысл был нам интересен.
Не робкой ты дюжины, витязь —
Так слушай же! В северном море
Есть остров, невидимый глазу;
На нöм суть гора кременная;
В горе той пробита водою
За тысячи ветхих столетий,
Дышавших правдивою жизнью,
Глубокая, витязь, пещера.
В пещере, на куче богатства,
Доспехов, камней самоцветных,
Довольный своею добычей,
Дремля, возлежит мудрый ящер.
Ево победить вряд ли можно,
Но мы тебе сделаем милость:
Возьми же! Вот жезл волшебный;
Воздевши ево над драконом
И слово при этом сказавши,
Навек усыпить можно змея;
Прощай! Будь удача с тобою!»
«Постойте!» им крикнул царевич —
Вослед исчезающим сöстрам —
«Какое же надобно слово?»
«А ты догадайся, царевич!»
При том растворились Сестриды
С немного язвительным смехом;
Остался стоять бледный странник
С серебряным жезлом в деснице.
* * *
Но что там моя безотрадность?
Оставлю я витязя кратко —
Мы вновь с ним увидимся вскоре —
Что делает ныне царевна?
Прошло уже более года,
Но не возвратился царевич;
Влюблöнная, хоть и жестока,
А всö же влюблöнная тоже.
Грустит она пуще, чем раньше —
Ведь нет теперь миловə рядом —
Единственно ей в утешенье
Любимая фрейлина, знамо.
Она с ней досуги проводит
И шепчется долго и жарко
О том, как о принце проведать —
Как вестью хоть малой разжиться.
Решили подруги за плату
(Ведь золота было премного)
Спросить морской ведьмы совета,
И тайно к ней ночйю поплыли.
Сидела, творя заклинанья,
Пред водным столбом умозренья
Фрунсильда, морская колдунья,
Нахмуривши пасмурно брови.
Но всö было вроде напрасно,
И светом столб не озарился;
Средина в нöм не прояснилась;
Не встал в нöм царевича образ.
«Не видно сердечновə, так-то;»
Вздохнув, проскрипела колдунья;
«Погиб он, раз образа нету —
Души ево здесь отраженья.
Плывите домой, мои рыбки,
И сильно-то не огорчайтесь:
Самцов в океане немало;
Какой-нибудь новый найдöтся.»
Безмолвно на дне океана;
Темно на душе у царевны;
Любимовə гореч утраты
Лиш ласки подруги разгонят.
А ведьма, как девы уплыли,
Сказала не то заклинанье,
Которое раньше творила,
Когда была с нею царевна.
И вспыхнул вдруг ярко тут вихорь —
Столба водяновə пучина;
И встал в ней царевича образ,
Стоящий на бреге залива.
«С тобою мы сретимся, витязь,»
Тихонько Фрунсильда шептала,
Свой взор прямо в душу направив
Царевичу дома Рафнидов.
* * *
Идöт за неделей неделя,
Идöт за дорогой дорога —
Обратно на север путь держит
Теперь Пеларгир неустанный.
Он тронут суровой природой;
Он северным летом овеян;
Ступает он с благоговеньем
По дивной земле скандинавской.
Цвести уж торопятся травы:
Успеть, пока теплится лето;
Цветы веселят ароматом
Изысканный дух Пеларгира.
Поют соловьи, вечереет;
И к западу клонится солнце;
Шагает, задумавшись, витязь
Кладбищенскою стороною.
«Ты мой соловей, дитя ночи…»
Рафнид напевает небрежно —
И вдруг громкий крик раздаöтся
Среди частокола надгробий.
Как вспышка, Рафнид оглянулся,
И видит: у мраморной стелы
Терзают младую девицу
Разбойники с ушловə тракта.
Свирепо герой на них рыкнул,
Из ножен достал свою саблю,
И этовə вдосталь хватило:
Разбойники вмиг разбежались.
Приблизившись к девушке чинно,
Ей путник поправил одежды;
Представился — что же девица?
Промолвила бойко и веско:
«Ах, ты мой герой, славный витязь!
Спаситель от грешников падших!
Уж ноч на дворе; да пойдöм же!
Тебя на ночлег уложу я.»
Сама высока, величава;
И телом пышна, и персями;
А из-под бровей тöмно-карих
Сверкают зелöные очи.
Пришли к ней домой, сполоснулись
Прозрачною свежей водицей;
Поставила девушка снеди
На стол из морöновə дуба.
Всö время за трапезой дева
С царевича глаз не сводила;
Обильно им так восторгалась,
Что было неловко Рафниду.
Глядел он в зелöные очи,
И стал ими так зачарован,
Что будто бы в омут глубокий
Без памяти чуств провалился.
Забыл он, зачем он и где он;
Не знал даже, что ей ответить;
Закончили трапезу; скоро
Кровать разостлала хозяйка.
Она без притворства и игр,
Без ложновə равно жеманства,
Нырнула к Рафниду на ложе,
Как только он лöг на перину.
Он было хотел возразить ей,
Что я несвободен, с любимой;
Но очи зелöные томно
Огромною силой сияли.
«Скажи, как зовут тебя, дева;»
Насилу промолвил царевич;
«Ты всö про меня говорила,
И имя свойо не сказала.»
Устами ево лобызая,
Лаская изящные плечи,
Ответила бойкая дева:
«А звать меня можеш ты Фруни.»
И что-то при имени этом
В душе Пеларгира стеснилось;
Рука ево, пусть через тяжесть,
Нащупала путь к ево сумке.
Как стиснул он сребряный жезл,
Вещуньями преподнесöнный,
Так словно из прошловə века,
Слова донеслись еле слышно:
«Страшись, о мой сын, ты Фрунсильды;
Она — лютый враг для Рафнидов;
Наш род извести она жаждет;
Страшись морской ведьмы Фрунсильды.»
И, жезл воздев над кроватью,
Герой прямо в лоб промеж очи,
Зелöные зеленью моря,
Младой той девице ударил.
Истошный раздался тут вопль,
И девушка преобразилась:
Исчезла краса, спала маска,
И вмиг постарела девица.
Забвенье рассеялось дымом;
Вскочил Пеларгир полуголый,
А ведьма, волчком закружившись,
Безудержно захохотала:
«Ваш род не воскреснет из пепла!
Тебя изведу, как отца, я!
Сия — не последняя встреча!
Ещо ты Фрунсильду узнаеш!»
Исчезла колдунья бесследно;
Развеялись хижины стены;
Дрожащий царевич очнулся
У мраморной стелы надгробной.
* * *
Дворец королевский под морем —
Под толщею вод непомерной —
Не чуствует вовсе давленья
Волшебствами рун скандинавских.
Сидит в нöм прелестная дева
Со скорбным лицом утончонным,
И ловко на нить нанизает
Сияющие перламутры.
С ней рядом сидит еö матерь,
За дочйю следит с умиленьем,
И вдруг необычное просит:
«Скажи про нево слово ласки.»
Царевна, глаза поднимая,
Колеблется вроде сначала,
Но вот к ней решимость приходит,
И тихо она напевает:
«Мой милый душой грациозен;
Мой милый прозрачен глазами;
А стан у нево утончонный;
А лик у нево — словно песня.
Мой милый — из древневə рода:
Мой дивный — из рода Рафнидов;
Ступает он чинно и гордо;
Плывöт он, как кит королевский.
Любимый мой точен и справен;
Ево я люблю за открытость;
За искренность милому в ноги
Готова я кланяться низко.
Любимый мой верен душою;
Любимый красив силой духа;
Когда он вещает словами,
Не речи я слышу, а чуства.
Мой милый рвöт цепи страданья;
Мой милый словами рисует;
А дух у нево благонравный;
А ятра ево благодатны.
Мой милый — что лöгкая дымка
На утреннем он небосводе:
Не нагл он и не навязчив;
Не робок, но хрупок душою.
Любимый — как цвет на опушке;
Он луга и леса на грани;
А пальцы ево — лепесточки;
А ногти ево — что тычинки.
Возлюбленный мой — сильный витязь,
Но в нöм добродушность таится:
Не груб на манер солдафонский;
Не чорств, как старик ворчаливый.
Возлюбленный мой суть нездешний;
Любимый мой эст не отсюда:
Он видит иными глазами;
Он суть не от этовə мира.
Мой милый красив красотою
Прохладной и дивной снежинки:
А речи ево — дуновенья,
Как свежевə вольновə ветра.
Я миловə вновь приласкаю
Уж в мире ином, запредельном;
Прощай, мой изысканный витязь;
Прости, что не свидимся скоро.»
Закончила песню царевна;
Жемчужную нить нанизала;
И слово в ней каждое перлом
Из речи еö закрепилось.
* * *
Идöт за неделей неделя,
Идöт за дорогой дорога —
Обратно на север путь держит
Опять Пеларгир неустанный.
Идöт он страной вдохновенной,
Вдыхая цветов ароматы,
И, думами хоть одержим он,
Легко на душе ему всö же.
Он ловит лучи золотые —
Разящие вестники солнца —
Он взглядом их свет собирает,
Чтоб нежно береч и лелеять.
И вот он стоит у залива
На северном море родимом;
А волны всö катят и валят;
Но остров невидим волшебный.
Стоит Пеларгир, погружонный
В нелöгкие думы о змее;
О том, как невидимый остров
Ему бы очами узрети.
Увы! Ничево не надумав,
Отправился витязь спокойно,
Без радости и без досады
В рыбацкую хижину рядом.
Войдя, на ночлег попросился,
С умом обйяснив свойо дело:
Младому рыбацкому сыну
Поведав о всöм, что случилось.
Рыбак, что с женой молодою
Недавно как свадебку справил,
Рафниду внимал и дивился
Сим чудным делам неподдельно.
Послушав же, так вопросил он:
«Ты ищещ дракона, царевич;
А даже и виден был остров,
Как ты бы дотуда добрался?»
В ответ лиш подöрнул плечами
И хмуро ему ухмыльнулся
Герой терпеливой науки,
Сын мудровə синевə моря.
В руках у рыбацковə сына
Вдруг ус оказался китовый;
И, им он небрежно играя,
Сказал вот какое присловье:
«Могу я помоч тебе, странник,
До острова быстро добраться,
Но будеш за это обязан —
Пожди, не спеши, поразмысли —
Нагим ты предстать предо мною.
Нагим ты мне должен явиться
И дать осязать свойо тело;
Не более этовə, друг мой —
Не менее тоже, однако.»
Царевич, признаться, опешил
От просьбы и вправду нескромной:
«Но ты ведь сказал, что женился,
К тому же совсем и недавно?»
Тут Свальбард — а так ево звали —
По-детски нехитро хихикнул:
«Ну, право, так в чом же преграда?
Еö посмотреть пригласим мы!»
Царевич пождал, поразмыслил;
Прикинул все «за» и все «против»;
«Но только лиш прикосновенья —
Я правильно ли тебя понял?»
Заверил тут отпрыск рыбацкий,
Что слово держать он умеет;
И вот уже ноч наступила,
И в хату вошла ево жинка.
Она расстелила им ложе;
Сняла с них исподнее нежно;
Сама также разоблачилась
И села немного поодаль.
Нежны были прикосновенья
Рафниду рыбацковə сына;
Ни разу им данное слово
Ни жестом одним он не предал.
Он глаживал руки и плечи,
И белые бöдра Рафнида;
Обйял он ладонями груди —
Простые, не так, как у женщин.
Супруга тем временем встала,
Приблизилась к мужнему торсу,
И также, как он, Пеларгиру,
Тепло своих рук даровала.
Все трое любили друг друга
Ладонями рук, кожей бöдер;
И если срамно это было,
Не нам их судить за их дерзость.
Наутро же, рано проснувшись,
Умывшись и трапезу приняв,
Воссели все трое с комфортом,
И Свальбард достал ус китовый:
«В семье нашей, от отца к сыну
Предание передаöтся,
Что в усе китовом вот этом
Хранится чудесная сила.
Что будто для нужновə дела
Он может кита призывати;
Твойо дело — правое, витязь;
Пытайся; он — твой, да бери же!»
Приял Пеларгир ус китовый;
Хозяину в ноги склонился;
А жонушка Свальбарда принцу,
Прощаясь, дала целованье.
* * *
Отправился на берег моря
Засим Пеларгир неустанный;
В дорожной котомке лежали
Ус, жезл, кристалл аргонита.
Намерений дух Пеларгира
Над северным морем вздымался;
И очи ево возвещали
Грядущую гибель дракону.
Подöрнулось синее море
Волнения мелкою зыбью;
Доселе свод неба лазурный
Туманиться стал понемногу.
«Ищу я драконовый остров!»
Герой громогласно воскликнул,
Макнув ус китовый в подножйе
Ступней своих, в волнах стоящих.
И волны тотчас расступились,
Белесые кудри бросая,
И кит поднялся между ними,
Весь пеной и паром обйятый.
Огромен был млекопитомец;
Размеров неписанных вправду;
Был, ведомо, пестован чудом
Восставший блювал необйятный.
Сперва оглушительно фыркнув,
Отверз свою пасть полосатик,
И голосом он человечйим
Пред слухом царевича молвил:
«Ты ищеш дракона, царевич;
Я перенесу тебя, верь мне;
Ступай ко мне в пасть, да не бойся:
Героями я не питаюсь.
Велик ты душою, царевич,
Хоть вроде снаружи и хрупок;
И дух твой горяч, как горнило,
Хоть с виду ты меланхоличен.»
Нахмурилось синее море,
Да пуще тово, что доселе;
Шагнул Пеларгир в рот китовый,
И челюсти мягко сомкнулись.
И начали путь свой неблизкий
Царь моря с царевичем в пасти;
И быстро они продвигались,
Но волны вздымались всö выше.
Восстала огромная буря,
Хребты гордых волн возвышая;
Свирепо громады ревели
И падали с грохотом в море.
Неистовей с каждой минутой
Бесчинствовал шторм океанский;
И словно задался он целью
Кита погубить безвозвратно.
Прицельно (иль так им казалось?)
Летели в них с айсбергов льдины;
И камни, подйятые с суши,
Киту будто целили в очи.
Нещадно бросало и било
Царевича в пасти китовой,
Но он не поддался испугу,
Хоть тряска ево донимала.
А только в пучине глубокой,
Куда не достанут и бури,
В обители ведьмы Фрунсильды,
Пред водным столбом умозренья
Сидела колдунья морская,
И в голос свои заклинанья
Плела языком чернокнижным:
«Ай, повеселись, моя буря!
Неистовствуйте, завихренья!
Пусть злоба во мне не иссякнет!
Да сгинут Рафниды со свету!»
Внезапно, как миг очевека,
Всö смолкло, и тиш воцарилась
На мирном лице океана,
Что снова вдруг гладким предстало.
Отверз царь морей свою челюсть;
Дохнул тяжело и надсадно;
И вышел царевич, шатаясь,
На брег островной незнакомый.
Над чудом морей-океанов,
Над моря могутным монархом,
Как с горечйю видел царевич,
Уж миг тяготел предпоследний.
«Ступай, отыщи же дракона,»
Ему полосатик промолвил;
«А я покидаю сей бренный
Залив в океане вселенной.»
Засим содрогнулся могуче
Китовый гигант саблеусый:
Покинул пристанище тела
Ещо один доблестный воин.
Вокруг Пеларгир огляделся,
И был очарован ландшафтом:
Ему дороги были горы
И вечные льды над водою.
Пошол наугад внук сигурдов,
Не зная, конешно, дороги;
Но властно хранимы судьбою
Герои великих свершений.
А скалы седые блестели,
По выю завязшие в снеге,
И снилась им вечная песня,
Плывущая вдаль над морями.
И видел, в немом изумленье
Свой взор устремив на вершины,
Величие гор одиноких
Упорно бредущий царевич.
«О вы, ледяные громады!»
Вещал им потомок Рафнидов,
«Откройте мне тайну пещеры!
Направьте стези Пеларгиру!»
Но нет — занесöнные снегом,
Закованы в панцирь ледовый,
Хранили безмолвие скалы;
Лиш ветер свистал залихватски.
Он падал и вновь поднимался;
Ево покидали уж силы;
Как вдруг перед взором туманным
Зияющий выход отверзся.
Нашол себя принц под храминой
Поболе других высотою;
Ледовые иглы грозились,
Во всö остриями целяя.
Стеной надо всем возвышаясь,
Глядела гора горделиво;
И пики других высотою
Величественной умаляла.
Безмолвие волн сокрушало
Все смыслы и мысли Рафнида;
Огромной горы зев отверстый
Манил, и пугал в то же время.
Но отпрыску рода Рафнидов
Назад отступать не пристало:
Вошол в чорный выход отверстый
Царевич из древневə рода.
Пред взором ево открывались
Проходы и мрачные залы;
Сияньем неведомым были
Подсвечены все помещенья.
Всö дальше и дальше во чрево
Драконовой шол он пещеры,
Однако присутствие духа
Царевича не оставляло.
Он думал о милой Камилле;
Он думал о доме родимом;
И смыслы, согретые чуством,
Вернулись опять к Пеларгиру.
И вот он у врат затворöнных
В гигантские змея палаты:
К сокровищнице подобрался
Упорный потомок сигурдов.
Серебряный жезл вещуний
Достав из дорожной котомки,
Легонько он им прикоснулся
К двустворчатой двери массивной.
Бесшумно она распахнулась —
Вот так, без единовə скрипа —
И в нутрь вошол заповедный
Царевич Рафнид неустанный.
И зрит он: на куче сокровищ,
Камней самоцветных и злата,
Огромный дракон почивает,
Ритмично брюшину вздымая.
И превосходил архиящер
Все даже о нöм небылицы;
И производил ужас грозный,
Смердя непомерным зловоньем.
Броня ево — что сталагмиты;
А пасть ево — словно ущелье;
Сомкнувши чешуйные веки,
Дракон будто дремлет спокойно.
Из тöмно-зелöных пластинок
Надöжнее стали булатной —
Из острых отравленных игл
Был Снуррима панцирь составлен.
Приблизился принц осторожно,
Как можно бесшумней ступая —
Но нет! Не обманеш дракона
В сокровищнице сокровенной.
«Хвала тебе, правнук сигурдов!
Искал ты с драконом свиданья?
Не трусь, подойди же поближе!
Я очень рад встрече с тобою!»
Дракон распахнул свои очи,
Древнейшими чарами полны —
Но им не поддался царевич:
Уже он познал слишком много.
Прошол долгий путь прапраправнук
Отважновə витязя фьордов;
Он вырос душою и духом;
И чарам он стал неподвластен.
Напрасно бахвалился ящер,
Достоинства перечисляя;
Напрасно свой голос возвысил,
Хваля Пеларгирову доблесть.
Не внял ему гордый царевич;
Не стал открывать свойо сердце;
Лиш думал в себе, что не знает
Последневə важновə слова.
«Судьба меня брежно хранила,»
Промолвил царевич негромко,
«Мне средства и силы давала;
Вела, когда шол я вслепую —
Но всö было тщетно, похоже:
Не знать мне последневə слова.
Но всö же — усни, мудрый ящер!»
Сказал он, серебряный жезл
Воздев высоко над главою,
«Прости — я люблю тебя, Кама!»
И мощно засим содрогнулся
Драконовый стан непомерный;
Сомкнулись чешуйные веки,
И рухнул на золото Снуррим.
Всö смолкло в ужасной пещере;
Блистали огнöм изумруды;
И было тоскливо немного
Рафниду от изнеможенья.
И взял он в десницу тут жезл,
А в шуйцу — кристалл аргонита;
С трудом приоткрыл пасть дракона
И жезлом языка коснулся.
И квадриллионами бликов
Сокровища тут заиграли:
Из пасти драконовой вышло
Преяркое белое пламя.
Ещо одним прикосновеньем
Иглой серебра ко кристаллу
Вошло в нево белое пламя,
Став ярким уже нестерпимо.
Но свет не сжигал нежной кожи
Царевичу жаром горнила;
Тот свет лиш сиял, как светило
В полуденном неба зените.
Покинул царевич пещеру,
Не взяв ни единой монеты,
Ни камушка, и ни колечка:
Сокровище было в кристалле.
«Прощай, зачарованный остров!
Прощайте, холодные скалы!
Прощай, мудрый змей! Была вправду
Приятна мне встреча с тобою!»
Обратно путь к острова брегу
Был легче, чем поиск пещеры;
Ведь сердце героя сияло,
Как светоч, что нöс он в котомке.
Пред тем, как ему погрузиться
В родимое северно море,
Испил Пеларгир весь остаток,
Что снадобья фрейлины было.
* * *
В подводном царь-городе дивном,
На дне океанском глубоком,
Царил полумрак под стенами,
И тени лежали на башнях.
Едва ворошило теченьем
Куст водорослей придорожный;
Карета, влекомая скатом,
Плыла ко дворцу с провиантом.
Царевна Камилла сидела
Пред утренним лика зерцалом
И медленно, меланхолично
Расчосывала свои пряди.
Но что это? Яркая вспышка
Внезапно сверкнув, не погасла;
Раздались тут крики народа
На улицах стольновə града.
Царевна — к окну; что же видит
Она из пределов дворцовых?
Как будто звезда опустилась
На дно океанское с неба.
Сиянье горит нестерпимо
И светом своим проникает
Во все уголки, где лежали
Глубокие тени искони.
И слышит вдруг дева: «Камилла!»
Раздался призыв громогласно;
«Возможно ли!» мыслит царевна,
Стоя у окна поражонно.
По лестницам быстро спустившись,
Отправилась к центру Камилла;
О, шок! О, момент узнаванья!
Над градом парит еö милый.
В деснице он держит простöртой
Источник ярчайшевə света;
Звездою небесной сияет
Кристалл в Пеларгира ладони.
«Звезду ты просила, Камилла?»
Принц крикнул во всеуслышанье;
«Принöс я тебе таковую —
Так будь же моей, о царевна!»
И было: Камилла хотела
В обйятья любимовə прыгнуть —
Но что-то внутри еö сжалось;
И страх вдруг обйял еö чакры.
И вспыхнуло вдруг отторженье;
Как будто бы страх пред судьбою;
И что-то в душе оборвалось;
И вспыхнуло вдруг осужденье.
И боль, нестерпимая сердцу,
Всю сущность Камиллы пронзила;
И, скрывшись в привычных покоях,
Навзрыд она плакала в голос.
И весь остальной вечер жизни
Царевна мужчин избегала,
С подругами дни провожая,
И с фрейлиной, духом смиренной.
Любила лиш фрейлину эту;
Еö при себе содержала;
Ей гладила мягкие пряди;
И с нею лиш ложе делила.
И матерь с отцом горевали
О доле такой безутешно,
Но твöрдо им доч говорила:
«Я счастлива с нею, поймите;
Детей нарожать, как крестьянка —
Завидная ль это судьбина?
От них только шуму и грязи;
Я счастлива с нею, поймите.»
Количество отзывов: 0
Количество сообщений: 0
Количество просмотров: 14
© 19.04.2023г. Тимеастор Тэльсар
Свидетельство о публикации: izba-2023-3536880
Метки: поэма, эпос, скандинавия, трагедия, героика,
Рубрика произведения: Поэзия -> Поэмы и циклы стихов
Количество сообщений: 0
Количество просмотров: 14
© 19.04.2023г. Тимеастор Тэльсар
Свидетельство о публикации: izba-2023-3536880
Метки: поэма, эпос, скандинавия, трагедия, героика,
Рубрика произведения: Поэзия -> Поэмы и циклы стихов