Драгуны. Часть 1-я. Персидская война. глава 5

­

15/08/2022. Мирослав Авсень.


Драгуны.

(роман)

Часть 1-я

Персидская война.

Глава 5-я.


Х Х Х


Вся кавалерия, на несколько дней была отправлена «на травы», чтобы лошади как следует отъелись перед предстоящим походом. От Кара-Бабы, кавалеристы пасли своих коней довольно далеко, за два конных перехода, и только ожидали приказа к выступлению, да подхода важного обоза из Гирюсы. На просторных пастбищах нижегородцы от души резвились, скакали, жгли костры, пели песни, и проводили время со своими гуриями, коих естественно взяли с собой. Наконец пришло известие, что 27-го августа три пехотных полка, Карабинерный, Грузинский и Ширванский, вышли на Эчмиадзин. Из-за герюсинского обоза, драгуны в числе прочих, выступили на два дня позже. в полном своём составе. А вот разнесчастная уланская бригада, от болезней потеряла умершими и выбывшими столько, что оставшихся свели в один, четырёх эскадронный полк. Оставшихся людей и коней отправили на отдых и лечение в Карабах. Эти силы в купе с гвардейским полком, образовали второй эшелон, который выступил из Кара-Бабы 29-го августа, под командованием самого Паскевича. Всадники шли быстро, походным порядком, зорко стерегя обоз, а драгуны в лице известных уже офицеров, скупо посмеивались над своим положением.
- Гордиться должны, господа-офицеры, сам Паскевич снизошёл до нас, сирых, и целых два дня прождал чтоб нас возглавить, а пехота-то без его покровительства, топает теперь!.. – язвительно вернул капитан Ладога, покачиваясь в седле в походной колонне. Кругом дружески засмеялись, и кто-то добавил от себя реплику, смысл которой сводился к тому, что от такой чести, все драгуны обязаны быть скромнее, и не высовываться с геройством и мнениями, чтоб не огорчать впредь, его превосходительства…
Шли как в большинстве случаев споро и весело, с песнями, шутками, взаимными подковырками, и горя общим желанием встретиться с армией наследного принца, для окончательного разрешения всех вопросов. Горные птицы величаво парили над двигавшимися войсками, и никто из людей не позволил себе даже прицелиться в них. Методичный стук колёс и скрип телег, сливался с людскими голосами и лошадиным всхрапом. По дороге, к общей колонне присоединился Чугуевский уланский полк, и подошли из Карабаха, казак Карпова. Сводный уланский полк из четырёх эскадронов, сразу воспрял духом при встрече с чугуевцами: воевать «бригадой» в 400 сабель, представлялось им сомнительной задачей.
На первую ночёвку стали на закате. Рядовые натаскали дров, развели костры, развесели котелки, наполнили их водой, и принялись готовить нехитрый солдатский кулеш. Стреноженные кони наслаждались опускавшейся прохладой, бродили по лугу туда и сюда, хрумкая вкусной травкой. Откуда-то доносилось блеяние овец, чабаны гнали домой отары, несколько стрелков, привалившись к валунам, дремали в обнимку с ружьями. Некоторые офицеры в накинутых на плечи мундирах, прохаживались близ своих палаток с трубками в зубах. Шныряли под ногами беспородные крючкохвостые собачки выпрашивая косточки или сухари. Ворчали котелки, куда сыпали пшено, сдабривая варево небольшими кусочками сухого мяса и рыбы, где-то рядом запела гитара, и хороший баритон, затянул плавную, недурственную песню на тему лихой, драгунской жизни. Чей-то денщик, торопливо, почти бегом, спешил с большой корзиной, откуда словно пистолетные стволы, торчали горла винных бутылок. У одной из телег, под светом масляного фонаря, несколько офицеров метали банчик, жизнь в драгунском лагере текла и перетекала по обычному походному руслу. Кузнецы методично чинили то шины на колёсах, то подковы заменяли, лекаря отпускали хворым необходимые порошки, или со скандалами укладывали в лазарет подозревавшихся в хворобах. Шорники кропотливо работали шилами, починяя сёдла и прочую сбрую. Солдаты подбивали сапоги, латали протёртости и трещины, и подравнивали ножами каблуки. Некоторые офицеры уединялись со своими наложницами, другие, наслаждались их танцем у костра, глядя на прекрасные женские тела, позвякивающие монистом. Именно таким дивным зрелищем наслаждался Ладога, когда его Зарифа демонстрировало своё умение крутить бёдрами и подрагивать животиком. По мимо самого капитана, у костра сидели прапорщик Есаулов и Червонец. Через пару минут, капитан отправил свою гурию в палатку с наставлением ждать его там. а сам решил немного пообщаться с товарищами, уходить во так сразу, было не принято. Есаулов отпустил свою любовницу поболтать пока с подругами, оставив все трясения живота и прочую акробатику, на ночь, в палатке. На огонёк подошли Балаховский, князь Баградзе, и штабс-капитан Бебутов.
- О, заговорщики в сборе! – ещё раз поприветствовал друзей капитан, когда они рассаживались вкруг огня прямо на землю. Перебросившись дюжиной реплик скрепивших шутки о трёх неблагонадёжных, приятели перешли к делам насущным.
- Говорят, что у Красовского, хлеба только до шестого сентября, иначе Паскевич сразу бы двинул на Тавриз, верно-нет? Кто-то знает? – спросил Бебутов, обведя всех взором.
- Слухи, или отголоски отписок Паскевича, - отмахнулся Ладога – для удара по Тавризу, у нас, не достаточно провианта… Мы идём на Эчмиадзин на подкрепление Красовского, и охрану осадной артиллерии… Вначале наконец Эривань сковырнём, а там и на Тавриз… всё остальное, вздор! - Ладога подбросил сучьев в костерок.
- Как бы Красовский наш, вновь на прорыв не решился, - озабоченно начал Бебутов, бросив из-под брови, один настороженный взор на спокойно сидящего Есаулова – персы могут половину армии своей положить, но уничтожить осадную артиллерию!..
- Афанасий Иваныч не пойдёт на сей раз на такой риск, в этом нет необходимости, - отрывисто бросил Ладога, задумчиво глядя на огонь.
- Ну да, все эти опасения насчёт Красовского, плод измышлений их превосходительства, - хмыкнув, бросил Кахи.
- В нашем положении, случиться может всякое, - не очень уверенно высказался Балаховский, которого полчаса назад, опять не взяли в игру по причине недавнего скандала: прапорщик проиграл 200 рублей, он весьма бурно на сие среагировал, требовал поверить в долг и тому подобное.
- Нет, брат-Евгений, не может – уверенно возразил Ладога, глядя на товарища, с тщательно скрываемой иронией – Красовский не пойдёт на ненужный прорыв, Аббаска не полезет на Красовского. а мы, не пойдём на Тавриз, прежде чем не покончим с Эриванью, так-то вот, господин прапорщик!
- Да ты не переживай, Евгений, твоё от тебя не уйдёт, возьмём Эривань, там и отыграешься! – отрывисто проговорил князь, затем добавил – у чугуевцев, они примут!
- Шуточки у вас всё князь, - обидчиво буркнул Балаховский – а чугуевцы-то небось не такие сквалыги как вы, они не откажут человеку во взаймы…
- Откажут, друг мой, как только вы исполните перед уланами свою коронную арию «Я, отыграюсь, непременно дайте денег!» съязвил капитан, а прапорщик, горделиво поглядев в сторону, ничего в ответ не сказал.
Сентябрь повстречали уже в походе, хотя на погоде, наступление осени пока не сказывалось, пекло как обычно весьма жарко, но «старики» уверяли новичков что погоды, станут вскоре более мягкими, и дикая жара уйдёт. К третьему сентября, кавалерия подошла к Гарни-Чаю, левому притоку Аракса, текшему в 23-х верстах к югу от Эривани. Едва стали на днёвку, пришёл приказ произвести разведку во все стороны, и узнать, чем озабочен их высочество наследный принц. У драгун, в разведку отправился капитан Ладога с денщиком и ординарцем, да десяток рядовых из старослужащих. Русский разъезд медленно двигался вдоль речки в колонне по два, с оружием на изготовку, держа ружья и карабины у сёдел, напороться на противника можно было в любой момент: из-за зарослей, из-за горы или скалы, отовсюду могли показаться вражеские всадники.
- Ртов не разевать, по сторонам смотреть постоянно! – скорее по привычке, чем по необходимости, сказал капитан, посматривая наверх, ведя взором по камням и утёсам. Через некоторое время он приказал двум солдатам проскакать вперёд в качестве передового дозора. Горы молчали, словно затаив дыхание, и что-то ожидая либо замышляя. Часа через два, вдалеке, шагах в двухстах от обочины, показались серые и мрачные развалины старинной армянской церкви, с колокольней обрушенной на треть, но вести наблюдение с неё можно было вполне.
- Прикажете осмотреть, ваше благородие? – повернулся к нему Червонец.
- Да, пожалуй… Наш авангард мог справедливо опасаясь, не полезть внутрь, - ответил капитан, и повернул лошадь к развалинам. Отряд остановился шагах в ста от церкви, и постояв с четверть часа, по приказу командира стал медленно заходить на территорию некогда обширного церковного подворья. Внутри остро пахло сыростью, не смотря на внешнюю жару, птичьим помётом, который обильно устилал пол пополам с каменной крошкой, древесной трухой, кусками гнилого и грязного тряпья, и отсыревшей штукатурки со стен. Под ногами валялось несколько позеленевших медных чаш и светильников, кои, драгуны осторожно подняли и сложили в угол. Попробовали пройти на колокольню, но проход оказался плотно завален рухнувшим куполом, и из церкви, попасть на колокольню, не представлялось возможным. Голуби шумно перелетали с места на место, тревожно воркуя и быстро что-то обсуждая на верху: солдаты старались не попасть под их «бомбардировку» и осторожно сторонились. Со стен, с остатков фресок, в обречённой тоске веков, взирали на единоверцев лики святых и воинов, проступали причудливые армянские буквы. Солнце, дюжиной лучей различной толщины, играло внутри храма, и русские, напоминали людей гуляющих меж светящихся труб, временами проходя сквозь них. Почти у карниза, на одной из стен меж оконных проёмов, Ладога разглядел лик Богородицы. От переливов света и тени, глаза у неё казались прикрыты, и от этого, создавалось впечатление, что дева Мария спит. Рука капитана невольно сотворила крестное знамение, а губы едва слышно шептали слова молитвы, но через минуту, капитан двинулся дальше. Битый кирпич, куски балок, скорлупки стеклянной посуды и какие-то пожелтевшие кости, валялись здесь везде. Когда-то массивные входные двери, теперь висели на одной петле гнилым, перекосившимся скелетом, со множеством ржавых прорех, и мохнатых пятен тощего мха.
- Ваше благородие, тута жильцы нашлись! – услышал Ладога, и обернувшись увидел как Червонец и один из рядовых, толкают перед собой двух грязных, заросших растрёпанными, полными репьёв и всякой прочей дряни бородами, нищих, таких тощих, что казалось они могут рассыпаться от лёгкого толчка. Их шапки, когда-то высокие и вполне приличные, теперь являлись одной сплошной рванью и гнилью, прорехи колыхались кусками шерсти и подкладки, и смердели чем-то омерзительно неопределённым.
Ладога, пару минут глядел на дрожащих словно мокрые коты на ветру, нищих, а затем спросил у денщика.
- Где прятались?
- Там, за алтарём, в одном закутке хоронились, скулят чего-то, озираются, может шпионы? – озадаченно предположил денщик.
- Может и шпионы, дервиши какие-нибудь, - хмуро ответил капитан, и глядя на бродяг сверху вниз, (они оба стояли на коленях) угрожающе спросил их, кто они такие?
- Мы, бедные, несчастные люди, господин офицер…- дрожащими губами заговорил тот, кто выглядел старше, с округлыми, слезящимися глазами, и неприятными, дряблыми складками под ними.
- Армяне?
- Нет, эриванцы…
- Давно бродяжничаете?
- Более 20-ти лет, господин офицер…
- А ну-ка. покажите их ступни! – приказал капитан, и солдаты, опрокинув нищих на спину, крепко вцепились им в голени. Подошвы ног, от наросших мозолей, ничем не отличались уже от подошвы сапог, значит эти люди и впрямь давно ходят. Руки тоже оказались грязными и заскорузлыми, ими можно было пересыпать горячие угли. Обыск, самый тщательный, опять же ничего не дал: чётки такие же залапанные и грязные, пара грузинских медяков, и большая игла с гнилой нитью.
- Персов, куртинцев, карапапахов, или людей Гассан-хана, давно видели? – осторожно просил Ладога, так же недружелюбно глядя на нищих, и их судьба сейчас повисла в воздухе.
- Не знаю господин, мы стараемся не попадаться на глаза воинам, мы обходим их, а питаемся милостями аллаха и подаяниями бедных людей…
- Повторяю вопрос, и упаси вас бог вилять, повешу как собак: как давно, вы, видели персов в этих местах? – капитан повысил голос, и тот, что по старше забегал глазами, энергично шевеля косматыми бровями.
- Что ты не говоришь-то, дурак? – не выдержал второй, на вид чуть моложе, и толкнувши товарища в бок, сам перехватил инициативу – Персы уходят за Аракс, господин офицер, мы с Юсуфом, сегодня видели с горы, как они переходят по мосту на ту сторону. Ещё вчера, далеко отсюда, вёрст за 20-ть, мы услыхали от других нищих, что русские, во главе с Паскевичем, идут сюда, и персы всполошились, стали, уходить… Господин офицер, отпустите нас, мы ничего плохого не делаем…
- Уходят значит? – переспросил капитан, и глянув ещё раз на бродяг, приказал их отпустить, после чего, драгуны покинули мёртвый храм. Через версту, к ним присоединился их передовой дозор со встревоженными лицами, сообщивши командиру, что полчаса назад, они заметили разъезд персов сабель в 30-ть, они стерегли проезжую дорогу. Решение, Ладога принял быстро.
- Нужен жирный «язык» ребята, вы, показывайте дорогу, вперёд! – бросил капитан своему авангарду, и русский разъезд быстро пошёл вдогонку за неприятельским отрядом. Однако кроме следов нескольких десятков подкованных коней, драгуны ничего пока не нашли, персы исчезли.
- Идём по следам! – решил Ладога. Версты через три попался лес, очень густой и полный птиц да мелкого зверья. Капитан как опытный следопыт, читал такие следы как книгу, и вскоре вывел свой отряд на край небольшого утёса, из за листвы которого, был виден и слышен Аракс, и вместе с тем, около тысячи персов, пеших и конных, с лошадьми да верблюдами, с телегами гружёными всяким добром, готовились к переправе.
- Так, они тут до заката провозятся, не меньше, вон у них какая толчея: пехота, телеги, верблюды, всё перемешалось-перехлесталось меж собой! – задумчиво проговорил Ладога, внимательно наблюдая за неприятелем – Остаёмся тут, и ждём. Ваша задача, – он повернулся к солдатам – по моей команде, нанести персам визит, и добыть жирного «языка», кого-нибудь из офицеров или интендантов… пойдут Есаулов, унтер Гонта, и рядовой Арчаков. А пока, всем ждать!
Часа через три, начало вечереть, на небе собралось несколько отар серовато белых облаков, облаков, затенявших и без того, угасавшее дневное светило.
- Вперёд! – мотнул головой Ладога, подавая знак тройке разведчиков. Есаулов подхватил свой штуцер, и чуть пригнувшись пошёл первым, Гонта и Арчаков, следом. Персы, окончательно устроив мост, медленно и неуклюже начали переправу, гудя неорганизованной толчеёй: вначале пошли конные отряды и вся артиллерия, затем стали готовить обозы и пехоту, но, разумеется, никакого порядка, и близко не было. Все горланили, орали, толкались, переругивались, тянули верблюдов впереди лошадей, пытались пролезать с арбами и застревая ругались да дрались, (одну повозку даже опрокинули с моста, обваляв её хозяина, в самой грязной брани, среди которой попались даже нехорошие русские слова) Тявкали какие-то мелкие собачки, шнырявшие меж верблюжьих и конских копыт. По всему выходило что персы, улепётывают весьма поспешно, и чего-то страшатся: многие постоянно оглядывались на пыльную дорогу, извивавшуюся вдоль реки. Небольшие отряды персидских всадников, скакали по дороге туда и обратно, а гомон и толчея не затихали.
- В таком бедламе не только офицер, а их сарханга можно «языком» взять, и до ночи никто не хватиться! – тихо хмыкнув, прошептал Ладога. Говоря о сарханге, капитан имел ввиду персидского военачальника, возглавлявшего бурлящее внизу сборище. Сей титул по мнению историков, пришёл к древним иранцам из Парфянского царства, но к моменту описываемых событий, употреблялся в русских войсках не столь широко.
Драгуны, сидя в засаде, абсолютно сливались с листвою и травами, становясь абсолютно неразличимы. Когда на лес, плавно опустились сумерки, вернулись разведчики, толкавшие перед собой связанного и с кляпом во рту, пансад-баши, офицера, командовавшего в армии персов, пятью сотнями воинов. Лицо пленного сочилось потом и страхом.
- Как взяли? – тихо спросил у ординарца, его командир.
- Он с товарищем, с юз-баши, в заросли по нужде отлучились, - стал рассказывать прапорщик, - у них там как на ярмарке столпотворение, ну и никто не за кем не смотрит. сделали они свои дела, штаны натянули и через пять шагов, мы перед ними и выросли… Юз-баши, Гонта мигом приколол, и под елью припрятал, а я это за кадык и «не шуми»… оружие ихнее там оставили, за камушками, обычное оно.
- Ладно, допрос будет быстрым и не занудным! – сказал Ладога, и жестом указал куда оттащить пленного. Допрос и впрямь занял не более четверти часа, после чего, пансад-баши, быстро и чётко приколол ножом всё тот же Гонта, по знаку капитана. Известно стало то, что ещё вчера, Аббас-Мирзе донесли о подходе главных русских сил под командованием Паскевича, и принц принял решение отступить за Аракс, и стать в Кара-Кале, в хорошо укреплённом месте, стоявшем от Сардар-Абада в 45-ти верстах.
- Возвращаемся! – решил Ладога, и отряд исчез так же незаметно, как и появился. Данные разведки пришлись кстати: войска свободно пошли дальше, и уже пятого числа, поздно вечером, в 10 часов, стояли под стенами Эчмиадзина. Археписком Нерсесс встретил Паскевича со всей полагающейся торжественностью, но сам командующий обошёлся с архиепископом довольно сухо: он считал Нерсеса главным виновником Аштаракского дела. Так же обошёлся он и с Красовским, когда они встретились. Командующий не принял никаких объяснений от генерал-лейтенанта, считая, что лучше было бы потерять Эчмиадзин, чем рисковать судьбой войны ради его спасения. Паскевич предпочёл бы потерять монастырь, чем сделать то, на что решился Красовский. Мало этого, Паскевич не принял за стены монастыря ни одного чиновника из отряда Красовского, а сам, несколько дней подряд, в своеобразной форме, опрашивал участников прорыва, о различных подробностях сражения. Своими подходцами в вопросах, он старался посеять среди солдат Красовского сомнение в своём командире, но, из сего ничего не вышло, солдаты как верили Афанасию Иванычу, так и продолжали верить, пережившему вместе с ними, весь ад, страшного прорыва… Но, самое скверное в этих «диалогах», оказалось то, что у полковника Гилленшмита, Паскевич иронично спросил, почему Кроасвский, не употребил против Аббас-Мирзы, осадной артиллерии?
Видимо у командующего, отсутствовал всякий предел цинизма, и вся эта история, мягко говоря, не добавила Паскевичу уважения среди офицеров и части солдат: первые, его только терпели в силу присяги, и военных дарований. Когда Ладога с сотоварищи услыхали подробности разговоров Паскевича с Гилленшмитом, капитан откровенно пришёл в ярость: денщик вовремя подал ему кружку чачи, ополовинив которую, Георгий Гвидоныч, хотя и выпустил пары нехороших мыслей, но тем не менее, резко заметил.
- Он, либо помешался от самолюбования, либо опустился ниже сточной канавы!.. Над чем язвит?! Над эчмиадзинской канавой язвит?! Цезарем себя возомнил?! Так плохо кончил тот цезарь! – Ладога ударил воздух свободной рукой, метая глазами молнии гнева, - как бы и господину Паскевичу за его «остроты», раскалённую бабу, обнимать-миловать не пришлось!!! Тьфу… полководец…
- Остынь, Георгий! Это ж трибуналом пахнет! – остерегаючи крикнул кто-то из друзей (кажется Воронца голос) на что капитан, рывком допил чачу, и хрустнув яблоком, что быстро подал ему Червонец, выпустив ноздрями воздух, глухо ответил.
- Полковым сортиром, всё это пахнет…
- Вот ведь скотство! – выдохнул Баградзе, а барон, задумчиво просил то ли себя, то ли ночной ветер с синеющих гор.
- Интересно мне господа, вот что: бывает ли хоть иногда так, что Паскевичу, становиться неприятен и омерзителен, сам Паскевич?
- В жизни, такие метаморфозы с людьми случаются: сделает человек низость раз, другой, третий, а потом и остановиться не может, но временами, наедине с самим собой, он, себя ненавидит… - проговорил вдруг Балаховский, которому днём улыбнулась удача: его приняли в игру уланские офицеры, и дело обошлось без скандала.
- Это, не про Паскевича! – резко выдал Кривопляс, на что Бебутов, оттолкнув носком сапога головню обратно в костёр, сказал.
- Глубины душ человеческих, это мутный омут, и русалки там, и черти водятся, и лилии белые при луне цветут, и вонючая ряска плавает…
- И после этого всего, кто-то будет возмущаться как порой резки были Котляревский, Ермолов, Лисаневич покойный, и прочие! – с горькой усмешкой, дополнил тот невесёлый разговор, поручик Бобальевич. Стояние под Эчмиадзином, оставило нерадостное впечатление у многих солдат и офицеров русского корпуса.
Очень скоро, по рядам нижегородцев, пронёсся на лихом коне слух о том, что эриванский сардарь тайно бежал из города, найдя приют у турок. О причинах, побудивших его на это действо, говорили разное: не блестящий для персов исход Аштаракского боя и последующее затем снятие блокады с Эчмиадзина, появление Паскевича с основными силами, и наконец, убытие наследного принца за Аракс. Всё это, по отдельности и вкупе, видимо и посеяло зёрна сомнения у сардаря, о возможности удержать Эривань на этот раз.
Место беглеца занял небезызвестный Гассан-хан, опасавшийся что население, оставшись без правителя, не открыло бы русским ворота. Мало того, стало известно, что Гассан-хан обратился к шаху с просьбой, заменить гарнизоны Сардар-Абада и Эривани на коренных персов, ибо на азербайджанских сарбазов, он не мог более надеяться. Однако и сами персы, прекрасно видели, что даже Гассан-хан, уже ничем не мог бы спасти обречённую Эривань, падение которой ожидалось вот-вот.
Только 9-го сентября, русский корпус пополнив огневую мощь осадной артиллерией, выступил из Эчмиадзина, и не успели войска пройти сколько-нибудь значимого расстояния, как по приказу Паскевича, разделились на две колонны: главная, под началом самого, пошла на Шагрияр, чтобы после, стать против Сардар-Абада, а вторая, под командованием начальника корпусного штаба, генерал-адьютанта графа Сухтелена, человека довольно молодого, взявшего всю кавалерию и несколько рот пехоты, переправилась через Аракс.
- Боюсь предположить, но похоже у нас новый полковник будет, если только граф, вообще надо всей конницей не поставлен! – вслух предположил Ладога уже на марше.
- Такая частая смена полковников, утомляет солдат, и портит им настроение: не успеют солдаты попривыкнуть и полюбить одного командира, ан там уже другого присылают, - сочувственно отозвался Есаулов, державшийся слева от командира – А со старым, уходят нажитые связи, твои заслуги и отличия: новый-то тебя не знает, и приходиться как в той сказке, «на колу мочало, начинай с начало!»
- Не беда коли способного пришлют, а ежели любимчика, или богомольца, как Ртищева в ту войну, из-за которого, душа наша, Пётр Степаныч и увечен-то стал, то беда, брат-Есаулов! – заметил о себя капитан, скользнув взглядом по лицу прапорщика. На правом берегу, войска скрытно двинулись через густой камыш и заросли другого кустарника.
- И куда вот мы ползём через эти тигули, кто-то может ответить? – спросил Воронец, стараясь не ухнуть прямо с конём в какое-нибудь бучило: под ногами хлюпало и чавкало, а лягушки орали так, что казалось ими дирижирует целый легион водяных.
- Очевидно, обходим с фланга – отрывисто бросил князь Баградзе, оглядывая небо, в котором над ними парило три орла.
- Кого обходим-то? Аббаска в Кара-Кале стоит! – заметил ему на это Клевицкий, меся грязь чуть сзади.
- Не знаю, но кого-то обходим, это точно! – уверенно заявил князь.
- А, ясно! – кивнул штабс-капитан, и усмехнувшись, добавил – Поход у нас господа, секретный, потому секретно и обходим незнамо кого!..
Когда начало смеркаться, Ладога разглядел вдали горы, по которым проходила турецкая граница.
- Интересно, а что мы на турецкой границе забыли? - вглядываясь в неприветливую, гнетущую даль снеговых вершин, вслух спросил капитан – Хотелось бы хотя бы в общих чертах знать, куда и зачем на ведут?
Но пока, никто ничего войскам не объявлял и не говорил. Дозорные вернулись и сообщили что впереди показалось селение Кульни, знаменитое своими соляными копями, и тут получили наконец приказ остановиться. Навстречу высыпали жители, что весьма охотно указали русским, персидские магазины.
- Ребята, для нас появилась шикарная работа! – объявил Ладога своему эскадрону, получивши приказ взять и перевести все запасы. Кавалеристы, нагрузив своих лошадей тюками хлеба и соли, вели их обратно в поводу, под прикрытием вооружённых ружьями пехотинцев. Магазины у персов оказались весьма богатыми. К русским войскам присоединилось множество армянских семейств, опасавшихся курдских набегов, и теперь переселявшихся в русские пределы.
Персы, по данным разведки, стояли со всей артиллерией в 40-ка верстах от разворачивающихся событий, но не предприняли даже слабой попытки, пресечь дерзостное расхищение их запасов.
- Эх, люблю я, грешным делом, грабёж безнаказанный! – блаженно улыбался Червонец, ведя подузцы, навьюченную вражескими припасами лошадь – хапаешь себе спокойненько шахское имущество с пищей, а персияне издали гляделки таращат, а на нас не лезут… интересно почему вот, а?
- Они стесняются! – коротко бросил Есаулов, ведя в поводу своего, недовольно крутящего мордой коня. Изъятие запасов, завершилось полнейшим очищением персидских магазинов от излишков продовольствия, после чего русские свернули свой набег, и двинулись восвояси.
Хоть и отягощённая трофеями, но кавалерийская колонна двигалась без серьёзных задержек, на стоянках и ночёвках выставлялись усиленные караулы, и вообще, всем было велено держать уши востро.
- Наш нововероятный полковник, думается мне, справедливо опасается что его высочество, огорчиться бессовестным расхищением его магазинов, и в расстроенных чувствах, может кинуться на нас всей армией! – сидя у костра в компании не занятых по службе товарищей, предположил Ладога.
- Да, такой наглости, принц от нас ожидать не мог, а посему, пребывая в большом смятении и гневе, может бросить на нас своих гулямов, так что остерегаться необходимо! согласно заметил Кахи, поправляя свою шашку и пистолеты за поясом. Впрочем, за время движения, никаких дерзких выпадов и нападений от персов не последовало, и 12-го сентября, конница присоединилась к основным силам под Сардар-Абадом.


Х Х Х


Как только разбивши лагерь, кавалерия предалась законному отдыху, по рядам драгун проскакал слух, что чуть раньше их, из Петербурга прибыл фельдъегерь, привезший Паскевичу орденские знаки св. князя Владимира 1-й степени за покорение Аббас-Абада. Посыпались охапки поздравлений, и лагерь командующего загудел праздничным загулом.
- Ишь ты, как быстро орден-то прибыл, вкупе с фельдъегерем! Любят в столице, «ганнибала»-то нашего! – усмехнувшись, бросил штабс-капитан Клевицкий, когда они расположились в столовой.
- И не знаешь, как поступить: то ли налить да выпить за награду, то ли сделать вид что не заметили? – размышляя вслух, спросил Бобальевич, осторожно ломая кусочек хлеба, от целого ломтя.
- Ставлю «катеньку» супротив целковика, что наградной лист на Красовского, отсутствует в приказе как таковой! – ворочая ложкой в миске, заявил Ладога, и сразу же добавил – А вот решкрипт о том, какой он негодный командир и прочая и прочая, уже летит в стольный град, тройным аллюром!
- Ну, что не думай и не говори, а награда-то заслуженная, и оспаривать это просто глупо, - заметил прапорщик Жохвистов, наводя себе крепкого чая.
- А никто и не оспаривает, заслужил – носи, как говориться, - князь Баградзе отложил ложку – дело в другом прапорщик: получи ты хоть Георгиевское оружие, но человеком оставайся, не заметай пол лавку тех, без кого бы ты, это оружие, не-получил!
- Зависть господа, элементарная зависть, - элегантно повернув голову, проговорил поручик Ландграф, промокая губы салфеткой. – Паскевич не один таков… Появляется вот некий талантливый человек, и пробивает себе в жизни путь… Его замечают, начинают хвалить, представлять, слушать чего он говорит там-то и там-то, постепенно подхватывают его слова, и уже он, становиться центром внимания, и столпом обожания. И вот, сей столп, вдруг начинает давить и отрицать от себя все иные таланты, кои смеют говорить, что и они могут то-то и то-то!.. Столп элементарно боится, что кто-нибудь, кто тоже способный, станет в один ряд с ним, а то и повыше, и начинает творить, простите за выражение, нашу аристократическую, херню-с!
- Это как в театре, я одно время любил это дело, и выпивал с театральными людишками – подхватил ноту Воронец, отхлебнувши чаю – Есть к примеру в театре, прима. Когда-то блистала, была недурна, но: теперь-то ей под 50-т, в летах, и под шести пудов веса, а она, имея в покровителях молодца лет по 90-то, но с громкой фамилией, сама лезет играть девиц на выданье, сжирая и сничтожая молоденьких актрис. И уж директор сам не рад; публика-то не дура, и видит, что Дездемоны таких объёмов, сами любого мавра удавят, про Джульет и Офелий уж я молчу… ( за столом начали весело хихикать ) И будет сия канитель тянуться до тех пор, пока пылкий красавиц 90-та лет, не околеет на каком-нибудь балу, нанюхавшись дамских духов. И вот тогда уж, приме несдобровать! Дадут коленом под неподъёмный зад, и всё, песнь кончена… Так и тут, боится генерал что кто-то, правее да умнее его окажется!
- Это ты Лёшка здорово подметил, театр и армия! – улыбнулся Ладога, - только у нас тут не граф родовитый пока всё решает, а именно что директор, и с большими задатками эпистолярного жанра, и укорота ему скорее всего не будет… такая вот она, политика!
- Позвольте, но осадили же его в истории с бывшим карабахским ханом, отчего теперь не может быть? – напомнил Балаховский.
- В той истории, брат-Евгений, Паскевич полез уже не в стратегию, а в высокую политику, вот нос дверью и прихватили, - пояснил Ладога. – А в стратегии с тактикой, он на своём месте, вот и не замечают из столицы его низостей в отношении достойных людей…
- А гуляния-то у него допоздна теперь затянуться – предположил Кривопляс, доскребая свою миску.
- Да, похоже на то…
В этот же день, к лагерю подошёл один из батальонов Кабардинского полка, принесший сведения, что Аббас-Мирза оставил Кара-Калы, и отошёл в Маку, предоставив и Сардар-Абад и Эривань, на волю провидения. Сардар-Абадская крепость, поставленная эриванским ханом лет 10-12 назад, стояла на широкой равнине, раскинувшейся от Эчмиадзина до Алагёза. Высокие, двойные стены, выстроенные правильным четырёхугольником с большими воротами и башнями, весьма и весьма, внушали… Однако её двухтысячным гарнизоном командовал внук Гассан-хана, человек абсолютно неопытный, на что Паскевич в немалой степени и рассчитывал по началу, пока не узнал от лазутчиков, что сам Гассан-хан проник ночью в крепость, и взял командование в свои руки. Он воодушевил своих солдат тем, что уже отстоял Эривань от русских, в далёком теперь 1808 году, и взял с гарнизона клятву, умереть на стенах.
В русском лагере заговорили что Паскевич, собирается брать крепость по всем законам осадной стратегии, и даже назначил генерал-лейтенанта Красовского, начальником осадного корпуса!
- Да ну?! – искренне изумился капитан Ладога, когда услышал эту новость от товарищей, на другой день – Никак в горах, последний медведь издох, сам Паскевич, снизошёл до назначения Красовского, командовать осадой? Это либо случилось что-то, либо вот-вот случится! с невесёлой иронией, заметил капитан.
- Теперь ждём на что Паскевич решиться: либо штурм решительный, либо осада, хотя, долго сидеть, нам обстановка не позволит! – задумчиво проговорил на это, князь Баградзе.
Генерал-лейтенант Красовский, ещё неважно себя чувствовал, сказывались лишения и серьёзная рана минувшего сражения. И всё же, в ненастную, сырую и дождливую ночь 13-го сентября, генерал лично выехал на осмотр крепости. Сопровождал генерала его верный обер-аудитор Белов, спасший ему жизнь в страшном бою под стенами Эчмиадзина. и пара донцов, из полка Шамшаева. Красовский прошёл в самую глубину садов, разросшихся до самых крепостных стен, тщательно изучил расположение укреплений, наметил позиции для наших орудий, и принял решение начать осадные работы на следующую ночь. Всё было доложено командующему, и он не возражал.
Весь следующий день, прошёл в подготовке к осаде: крепостные стены разглядывались в подзорные трубы, конные разъезды объезжали цитадель на недосягаемом расстоянии, стараясь пресечь всякие сношения осаждённых с внешним миром.
Полковником у нижегородцев оставался пока ещё Раевский, и он, так же как и его коллеги, решил произвести разведку вражеской крепости, откомандировав для этой цели капитана Ладогу с его денщиком и ординарцем в одну сторону, и штабс-капитана Бебутова с поручиком Воронцовым и двумя рядовыми, в другую.
- Идти нынче ночью, - распорядился полковник, и офицеры пошли готовиться к поздней вылазке. Поздно вечером, когда уже достаточно стемнело и вокруг всё затихло, два батальона карабинеров, две сапёрные роты, батарея из четырёх пушек и полнокровный казачий полк, навьюченный турами и фашинами, тихо вышли из лагеря. Возглавил отряд лично Красовский, направивший его левее, к едва различимому невдалеке возвышению, с целью устроить там, первую батарею.
Но стоило только начать строительные работы, как всё это обнаружили персы, открывшие орудийный огонь, и затрещала перестрелка. Не смотря на усилия неприятеля, батарею в числе шести тяжёлых и двух лёгких пушек, установленных в амбразуре, поставили успешно. На случай вылазки персов, в резерве оставили два орудия капитана Чернецкого. Борясь с болью, Красовский всю ночь напролёт руководил работами, рискуя жизнью наравне с рядовыми…
С другой стороны, к крепости пробиралась команда разведчиков Ладоги. Несмотря на тьму и непогоду, драгуны шли очень осторожно, ступая словно волки, след в след, и постоянно прислушиваясь: из крепости доносился едва уловимый гул пребывавшего в состоянии вынужденной бодрости, населения. Пахучие сады, с трясучими листьями ронявшими с них миллиарды капель прохладной росы, поглотили русских разведчиков, стараясь запутать их, закружить в своих тёмных закоулках, сбить со следа. Однако опытные драгуны, не раз за свою карьеру блукавших в густых лесах Кавказа, уже вполне себе наловчились превращать здешнюю природу, в свою союзницу. Вот и теперь, промозглая погода, сплетясь в объятиях с бледным и чахоточным туманом, надёжно скрыла бы драгун и о противника более бдительного чем персы. Сады подходили под самые стены, что не преминул заметить сам капитан.
- Ну, я понимаю беспечность, безалаберность, но ведь всему ж положен предел… Молодцы персы, сады под стенами и башнями, это для нас весьма хорошо: срисуем всё, в лучшем виде! проговоривши так, Ладога дал знак двигаться дальше. Впрочем, сады не шумели сплошной тайгой, меж ними попадались и лужайки, и полянки, старательно обходимые разведчиками. Наконец вот они, стены и башни Сардар-Абада, ключа к воротам Эривани.
- Лезем на деревья и высматриваем слабые места, и орудийные амбразуры! – прошипел Ладога, указуя на высокие деревья. Стараясь не хрустеть сучьями и не трясти ветвями, разведчики проворно влезли каждый на своё древо, и вглядевшись в затаившиеся стены и башни, принялись их разглядывать, высматривая орудия.
Где-то через полчаса, внезапно загрохотали персидские орудия, загомонили уснувшие было кварталы, персидским пушкам скоро ответили русские, а на пункте, где затаился Ладога, шевеление на стенах, началось тоже.
- Ишь ты, это они Красовского углядели, сбить верно хотят, но уж это дудки, теперь не собьёшь! – торжествующе сказал себе Ладога, продолжая рассматривать укрепления и запоминать расположение орудий на бастионах, и в башнях.
- Если персы выйдут в поиск, быстро отступаем! – негромко, но отчётливо предупредил капитан, но персы в поиск не вышли. Спустя пару часов, Ладога дал знать своим, что пора слезать. Когда все спустились, капитан приказал пройти вдоль стен, не будет ли там, чего-нибудь любопытного? По всей линии обороны, персы всыпали на стены в готовности отражать приступы: пехота потрясала саблями, кое-кто палил из ружей, а артиллеристы возились у своих орудий, чем окончательно демаскировали их. Драгунская разведка напротив, двигалась столь скрытно, что Ладога и компания, не заметили, как миновали свои же передовые посты, и попались уже ближе к лагерю. Бесшумные тени невысоких солдат, выросли как из-под земли.
- А ну, стой! Кто идёт? – негромко спросил офицер, держа на изготовку свой карабин.
- Свои! Нижегородский драгунский, капитан Ладога! – коротко ответил командир, держа своё оружие двумя руками у пояса.
- Остальные кто? – не меняя положения, снова спросил офицер, черты лица которого, до самых глаз скрывала тень от блестевшего чернью, козырька.
- Прапорщик Есаулов, мой ординарец, и унтер Червонец, мой денщик! – мотнув головой, ответил капитан.
- Хм, пароль какой? – продолжая не доверять, поинтересовался мрачный офицер.
- Да какой на хер, те пароль?! Мы пушки на стенах срисовывали, вышли по сумеркам, ну и сделали крюк да на вас вышли! – слегка сорвавшись, объяснил капитан – Ну, не веришь нам, ведите нас к командиру, господа-карабинеры, бывшие егеря…
- Бывшие только любовницы бывают, а егеря навсегда! – недовольно бросил в ответ офицер, и приказал драгунам положить оружие, и следовать за ними. Ладога улыбнулся, и осторожно положил карабин рядом с собой, тоже сделали и ординарец с денщиком, после чего вся троица проследовала за группой неприветливых солдат, до их расположения. Ладога уже через минуту понял, что попались они секрету 7-го карабинерного полка, бывшего 17-го егерского, ночного кошмара персов, турок, и всяких иных недругов прошлой войны. Уже после окончания её, этот отчаянный полк признали лучшим среди пехотных, и за свои отличия, по Высочайшему повелению, получил наименования гренадерского, а затем уж, и 7-го карабинерного.
Недоразумение разрешилось весьма быстро, и уже через полчаса, драгунская команда получив своё оружие, возвращалась домой.
- Видали как егеря в секретах сидят? – уважительно заметил Ладога, шагая посередине, - Сам шайтан не увидит, где они таятся, вот бы всем так!.. Взяли нас на мушки, и ни шикни, молодцы ребята! Не будь я драгуном, я был бы егерем, из 7-го карабинерного…
Данные разведки, а так же устройство Красовским батареи, ускорили развитие событий, и утвердили решимость Паскевича начать осаду. С самого утра 15-го числа, заговорила русская артиллерия, пока только обычная полевая, так как тяжёлая, немного застряла на скверных дорогах и ожидалась только завтра. Осаждённые не замедлили ответить, но их канонада не наносила никакого вреда русским, скрытым в густых садах. Только теперь, персы заметили одну из своих роковых ошибок, не вырубку садов перед стенами!.. Спохватившись, они попытались исправить оплошность. Заскрипели тяжко, старые, плохо смазанные ворота, и большие толпы персов с топорами и пилами, под прикрытием солдат, стремительно вышли из крепости, принявшись рубить да пилить. Но осаждавшие немедленно пресекли все лесозаготовки. Полковник Фридерикс, поглядев на вражеские действия, отдал чёткое распоряжение.
- Роту карабинеров за бруствер в полной готовке к вылазке! Двум орудиям из резерва немедля к садам, и разогнать персиян картечью!
Сказано – сделано! Конная артиллерия на полных рысях понеслась вперёд, и на глазах неприятеля, лихо развернулась в боевой порядок. Персы до того оторопели от такой наглости, что упустили время, и позволил русским установить орудия по всем правилам. И только когда картечь русская засвистела персидским порядкам крестя их во всех направлениях, они проснулись и открыли ответный, хотя и безпорядочный огонь. Но вскоре, русская картечь выкашивая всё и вся, обратила всех персов в бегство.
Капитан Ладога и его приятели, стоя в густой листве, хорошо видели через трясущиеся листья и игравшие на них солнечные блики, как в жутком беспорядке бежали персы бросая топоры и пила, как кучками прыгали в ров сарбазы, укрываясь от страшного свинца. В таких действиях, и прошёл первый день осады.
Наконец, с утра 16-го сентября прибыла осадная артиллерия, и началась муторная и кропотливая возня с установкой пушек на станки и лафеты. На это солдаты ухлопали весь день, поминая всех богов и чертей, надрывая на тяжёлой работе жилы, и обливаясь потом. Персы ничем не могли помешать этим потугам, и лишь тоскливо наблюдали с двух рядов стен, опоясывающих цитадель.
До самых сумерек не утихали работы, а затем, весь гвардейский полк, Ширванский батальон, две роты сапёров с шестью пушками, и Крымский батальон под командованием графа Сухтелена, скрытно прошли сады, за коими и заложили брешь-батарею по наводке разведчиков. Весь следующий день пролетел в таких же нудных приготовлениях, но драгуны не унывали: свободные от службы офицеры писали домой письма, дремали, метали карты, или уединялись со своими наложницами. Именно в таком порядке провёл день и капитан Ладога: написал домой письмецо, поиграл немного в карты, и выиграв 80 рублей, уединился со своей Зарифой в укромном месте, приправив всё это, корзиной с фруктами и бутылкой вина.
Ночью, Червонец принёс известие что на брешь-батарее установили аж 20 осадных орудий, а одну, особенную батарею из 4-х мортир, выдвинули дальше по фронту, дабы накрывать Сардар-Абад навесным огнём.
- Ну, теперь Абаду хана, завтра мортиры зарычат, и полетят кизяки со щебнем по закоулочкам! – обыденно заметил на это капитан, чистив свои пистолеты. Едва только рассвело, армия вышла на позиции, а следом загрохотала осадная артиллерия. Персы, до того только слышали о мощи осадной русской артиллерии, но в то утро, они впервые на собственной шкуре испытали её страшное действие! Казалось, что от рёва сих чудовищных пушек, содрогается сама земля: с грохотом и пылью обрушивались в ров башни с не успевшими выскочить из них защитниками, а всю крепость сразу заволокло густым, горячим дымом. Кое-где уже начинали свой танец языки пламени. Здешние постройки не отличались особой прочностью, и разваливались, погребая под собой как солдат гарнизона, так и гражданских, искавших себе убежища…
Крепостная артиллерия стала энергично отвечать, и среди осаждавших начали расти потери. За день адской канонады, воздух казалось раскалился, но это, уже ничего не могло изменить. Особенно сильные впечатления оставляла ночная бомбардировка, когда в звёздном небе, словно сотни небольших комет, взрывались гранаты и ядра, опустошавшие укрепления и дома обывателей. Вместе со зданиями, постепенно погибала и крепостная артиллерия, и только одна, остававшаяся неповреждённой левая башня, продолжала накрывать амбразуры русских пушек, нанося артиллеристам потери.
Дабы подавить огонь из той башни, ночью, против неё выкатили четыре орудия из резерва, под началом капитана Чернивецкого, который до того, отвлекая внимания персов от ведения осадных работ, кипевших от крепостных стен, на дистанции 80-ти саженей. Едва начало светать, Чернивецкий наконец углядел ствол персидского орудия, блеснувшего в амбразуре той башни, что намедни, весь день противостояла одна, всей брешь-батареи. Бахнул дружный залп, и неприятельская пушка погибла. В день 19-го числа, русская артиллерия рокотала беспрестанно. Персидские пушки что ещё как-то отстреливались, окончательно захлебнулись. Господствовавшая над городскими воротами четырёх угольная башня, рухнула от нескольких попаданий, похоронив под собой своих защитников. стены во многих местах зияли проломами, и ядра, прошивая город насквозь, опустошали целые улицы. Лёгкая артиллерия с расстояния 80-ти саженей, буквально решетила башни и стены столь метко, что персы буквально не могли ни выглянуть, ни головы поднять.
В пять вечера, 19 -го сентября над разрушенными стенами крепости, заполыхал белый флаг. От Гассан-хана явилась депутация, просившая перемирия на три дня, и позволение для гарнизона отступит с оружием. Паскевич при всех его негативных качествах, оставался твёрдым и непреклонным полководцем. Его ответ оказался более чем понятен.
- Скажите Гассан-хану, что если он не сложит оружие в 24-ре часа, то будет висеть вместе со всем своим гарнизоном, на штыках моих гренадеров!
Парламентёры удалились, а русская артиллерия возобновила канонаду. Вечером, в начале восьмого, на русской позиции произошло досадное, но случающееся на войне происшествие, послужившее эпической развязкой осады. Устройство для сообщения огня с разрывным зарядом, ку гранат и ядер, называемое палительной трубкой, при выстреле из тяжёлого «единорога», отлетело дальше обычного, и угодило в пороховой погреб, располагавшийся в траншее. Рвануло весьма сильно, при чём погибло трое офицеров и двое солдат, окутав непроницаемой завесой русские траншеи, что вызвало порядочную суматоху…
Драгуны стояли в боевых порядках значительно дальше артиллеристов, ожидая привычной команды идти на приступ. Спрятав лошадей в надёжном месте, всадники лежали на траве дуясь в карты или травя различные байки. Время от времени, кто-либо из старших офицеров задавал наблюдателю вопрос, о результатах обстрела, или же залезал со зрительной трубой на дерево, и глядел лично. Когда случилась трагедия на батарее, Ладога монотонно хлебал кулеш, сидя на своей белой бурке, прислонясь спиной к шершавому дереву.
- Что там жахнуло? Зарядные ящики от персидского подарка рванули? – подняв голову, спросил он у денщика, сидевшего в ветвях.
- Да нет, похоже это у наших чего-то стряслось, мож гранату с горящим запалом уронили, или что-то в этом роде, ваше благородие… Изнутри ахнуло, от наших из траншеи.
- Ясно, растепайство, самая обидная смерть в нашем деле! – продолжая наворачивать кулеш, ответил капитан, - Скорее всего, на приступ нам сегодня идти не придётся, так что копите силы для решительного броска! – он доел варево, отложил миску, а ложку вытерев о траву, убрал во внутренний карман. Разрушенное укрепление в траншее скоро починили, и возобновили обстрел. Длился он до тех пор, пока один из жителей города, рискуя поплатиться жизнью, прокричал с крепостной стены.
- Солдат! Иди! Сардарь бежал!
В передовых траншеях крик услышали и разом повскакивали с мест, хотя в лагере уже тоже забили тревогу, видать о бегстве Гассан-хана, узнали ещё из какого-то источника. Оказалось, что он бежал вместе с гарнизоном, воспользовавшись суматохой на русских позициях, во время взрыва в траншее.
Командующий, глянув на часы, сразу же смекнул что ещё не слишком поздно, и приказал коннице броситься в погоню, а в подкрепление ей, придал Ширванский и Карабинерный батальоны.
- По ко-о-ня-а-ам!! – проорал Ладога, уже сидя в белой своей бурке с денщиком и ординарцем в сёдлах, и весь эскадрон звеня амуницией, махнул на коней, и стремительно ринулся по следам сардаря на Эриванскую дорогу. В поднявшейся буче, в траншею прискакал посыльный с приказом капитану Чернивецкому с двумя орудиями, так же идти в погоню, присоединившись к пехоте. Только вот пока орудия запрягали да выводили, пехотные колонны уже скрылись из виду, и пришлось догонять их на марш-марш…
Всадники, пролетая мимо крепости, заметили, что массы армян на улицах распевают молитвы, верный признак что персидской армии, внутри больше нет. Пока скакали по более-менее нормальной дороге, трупы персов попадались в изрядном количестве, у многих из которых, орудовали армяне и грузины, обчищая убитых. Чем дальше летели драгуны, тем трупов попадалось меньше, а скоро они пропали совсем, а затем, исчезли и последние знаки движения армии. А ночь как а грех попалась такая тёмная, что в трёх шагах не было видно ни зги. Нижегородцы во главе с Раевским в распахнутом сюртуке, ведомые больше самим провидением, пошли в обход, имея своей целью перехватить и отрезать дороги ведущие к Эривани, Тавризу, и турецкой границе. За нижегородцами устремились чугуевские уланы и казаки.
И ведь по началу, на небе поблескивали звёзды, выглянул чарующий восточный месяц отливающий золотом, а потом всё это словно нарыли чёрным саваном, и тьма-тьмущая обволокла бегущего Гассана и его солдат, стараясь укрыть их от суровых преследователей. Но опытен оказался полковник Раевский, и такие же опытные служили под его началом эскадронные командиры, что зацепивши след сардаря, уже не выпустили его до самого конца. Ветер трепал гривы коней, выбивал невольную влагу из глаз всадников, и гулко свистел в ушах. Драгунский полк не развалился, не распался в кромешной тьме на эскадроны, а продолжал нестись единым организмом, готовым в едином порыве обнажить сверкающие смертью шашки, и таранным ударом рассечь настигнутый гарнизон Гассан-хана…

Х Х Х


Как ни мешала кромешная тьма, как не завывали в небе потоки ночных, тоскливых ветров, а на земле волки и шакалы, нижегородцы всё же первыми настигли персов. Их вначале не столько увидели, сколько услышали: гул тысяч копыт и звон оружия да амуниции, верно указали русским, направление поисков. Молодой полковник с минуту покрутился на коне, а затем при подсказке пары офицеров, направил коня в нужную сторону.
- За мной, они там!
И вся конница ринулась за Раевским. Уже спустя четверть часа, далеко впереди, отчётливо послышался дрожащий гул земли, и отголоски множества человеческих криков. Ещё пара-тройка минут, и показались едва различимые силуэты всадников, тех из конницы Гассана, на ком сидели светлые халаты и черкески, или у кого были белые лошади.
- Вон они-и!!! Попались!!! Гассан, с-сукин ты сын! Теперь не уйдёшь!! – азартно заревело не менее десятка глоток сразу, и русские наддали во всю. Капитан Ладога в развевавшейся белой бурке, на ходу выхватив шашку, повернулся к своим в пол-оборота, и зычно прокричал.
- Р-ребята-а, р-руби их до последнего! Помни Эчмиадзин! Помни его канаву! Ур-р-а-а!!!
- Ур-р-а-а!!!- оглушительно грянуло со всех сторон множеством глоток, с железным шипением взметнулось над головами порядка шести сотен блеснувших ледяной смертью шашек, и набравший разгон для таранного удара драгунский полк, на всём ходу врубился в арьергард персов, не ожидавших такого и в страшном сне. Пока летели по степи, Ладога молился про себя об одном: только б не потерять врага, только б не упустить персов в такой темени, только б Раевский не заупрямился, принял совет как преследовать неприятеля в такой кутерьме!
- Проворонили Гассана! Как ж так крепость-то обложили, что пути-отходы не пресекли не перерезали, стратеги бля!!! – проорал на ходу капитан, но уже не расслышал что ему ответили: ветер спутал все слова. Земля казалось играла под копытами русских коней: то стремительно уходила вниз до замирания в груди, то плавно как на волне вздымалась вверх, уносясь далеко назад, невнятно различимыми, рваными лентами скал, утёсов, деревьев, мелькнувшей белым сахаром спящей мечети, высокого кургана с каменными столбиками, и плитами старого, татарского кладбища…
Вихрь и свист погони в голове стоял такой, что капитану невольно почудилось что они уже не скачут по земле, а парят над ней на высоте не менее аршина, так всё сливалось в этой бешенной гонке. Уже и в воздухе, над головами несшихся драгун, само-собой соткалось ощущения невидимого присутствия сотен или тысяч ночных духов: неведомые шумы и тени, раз за разом накатывались на скачущих, придавая им нового азарта. Какое-то дикое, не здешнее чувство, зародилось в душе капитана Ладоги в эти минуты: не дать уйти, настичь и изрубить в куски и крошки! Боги, боги, какая скачка!..
…Первые ряды персидского арьергарда, оказались даже не порубаны, а снесены, сметены мощнейшим ударом русского конного тарана: неприятельские всадники летели наземь вкупе с очумело ржущими лошадьми. Выпустив пар начального, крушащего удара, драгуны, а затем подоспевшие уланы и казаки, пустили в дело сабли да шашки. Дикий, ночной вихревой вальс смерти, завертелся звоном клинков, хлопаньем пистолетных выстрелов, и разноголосицей рубящихся людей. Ладога пролетел саженей 50-т по сплошным трупам, прежде чем по-настоящему пустил в ход шашку. В непроглядной тьме, когда с трудом можно было разглядеть чего-то и в двух шагах, приходилось рубиться наобум, почти вслепую. Впрочем, в условиях восточной войны, когда одежды враждующих сторон явно отличаются, даже такое сложное дело как ночная рубка, для опытных бойцов не являлось непреодолимым препятствием. Разношерстная персидская кавалерия, не имела единой одежды, а головные уборы в виде колпаков, папах, тюрбанов и шлемов, всё же позволяли различить их, даже в таком адском мраке. Чуть привставши на стременах, Ладога свистел шашкой крест на крест, рубя и парируя, закручивая и выбивая из рук сабли, отводя в лево и вправо, перерубая кисти рук с пистолетами, и снося одним махом бородатые и усатые головы в причудливых уборах…
Именно в такие минуты, минуты ночных боёв и сражений, Георгий Гвидоныч порой впадал в особое состояние: он ощущал себя как бы в двух ипостасях, одна рубилась в гуще сражения, другая нависала и парила надо всем этим! Рубясь грудь в грудь, всадники сверлили друг друга белками ненависти и оскалом напряжения всех лицевых нервов и мускул, кони их остервенело грызлись друг с другом, били копытами, взметались на дыбы и захлёбывались в клокочущем храпе. В горячей резне перемешалось всё и вся: драгуны, уланы, персы и казаки, и только близкие друзья, продолжали неописуемым чудом, как-то ещё держаться вместе.
В один из моментов, Ладога сразив очередного противника, уже замахнулся сбоку на тучную бородатую фигуру в меховой шапке, но фигура, матерно ругнувшаяся по-русски, и чуть повернувшись, оказалась казаком, и капитан остановил удар, выругавшись в ответ, да рванувши коня в сторону… Есаулов и Червонец по началу бывшие рядом, оказались вскоре унесены крутящимся потоком клинков, и моментально потерялись где-то. Ночной воздух трясло и корёжило от самой грязной, разноязыкой брани, среди которой, то тут, то там, резко прорывалось по-русски: «Гассана! Гассана не упустите! Гассана беретие!!!» Невозможно вообразить или представить себе, как протекало это невероятное сражение! Враги, в лучшем случае видели один-другого, а кто орал и рубился справа, слева, или сзади, понятия не имели совершенно никакого, и ориентировались только по голосам. Где дрался какой взвод или даже эскадрон, не видел и не знал никто. Было ли окружение Гассан-хана сплошным и плотным, не смогли определить даже утром, это оказалось нереальным. Сражаясь на уровне интуиции, русские кавалеристы понимали, что пробиваясь вперёд и наседая, они побеждают, и надобно напирать дальше, а уж там, как бог даст! Персы же, отбиваясь из всех сил, старались оторваться, уклониться от страшных всадников, и вырвавшись из адской толчеи, улепётывали куда только могли, лишь бы унести ноги из этого лютого месива! Мимо Ладоги, подобно порыву ветра пролетел вражеский знаменщик, следом за которым, молнией блеснул знакомый силуэт, и через секунду, всё поглотил мрак. Постепенно, плотность дерущихся редела, всадники стали двигаться свободнее, и глаза их уже яснее видели во тьме, да и богатые одежды с золочёными сбруями знатных персов, блестели и отливали уже несколько чётче. Разделавшись с рослым противником, Ладога перевёл дух: перед ним пока никого не было, бились-резались чуть в стороне, а подле него, поблескивая пуговицами да эполетами, собралась разношерстная компания из улан, драгун, и одного казака без шапки.
- Во винегрет ребята, да? – стараясь различить черты лиц, бросил им капитан.
- Этакой каши, в такую темень, я ишшо не хлебал! – отдуваясь, признался казак, утирая лицо пятернёй.
- Ладно братцы, до рассвета ещё далеко, а дело доделать надо, все за мной! – капитан коротко взмахнул шашкой, и пёстрая компания последовала за ним.
- Как бы Гассан не убёг в такой карусели, эвона как, ни одной хари не разглядеть! Слава богу, по мундирам отличие есть, не посекли друг-дружку, и то слава те господи! – на ходу бросил кто-то из них, но Ладога не стал ничего добавлять, его собственные мысли, немногим отличались от услышанных.
Ночная рубка закончилась так же стремительно, как и началась: в какой-то момент, биться стало просто не с кем, противник практически перестал существовать как таковая сила; кто бежал куда глаза глядели, а кого добивали на дороге и по обочинам… Кто-то, чертыхаясь принялся высекать огонь, и зажигать собранные на скорую руку факелы, что накрутили из тряпья, содранного с мёртвых персов, и стало наконец более или менее видно. Какое-то время, Ладога стоял на месте, надеясь, что на его белую бурку набредут Червонец или Есаулов, но с двумя факелами в руках подъехал довольный Кахи, и протянул один из них другу.
- Кого из наших живым видел? - спросил Ладога, принимая факел левой рукой.
- Кого видел-то? – отдуваясь переспросил князь – Барона видел, Балаховский мелькал, Бебутов с минуту назад живой был… А ты, кого видел?
- Никого, ординарец с денщиком, и те, провалились почитай, что в начале боя!.. Не ведаю даже, живы ли соколики мои, или крылышки сложили! – устало ответил Ладога.
- Поехали искать тогда! – весело предложил Баградзе, и Ладога согласно кивнув, тронул коня с места. Понемногу, но взводы вновь сбивались в эскадроны, товарищи находили друг друга, собирали павших, но в основном, просто оставались на местах, дожидаться рассвета. Ладога наткнулся на Червонца и Есаулова неожиданно. У небольшого костерка, под растрёпанным кустом неизвестного названия, которое алчно обжирали две лошадиные морды, сидели, и смачно наворачивали сыр и хлеб, ординарец с денщиком, причём проделывали это с таким видом, словно находились не шайтан знает где, а на загородной прогулке.
- Нет, вы поглядите на этих субчиков! – ахнул сердитым гласом капитан, осветив их своим факелом, отчего закусывающие, невинно поднявши глаза, не проронив не звука, продолжили жевать.
- Вы почему после боя к эскадрону не присоединились? Я вас с факелами ищу, думаю: убиты, живы, знать не знаю, ведать не ведаю, а они тут закусывают сидят, как у попа на именинах! – выпуская остатки скверного настроения, выговорился Ладога.
- Так в этой темени, разве чёрта с рогами найти можно, ваше благородие! – поднявшись на ноги, совершенно определённо заявил Червонец, а ординарец стоял молча, невозмутимо хлопая глазами.
- А по бурке меня отыскать нельзя было? – уже на всякий случай, спросил капитан, думая, слезть ему с коня, или не надо? – Другие уж вон по эскадронам собрались, а вы что?
- Так наш взвод, вон, в ста шагах стоит, тоже трофеи уминают, - отозвался наконец и Есаулов, после чего Ладога спокойно слез с коня, и подошёл к костру. Ординарец быстро запустил руку в свою сумку, и выудил оттуда ломоть остро пахнущего сыра и лепёшку.
- Угощайтесь, господин капитан!
- Где взяли-то? – охотно принимая кушанье, спросил командир.
- Так у них на некоторых лошадях тюки со снедью были, вот мы и взяли добычу с бою! – пояснил ординарец.
- Ну, добро, тогда садимся прямо тут, и ждём рассвета – решил Ладога, и первым опустился перед костерком, да стал неторопливо есть. Рассвет воспрянул над тьмой как-то так незаметно, и принёс наконец, почти полную определённость. На месте сражения насчитали более 500 изрубленных вражеских тел, 250 попали в плен, но Гассан-хана не оказалось ни там, ни сям… В лагерь возвращались не торопясь, гоня пленных одной толпой. В крепость, Паскевич вступил утром 20-го числа, встреченный христианским духовенством и населением.
Добычей, в разгромленной и дымящейся цитадели, стали более дюжины пушек, обширные запасы продовольствия, пришедшиеся как нельзя кстати, а итак же оказались освобождены множество русских пленных. Всё время пока длилась осада, их содержали в здании крепостного магазина, на крышу коего, постоянно падали гранаты и бомбы, угрожая заживо похоронить несчастных. Когда их всех выпустили, оказалось, что среди них, было немало армян, грузин, и даже немцев, из зверски вырезанной персами в начале войны, Екатеринфельдской колонии… Женщин содержали вместе с мужчинами. Слёзы от радости и пережитого горя, лились потоками. Бывшие узники выкрикивали свои имена ища земляков, и у многих это получилось: кто-то отыскал родных, друзей, или же просто знакомых. Одна из женщин обрела брата, и подобных сцен наблюдалось порядком. Тут же организовали кормёжку несчастных, появились полевые фельдшера чтоб убедиться в наличии или отсутствии поветренных болезней, да и просто оказать посильную помощь. Глядя на сцены с пленными, Ладога молча размышлял над тем, как повезло этим людям, что персам, пришлось бежать столь стремительно, что они не успели перерезать пленников. А сколько раз, за годы службы случалось иначе, когда после яростного боя врывались в казематы, и находили там ещё не остывшие трупы со следами жестоких пыток. В подобных случаях, следовало неминуемое возмездие, когда рубили и крошили всех до единого уже неприятельских пленников, дабы иные знали, и впредь думали, резать им русских пленных, или же не надо сего делать? Теперь, после короткого отдыха, перед русскими открывалась прямая дорога на Эривань, покорение которой, было теперь только вопросом, нескольких дней. Армия не стала задерживаться в Сардар-Абаде, и уже 22-го сентября, Паскевич привёл её к Эчмиадзину, а на другой день, двинул на Эривань.
К этому часу, в русском корпусе уже знали что Гассан-хан, с остатками своего гарнизона около ста сабель, бродил некоторое время в безводном ущелье в горах у турецкой границе, после чего пробрался в Эривань, приняв командование над её гарнизоном. А в самой крепости витали противоречивые настроения: после падения Сардар-Абада, дух населения и солдат сильно просел, и они возможно сдались бы, но тут притащился Гассан-хан, и своими речами возбудил решимость и мужество у солдат и жителей. Хотя были среди тех и других люди, что хотели бы задать новому коменданту вопрос о том, почему он, не смог защитить Сардар-Абада? Впрочем, подобные вопросы задавать было пока ещё рано, хотя, некоторые состоятельные граждане, уже тайно собирали свои манатки с тем, чтоб как можно скорее улизнуть из города, пока здесь, не начался ад кромешный, как по слухам и рассказом, произошло в Сардар-Абаде…
Но в русских войсках, не смотря на вроде бы благоприятные погодные условия, вновь разразились болезни. В ермоловских полках эпидемия была значительно меньше, чем в новых частях. На ермоловских ветеранах лежала основная нагрузка всей компании, вся тяжесть осады опускалась на их жилистые плечи и под Аббас-Абадом, и под Сардар-Абадом, и все минувшие сражения, и переходы под Нахичевань и назад форсированным маршем, и теперь тут, под Эриванью, всё повторялось.
Опытное око Паскевича сразу же срисовало всю картину, а посему, как шутили позже старые бойцы, командующий «снял опалу» с кавказских войск, сделавшись с ними приветлив и добр. И всё же и всё же, полки из европейской России мучились невыносимо, но даже среди них, нашлось одно удивительное исключение в виде сводного гвардейского полка. Эта часть, выглядела даже лучше, чем иные кавказские подразделения, ибо из 1200 штыков, в строю у гвардейцев, самое малое, стояло 900 человек. Все эти обстоятельства, лишь усилили решимость русского командования, как можно скорее покончить с Эриванью.
В драгунском полку во всю готовились к жарким делам, подобно обвалу средь мёртвой тишины, на них обрушилось известие, что их полк и два казачьих, при 4-х орудиях, отправляются на правый берег Занги, дабы пресечь попытки эриванского гарнизона улизнуть, как это случилось под Сардар-Абадом. Однако при всём желании, уйти из Эривани уже никто не мог, войска стояли кругом, и прорваться через такое кольцо, не представлялось возможным. Теперь, город обложила уже не собранная с миру по нитке и кое-как вооружённая рать Цицианова, не насчитывавшая и 4-х тысяч бойцов, без осадной артиллерии, и не изнурённые походом да лишениями полки горделивого старика Гудовича, так же не имевшие осадных пушек, нет. Теперь, под Эриванью стояла армия, пусть и ослабленная болезнями, но более многочисленная чем первые две, и имевшая в наличие мощную осадную артиллерию, от которой уже не могли спасти никакие стены, бастионы и башни. Участь Эривани была предрешена, и это, понимали теперь абсолютно все.
Исходя из всего выше приведённого, капитан Ладога, сидя в тесной компании друзей-приятелей, выражал полнейшее недоумение, приказом Паскевича.
- Нас, нас прошедших горнила Кавказских компаний, ставить на стрём, вместо того, чтоб бросать на приступ! Да как сие понимать-то прикажете? Да с этой задачей вполне бы себе и уланы справились, не их работа в проломы врываться, или на стены лезть! И кто его только надоумил на это? Лучший полк во всей кавалерии, должен стеречь, чтоб гарнизон не сбежал, словно мы, ополченцы какие-то! Ну, действительно, дали умнику кузнечный молот, и коли мол орехи!
Баградзе, тоже возмущался таким решением начальства, и его эмоции разделяли все остальные, недовольство и удивление оказалось всеобщим. С грустью, но без эмоций, отнёсся к случившемуся вездесущий Червонец, сказавши недовольному начальнику.
- Обидно конечно, что нас, на пастушью службу определили, но может хоть там отдохнём...
- Ты, в другой раз, ежели захочешь чего-то умное сморозить, то лучше помолчи! – отрывисто бросил на это капитан, а спокойный и собранный денщик, увязывая третий мешок с сухарями, обывательски заключил.
- Наверное Паскевич нас настолько зауважал, что поставил на самое ответственное место, дорогу стеречь, а то вдруг персы по горам разбегутся, а потом лови их… Уланы народ хотя и юркий, но в горах да лесах не охотники, не переловят они сарбазов да гулямов, вот мы и поставлены основную задачу исполнять, а то как же иначе? – и коротко глянул на делавшего тоже самое Есаулова.
- Вы, всё уложили? – оставляя ненужную более тему, спросил их Ладога, окинув обоих, родственным взглядом.
- Всё уложено: харчи, вода, вино, водка, боеприпасы и барахлишко! – ответил за двоих Червонец.
- Тогда по коням! – мотнул головой капитан.
Со своих закрытых позиций, нижегородцы привычно наблюдали рутинную картину осады. С утра 26-го сентября, тишину разорвала русская канонада, которой, персы стали привычно отвечать с восточной стены, глядевшей на осаждавших, пятью огромными башнями. Вся цитадель моментально окуталась громадными облаками порохового дыма, а над головами русских солдат загудели неприятельские ядра и гранаты, завизжала картечь…
Огонь осаждавших, с первых же минут показал своё весомое превосходство над пушками осаждённых. Один из русских снарядов прямиком угодил в купол главной мечети, выстроенной из великолепных глазированных кирпичей, пробив его насквозь. От бомбардировки пострадал и дворец сардаря, яро пробило стену, и осколки посекли портрет шаха, и персы сочли сие событие, дурным для себя знамением… Сам Гассан-хан оставил дворец и переселился в скромную комнату крепостного укрепление. К закату, основной огонь затих, но мортирная батарея жарила по Эривани всю ночь, посылая на головы её защитников, длиннохвостые огненные кометы, разрывавшиеся внутри разрушением и гибелью. Пользуясь замешательством и густой темнотой, русские устроили множество осадных траншей, установив ещё одну сильную батарею, и утром 27-го числа, на крепость обрушился шквал 18-ти пушек.
В крепости, на заходе солнца на трубах и барабанах, играли зорю на английский манер, а гарнизон методично чинил повреждения, после чего крепость затихала, за исключением густой цепи часовых на стенах, опасавшихся проникновения русских лазутчиков. Протяжные крики персидских дозоров «Сар-бас!» слышались до самого восхода.
Русские продолжали осадные работы и в эту ночь, продвигаясь к стенам всё ближе. Так же тянулось это всё и в следующие сутки. Огонь персов хотя и вёлся ими интенсивно, но русские к нему скоро привыкли, он оказался практически безвреден, персы так и не усвоили уроки меткой стрельбы. К драгунам, долетел забавный эпизод из жизни егерей, когда во время ответного огня, одна из персидских бомб, угодила прямиком в батальонный котёл с кашей и в нём лопнула, лишив егерей обеда, и обдав многих горячим варевом с ног до головы (пострадал так же и сам котёл)
- И смех и грех, а мы, торчим тут как скромные родственники на похоронах богатого дедушки: и хочется нанести визит, да вот не вхожи! – выслушав историю о каше с бомбой, заметил на это Ладога, уплетая у костра такое же кушанье. Жизнь за речкой, напоминала для драгун в эти дни, будни полевого лагеря на границе. Дозоры стерегли броды, через день принимая перебезчиков и дезертиров, приносивших вести что в городе совсем всё худо, и вероятно, что Эривань скоро сдадут. Кто-то из солдат и офицеров удил рыбу, удобно устроившись в камышах, другие стирали бельишко, третьи купали коней и лагастались сами, словом, по сравнению с артиллерий и пехотой, казаки и драгуны кейфовали!.. Есаулов, ухитрялся каждый день, утром и вечером, таскать к их с командиром столу, здоровенных и жирных рыбин, коих либо жарили, либо варили в кулеше. Червонец хотел попытать удачи в охоте, но возвращался с пустыми руками.
- Вся птица речная, от этакого грохота, похоже в Турцию эмигрировала! – сплюнув себе под ноги, подытожил он, вернувшись в очередной раз пустым.
- А вона она граница, рядом, сбегай да подстрели пару утей! – лёжа в тени под натянутым брезентом, посоветовал ему Ладога, в задумчивости покусывая травинку. Его верная Зарифа сладко дремала рядом, подложив под голову узелок с нарядами, что привёз ей капитан из Сардар-Абада.
- К османам-то? – прижмурившись от солнца, кряхтя переспросил денщик, присаживаясь рядом, откладывая в сторону ружьё и кожаную сумку – Не, не поеду пока, а то глядите ваше благородие, они сами к нам невзначай пожалуют… - добавил он, сгибая одну ногу в колене.
- Невзначай не выйдет, - Ладога отбросил травинку и повернулся к ефрейтору – стерегут наши османов, хотя, это слабое утешение… Без подмоги из России, наступать на двух фронтах мы не сможем…
- В ту войну-то, наступали – осторожно напомнил Назар.
- Наступали, - огласился капитан, и прибавил – в ту войну, у нас на всю линию, семь, в лучшем случае десять тысяч русских войск имелось, не считая ненадёжных союзников из местных, но, - Ладога сделал ударение на этом слове – тогда у нас Котляревский был, Корягин, Лисаневич, люди, действия которых не то что противник, наши умники в ореховых кабинетах, и те, просчитать не могли! А теперь у нас Паскевич, думающий что он и сам с усам… Вот это брат-Червонец, и есть в нашем положении самое опасное!..
- Да понимаю я, ваше благородие, болести эти проклятые ещё навязались, - опять поморщился ефрейтор, и чуть смущённо сознался – я и сам чуток прихворнул, ёжило меня, знобило маленько, а потом ничего, на ногах всю заразу и сносил, да ещё чача княжеская помогла, я в неё перчику по чуть добавлял…
- Да ты у нас дохтур! – улыбнулся Ладога, и поглядев по сторонам, поинтересовался – А где Есаулов есть? Куда этот кошмар благочестия делся?
- Да может с бабёнкой своей где уединился? – не очень уверенно предположил денщик.
- Хорошо если со своей, - туманно заметил капитан, и поглядел на посапывающую любовницу. Уловив это движение командира, денщик резко «вспомнил» что ещё не проверил сбрую у своей лошади, оттолкнулся от земли, и неторопливо ретировался. Ладога сорвал длинную травинку с колоском на конце, и осторожно принялся щекотать в ноздре спящей гурии. Зарифа засопела, мурлыкнула чего-то, наморщила носик, и забавно чихнув, хлопнула себя ладошкой по лицу. Ладога тихо, но от души расхохотался. Наложница открыла глаза, поводила ими вправо-влево, поморщила прелестный носики глубоко вздохнув, улыбнулась своему господину.
- А, это снова ты безобразничаешь, мой господин?
- Снова я… ну, Зарифа-ханум, выспалась? – растянув рот в скупой улыбке, спросил капитан, пристально глядя на неё своими резкими глазами.
- Угу, подремала… а разве я, ханум? – притворно удивившись, спросила гурия, для которой такое к ней обращение капитана, означало что он в хорошем расположении духа, и ей может перепасть нечто приятное.
- Ну, пока не рассердишь меня, да, ханум, только такая, невсамсделишная, а понарошку, - слабо жестикулируя пальцем, пояснил Ладога, и вдруг переменившись в лице, чего Зарифа всегда в нём страшилась, тихо поинтересовался – Скажи голубка, а ты приданное-то своё бережёшь на чёрный день? Монетки, колечки и всё такое?
- Немножко собираю, а ты чего, господин, в карты проигрался, деньги нужны? – озабоченно спросила Зарифа, хлопая своими длинными ресницами.
- Деньги? От тебя? - с изумлённым лицом переспросил Ладога, и философски заметил, не отводя взора – Твои капиталы, ясноликая гурия, мне без надобности… Если уж станет нужда лютая в золоте, я, моя мила, тебя купцу богатому продам, а деньги, пропью с товарищами!
Услыхав такое, Зарифа вспыхнула как сноп соломы, часто заморгала, и разразилась тоненьким причитанием.
- Как, продашь? Меня?! Я что, уже надоела тебе? Другую себе завести хочешь? Заводи если хочешь, только не надо меня купцам продавать, они все жирные, грязные и гадкие! Лучше возьми ружьё и застрели меня!.. Ну, зачем меня продавать? Я, танцевать буду, и деньги тебе приносить стану… Я всё умею делать, я…
- Ну, полно, всё, уймись уже! Пошутил я, дурочка ты моя! – улыбнувшись наконец, повернулся на спину капитан, и заложил руки за голову. Зарифа тревожно дыша, поглядела на него сверху.
- Пошутил?
- Пошутил, пошутил…
- А чего про деньги спрашивал, зачем?
- Ты, Зарифа вот что, - лицо капитана сделалось задумчивым – ты как зря денежки не трать, собирай себе в загашник, прячь куда вы там бабы на себе их умеете прятать, и копи, авось потом и пригодятся!
- Господин хочет оставить меня? Ты уезжаешь домой? - опасливо спросила гурия, прижавшись к нему своей пышной и упругой грудью. Он приобнял её одной рукой и притянув к себе, поцеловал.
- Не хочу я оставлять тебя, не думай… Если такое и случиться меж нами, то не вдруг, тут, в ином дело… Настроение что-то примерзкое, и не настроение даже, а так, играет чёрт на бубне… В общем, Зарифа, если убьют меня (она вздрогнула всем телом, и стала испуганно смотреть ему в лицо) ты тогда не зевай, а пристань к кому-то из наших, вон, хоть к барону, он как-то по пьяни признался, что ты нравишься ему… Если вдруг, то не удумай в Турцию или Персию стрекача задать, там тебе точно кирдык придёт…
- Я не хочу никуда бежать господин, я с тобой хочу остаться! – начала было Зарифа, но капитан, приложил свой узловатый палец к её нежным устам.
- Ти-хо… не перебивай… Если убьют меня, прибейся к кому сама знаешь, а т о купи какую-нибудь мелочную лавку, и заведи своё дело. Сможешь торговлю-то вести?
- Не знаю, я считать могу только до ста, а читать и вовсе не умею – шмыгнув носом, созналась гурия, смахнув с румяной щеки, тяжёлую слезинку.
- Ну, как бы там ни было, я не хочу, чтобы ты, вновь к разбойникам попала, или у солдат по рукам пошла, ничем хорошим это не кончиться… А вот к офицеру какому-нибудь прибейся пока капиталец подсоберёшь. Поняла меня? – он осторожно мазнул указательным пальцем, ей по кончику носа.
- Я поняла… я сделаю как ты велишь, сделаю как ты хочешь, может меня даже какой богатый начальник к себе в наложницы возьмёт? – спросила вдруг гурия, и поглядев господину в глаза, переспросила, сможет ли она, понравиться богатому начальнику?
- Всенепременно понравишься, я, в тебе не сомневаюсь – переходя уже на свой обычный тон, пояснил капитан, азартно заблестев глазами: тоска и грусть из них ушли, а лёгкость и шутливость появились – знаешь, замахнись сразу на Паскевича, чтоб на прапорщиков не размениваться!
- Ага, - сразу же посмурнев, возразила Зарифа – где бы я его увидала-то? И кто ж меня к вашему генералу пустит? У него небось там такой гарем, что я, и даром не нужна!..
- Ну, ты нос не вешай, гарем там может и есть, но и ты не теряйся, в случае чего, прямо к нему и ид: «так мол итак ваше превосходительство, осталась я молодая да бесхозная, и желаю теперь жить-танцевать в вашем будуаре!».. Мне думается, что он оценит твой порыв.
Зарифа на полминуты задумалась, но затем поглядев на улыбающегося капитана, укоризненно покачала головой.
- Э-э-х! Господин опять всё шутит над своей Зарифой, всё подсмеивается!.. Только я уж умею такие ваши шутки разоблачать: у разбойников жила, так насмотрелась и наслушалась. Только вот с тобой господин, немного млею и теряюсь, а потому и попадаюсь на твои шутки…
- Ну, шутки-шутками дорогая моя, а свой золотой запас, ты копи. в жизни пригодиться! – заметил капитан. Так вот и шли часы нижегородцев за речкой в ожидании развязки Эриванской осады.
Крепость переживала все страхи и ужасы бомбометания: день и ночь тряслись эриванские стены и крыши от рёва русской артиллерии, день и ночь густые клубы дыма и пыли, затмевали городские улицы и дворы. Стены покрывались трещинами, раздавались врозь, и с ужасным грохотом и треском обрушались огромными кусками-глыбами прямо в ров, засыпая его до самых краёв. Амбразур по фронту, более не существовало: пушки оказались подбиты, прислуга, выкошена осколками, или разбежалась, проклиная всё и вся. Ответный огонь персов угасал с каждым часом. Около 20-ти тысяч жителей, в большинстве своём армяне, насильно согнанные за стены, умоляли Гассан-хана о сдаче, но в ответ получали угрозы и отказы от сурового коменданта.
Но, несмотря на крепость духа коменданта, крепость духа у остальных обитателей обречённого города, уже иссякала: к вечеру 28-го, в Эриване больше не играли английскую зорю, вместо которой доносились только унылые и монотонные оклики персидских часовых. В крепости со страхом и тревогой ждали приступа, понимая, что в этом случае, горе и кровь, оросят и без того израненные кварталы и улицы города. С утра пораньше 29-го, вновь заревела-зарычала брешь-батарея, и от её адского огня, где-то около полудня, обрушилась угловая башня, вместе со смежной с ней куртиной (частью крепостной стены, что находилась между бастионами) Оставалось добить контрэскап,(искусственный склон, срезанный под большим углом высотой порядка двух с половиной метров) и завалив им ров, без штурмовых лестниц, по кучам щебня идти напролом и брать улицы на штыки да сабли. Но тут, возникла надобность в измерении глубины и ширины рва. Собравшиеся офицеры метнули промеж себя жребий, и честь исполнить это поручение, выпало известному, и впоследствии прославленному кавалерийскому генералу, а ныне подпоручику лейб-гвардии Московского полка, А. Ф. Багговуту.
Взяв с собой двоих солдат, подпоручик, под вражеским огнём пополз с ними к намеченной цели. С русских позиций смельчаков прикрывали как могли, и чуть ли не в слух молились.
- Ну, господи-спаси… выноси, царица небесная… давайте, братцы, изловчитесь, не высовывайтесь… аккуратненько, без геройства, чуток уж осталось! – в нескрываемом волнении бормотали одни, поглядывая на едва видные фигурки трёх своих товарищей мелькавшие среди груд битого кирпича и земляных горок.
- Проснулися, мать вашу!.. Что яво, ров энтот, ночей нельзя было измерить? Пошли вон казачков, аль егерей, они те с чёртовой маменьки мерку сымут, и на подушке податуть! А тута очнулись, под огонь лезь, да измеряй теперь, тьфу! – в полголоса бранились другие. Багговут и солдаты доползли-таки до рва, и по одному спустившись вниз, и начали с помощью лота измерять глубину и ширину. Едкий дым пополам с горечью сильно мешал работе, но подпоручик задание выполнил, хотя разорвавшейся бомбой, в последнюю минуту убило одного из солдат. Паскевич сразу же наградил лихого поручика орденом Владимира 4-й степени с бантом. Дабы уменьшить жертвы среди населения, командующий послал Гассан-хану предложение сдать крепость, давая взамен свободный выход ему, и гарнизону. На размышление отводилось шесть часов. Комендант ответить не соизволил. Утром 30-го, когда на Ираклиевой горе возвели новую, 6-ти орудийную батарею, а осадные работы довели до третьей параллели, или по-другому траншеи, что опоясывали крепость, из города явился парламентёр, привезший согласие хана сдаться, но Гассан, просил позволение испросить на это, разрешение у Аббаса-Мирзы, стоявшего в 70-ти верстах от места событий, близ города Хоя.
- Без посылок к Аббасу-Мирзе сдаться немедленно, иначе, Гассан на себе узнает силу русских штыков! – был ответ Паскевича.
Парламентёр вернулся в крепость, и более не показывался. Становилось ясно, что придётся применять крутые меры, несмотря на наличие в городе христианского населения. Казакам и драгунам, прислали с вестовым наставление усилить караулы и бдительность, ибо Гассан-хан может попытаться прорваться из города.
- Мы и без высочайших наставлений это понимаем! – бросил Ладога, когда этот слух, принёс ему Червонец – Каждый день стережём этого Гассана, знаем с кем дело имеем…
Беглецов из Эривани пребывало всё больше, стали попадаться даже состоятельные люди, умолявшие драгун и казаков, спасти их. Всех перебежчиков отправили в одно место до выяснения, и продолжали нести усиленные караулы. Канонада и осадные работы продолжились до вечера, когда две тысячи рабочих по приказу Паскевича начали продвигаться уже к самим стенам. Луна, глядевшая на адское варево с вечера, теперь пропала среди облаков, чем много помогала осаждавшим.
В какой-то момент, в полной темноте, стены Эривани вспыхнули ярким подсветом, от чего и рабочие и позиции русской батареи стали различимы словно днём. Следом за этим, эриванские стены полыхнули страшным орудийно-ружейным огнём. Сводный гвардейский полк, охранявший рабочих, стал отходить, начались расти потери. Руководивший работами Пущин, отказался отходить, и продолжал рытьё траншей. Паскевич, через Багговута приказал отходить, но Пущин, явившись к командующему, уговорил того не отходить, поручившись головой что завтра, крепость будет взята. Дабы избежать потерь, Пущин приказал рабочим не высовываться из траншей и плацдармов.
По освещённым стенам крепости открыли убийственный огонь 40 тяжёлых орудий. В эту самую страшную ночь в истории Эривани, о которой потом с ужасом вспоминали свидетели, обстрел не затихал до самого рассвета. Одних только бомб, в городские кварталы залетело свыше тысячи. Огромное пламя пожаров, подобно гигантскому савану, поднялось над улицами, освещая кварталы погребальным заревом. Картина разрушения города, вырисовывалась воистину страшной: с пронзительными воплями метались туда-сюда жители и солдаты гарнизона, проклиная вся и всех… Крепость, погибала на глазах, словно античный город под воздействием стихии!
Однако сам Гассан-хан с верными людьми, аж за два часа до этой «гибели Помпеи» предпринял попытку прорыва из обречённого города. Часть гарнизона что пошла с ним, пробиралась к северным предместьям, задумав обойти их стороной, и переправится через Зангу. В ту ночь, эти предместья сторожили две роты 39-го егерского полка, а на высотах, сразу за ними, что прилегали к реке, занимали позиции казаки Андреева и Сергеева, под началом подполковника Красовского, а также чугуевцы с подполковником Ивличем.
Драгунский полк поднялся по тревоге, когда у соседей поднялась отчаянная стрельба и донеслись звоны клинков. Все моментально приготовились, но полковник приказал оставаться на месте, и держать ухо востро.
- Прорыв у соседей, может быть отвлекающим маневром, а основной удар возможен и у нас, так что не волнуйтесь ребята! – пояснил тогда Раевский. Однако часа через два у соседей всё стихло, а у драгун и не началось. Как выяснилось буквально тут же, напоровшись на егерей, персидская пехота ломанулась обратно в крепость, а вот конный отряд сабель в 60, единым кулаком прорвал стрелковую цепь, но наскочивши на улан и казаков, в короткой стычке оказался опрокинут, и прогнан обратно. До крепости добрались немногие, среди которых, как оказалось находился и сам ретивый комендант. Когда Гассан вернулся, то застал уже поистине картину апокалипсиса: в городе, не оставалось ни одного целого здания, и множество жителей, нашли свою погибель под горящими развалинами. Везде стояло неописуемое смятение: женщины и дети, в безумном ужасе носились по узким улочкам ища спасение от летящей с смерти…
Большая толпа разгневанных жителей подступила к Гассан-хану, и уже буквально потребовала, чтобы он сдался, но упрямый комендант осыпал их проклятиями и бранью. Наступило 1-е октября, и жители, и солдаты гарнизона, с ледяным ужасом увидели, что русские туры уже стоят на самом краю рва. То есть, если город опять не сдастся, и осаждавшие начнут садить из орудий уже вот практически в упор, то об Эривани, можно будет рассказывать только в трагических воспоминаниях. Страшное отчаяние овладело всеми! Не имея понятия куда бежать и где укрыться, люди ринулись на башни и валы, где одни становясь на колени махали белыми платками и кричали что они сдаются, а другие спускались в ров, и не обращая внимание на рой свинца, перебегали в русские траншеи. В один из таких моментов, шесть рот гвардейского полка с полковниками Гурко и Шепелевым, бросились через брешь в стене, и мигом заняли юго-восточную башню, игнорируя неприятельский огонь, ведшийся с южного направления.
К северным же воротам, дабы пресечь любую попытку бегства, подошёл генерал Лаптев с другими ротами гвардейцев и рабочими от Севастопольского, и 39-го егерских полков. Сюда же поспешил и генерал Красовский с частью своего отряда, и стал на краю рва, в ожидании, когда с той стороны, очистят ворота от оборонительного завала.
Как же жизнь, порой подло и зло, шутит с людьми, играя ими, вынося невредимыми из, казалось, неминуемо гиблых передряг, но подводя под обидную, нелепую гибель в тот момент, когда уже, кажется, всё позади, и осталось только заперев дверь, опустить ключ в карман, и всё!..


Х Х Х


Уже чуть погодя, драгуны узнали от егерей, что тогда произошло у Эриванских ворот. Генерал Красовский, со своим неразлучным другом обер-аудиторпом Беловым, генерал-адьютантом графом Сухтеленом, и генерал-майором Лаптевым да двумя адьютантами, дабы ускорить процесс разблокировки ворот, перешёл ров, и замер прямо перед ними. За окованными железом воротами, явственно доносился шум большого спора, и Красовский, приказал Белову, хорошо знавшему здешние языки, дабы тот приказал персиянам немедленно открыть ворота. Едва только Белов передал приказ генерала, сверху ахнул выстрел из старого фальконета, чья медная пуля раздробила обер-аудитору череп, и его кровь, и мозг, забрызгали стоявшего близко Красовского. Как оказалось, это стрелял сам Гассан-хан, желая убить именно Красовского… Этот проклятый выстрел со стен Эривани, оказался последним, через три минуты ворота распахнулись и русские вошли в крепость. При обследовании пороховой башни, поручик лейб-гвардии Финляндского полка Лемякин, то ли почуял, то ли заметил в погребе что-то не ладное, бросившись туда увидал запасы пороха, и горящий фитиль, который он тут же выхватил и затушил. Потом поговаривали что это дело, устроил Гассан-хан, намеревавшийся взорвать крепость.
Гарнизон сложил оружие, но неукротимый Гассн-хан заперся с отрядом самых преданных себе людей в мечети, стоявшей близ ханского дома. Генерал Красовский с двумя ротами сводного гвардейского полка окружил мечеть, и под угрозой штурма, вынудил персов прекратить огонь, а затем, войдя внутрь, одной лишь силой убеждения и присутствием духа, уговорил известного своим неистовым норовом Гассан-хана и 200 его людей, сдаться без кровопролития. Красовский лично снял с хана его оружие, и передал своему адьютанту, барону Врангелю, а уж тот, по приказу генерала, передал его состоявшему при Сухтелене офицеру Чевкину, и приказал доставить сие оружие корпусному командиру. Вместе с Гассаном, сдались шестеро высокопоставленных ханов, но первого коменданта крепости, Суван-Кули-хана, среди них не оказалось. Спустя время, его отыскал поручик генерального штаба Чевкин, (ставший много позже министром) в одном из подземелий, где экс-комендант, скрывался с обильными запасами продовольствия, в надежде сбежать.
Обыкновенно по взятии любого города, начались грабежи, но ровно через два часа, повсюду уже дежурили крепкие воинские караулы, и был водворён полнейший порядок. В крепости, победители взяли 49 орудий, 50 фальконетов, и четыре знамени, а в плен угодили 4000 сарбазов. Потери русских оказались ничтожными, так как на сей раз, при помощи мощной артиллерии, обошлись без кровавого штурма. Таким образом, в день Покрова Пресвятой Богородицы, пала самая важная крепость тех мест. На другой же день, в русских войсках объявили праздник, отслужили благодарственный молебен, после чего, полки и батальоны прошли церемониальным маршем по улицам города, поразив взоры жителей чудовищным размером осадных орудий, что и сокрушили многовековую цитадель. Паскевич кричал каждой проходившей мимо него части «С победой поздравляю вас, ребята!» а солдаты в ответ кричали «Ура!»
К большому сожалению, и здесь не обошлось без трагедии. Во время молебна, когда запели «Тебе бога хвалим» все полевые и осадные орудия, установленные по берегу Занги, дали залп, отчего часть ветхой и повреждённой стены, обрушилась в ров, от воздушного сотрясения, увлекши за собой множество зрителей, спокойно рассевшихся меж зубцов и на башнях.
Из-за этого случая, когда Паскевич уже получил титул графа Эриванского, Ермолов, едко называл его «графом Иерихонским». Всё вышеописанное, наши нижегородцы либо видели лично, либо услышали в пересказах. Двигаясь в церемониальном марше, после приветствий Паскевича, весь полк разом ответил ему «Ура!» и пошёл дальше. Как шутили да размышляли чуть погодя Ладога и компания, в тот великий час, они кричали «Ура!» Паскевичу-полководцу, его таланту и выдержке, что сберёг людей, истратив лишь заряды и порох. О его негативных качествах, в те минуты старались нее думать, и лишь трагедия с обрушением в ров части стены со зрителями, всколыхнула души, нашим героям.
- На кой вот бес, всеми стволами-то жахнули? Не средние ж века, можно было догадаться что эти стены, на ладан уж дышат, и от одного гула рухнуть могут! – поговаривали в своей среде Ладога, Кахи, Воронец и прочие. Вид разрушенного города, несколько поразил драгун, до того момента не встречавших разрушений больших городов.
- Вот что стоило в ту вот войну, Цицианову такие пушки передать? Сколь народу зазря положили на штурмах да атаках! – качали головами бывалые офицеры и солдаты, проезжая по разбитым кварталам.
- Вот господа, мы наконец и сковырнули сию болячку, место вычистили да прижгли, - говорил на дружеской попойке Ладога, сидя с ними прямо на траве, вокруг уставленного питиями да яствами ковра – И тут, Паскевич наш, как к нему не относись, проявил себя блестяще: потери ничтожны, (Белова жаль, нелепая смерть) а вот победа блистательна, выпьем за это!
Они выпили, а Барон Ландграф спросил его.
- Изменил ты, выходит, мнение своё о Паскевиче?
- Не-а, не изменил… не знаю как для других, но для меня, в этой ситуации есть два Паскевича: один, герой Отечественной войны, и многих иных компаний, талантливый полководец, умеющий воевать наличными силами, и в сражениях всегда на своём месте; и другой – самодовольный, себялюбивый, не чурающийся строчить доносы на неугодных, и выживать тех, кто имеет своё личное, видение дела… Как в одном человеке может уживаться подобное, я понять не могу, и не хочу, хотя повидал вместе с вами немало! Так вот, – кпитан налил себе вина в кружку – первого Паскевича, я принимаю всей душой, верю, что не подведёт солдата нашего, и доведёт дело до победы… А вот уж другого Паскевича, я не хочу не видеть, ни знать, ни понимать, ни принимать… И «Ура!» я сегодня орал, тому, первому Паскевичу, а второму, я могу лишь едва кивнуть, вот и вся моя философия господа-выпивохи! – Ладога широко улыбнулся, и поднял кружку. Все снова выпили, и почти единогласно приняли размышления капитана, порешив в итоге, служить как долг велит, под началом первого Паскевича, и стараться поменьше думать про второго, ибо изменить что-то, никто из них не мог при всём желании.
Отдых по Эриванью оказался весьма непродолжителен, и очень скоро, Паскевич двинул армию на Тавриз, вторую столицу Персии, или как её тогда звали, столицу иранского Азербайджана. Все ободрились, и полные решимости закончить войну, двинулись в поход.
- Мож хоть в Тавризе энтом отдохнуть выйдет, тама и пастбища, и сады фруктовые, и прохлада, жаришши нету как Кара-Бабе, а, как думаете, ваше благородие? – спросил у Ладоги Червонец, ехавший пор правую руку.
- Отожрёмся и отоспимся, если на Тегеран идти не придётся – спокойно ответил капитан.
- А что, можем пойти? – озабоченно повторил Червонец, основную мысль.
- Если шах станет волу яйца крутить, тогда пойдём… Но, думается мне что его величество, решит ограничиться потерей Тавриза, и не станет искушать судьбу – задумчиво глядя перед собой, проговорил капитан.
- Таариз это отдых, шах вряд ли станет даже им рисковать – рассудительно заметил Есаулов, покачиваясь в седле слева.
- Возьмём – узнаем! – закончил тему капитан. Весьма скоро, драгун отправили в авангард, и они на несколько вёрст, как и полагалось, оторвались от основных сил, продвигаясь со всеми надлежащими мерами предосторожности. Нижегородцы двигались налегке, но свой небольшой обоз, у них всё же имелся. У Ладоги и его денщика с адьютантом, были две повозки с припасами, в одной из которой, крытой, терпеливо снося тяготы переходов, сидела верная Зарифа, скрашивая на привалах и ночёвках, тяжёлую жизнь своего господина. Любовница ординарца Есаулова, ехала на обыкновенном мерине, чуть сзади своего покровителя, как и некоторые другие гурии (не всем нашлись места в крытых фургонах) У денщика на настоящий момент, постоянной любовницы не водилось, и он, только ещё работал в этом направлении.
Полковое начальство, на наличие женщин у некоторых офицеров, смотрело понимающе, а начальство повыше, занималось делами более существенными, чем нарушение морали. Через несколько дней, вдали показались верхушки башен и минаретов города Маранды, и авангард остановился.
- Чёрт его ведает, чего в этой манде-Маранде есть, и кто там за стенами сидит? – вслух произнёс Ладога, гадая про себя, как поступит полковник? Полковник, подумавши несколько минут, отправил вперёд разъезд из 30-ти человек во главе с капитаном Ладогой. Никаких лишних наставлений от командира полка не последовало, да они и не требовались. Разъезд поскакал к городу на лёгких рысях, и через пять минут, встретил дозор из казаков, начальник которого сообщил что не только Маранда наша, но и Тавриз уже взят, отрядом князя Эристова, 13-го числа, после небольшого и почти бескровного дела, когда неприятельское войско выведенное в поле 1-м министром Алаяр-ханом, разбежалось от первых же залпов русских пушек, а городская толпа, от переполнявших ея чувств, кинулась разграблять дворец его высочества, Аббас-Мирзы. Беспорядки правда скоро утихли, и в городе воцарилось спокойствие. Ладога со товарищи поспешили доставить эти вести по начальству, и командующий отдал приказ ускорить марш. Оставив не нужную пока осадную артиллерию, войска спешно пошли в два эшелона. Но быстрого движения не получилось. Погода испортилась, зарядили дожди, и идти можно было только короткими переходами.
На одном из бивуаков, по драгунским рядам пролетел приказ двигаться вместе с Чугуевским полком под началом Паскевича на Тавриз, а пехота прибудет позже. Впрочем, как вскоре оказалось, приказ передали не совсем верно: вместе с конницей, маршем на столицу Азербайджана пойдут Карабинерный полк и батальон егерей.
Пока шли, судили-рядили, каким образом Эристов, из вверенной ему Нахичевани, очутился в Тавризе? Всё оказалось просто и логично. Эристов и полковник Муравьёв, должны были со своими скудным силами, лишь защищать пределы области, но, иногда разрешалось делать небольшие вылазки за Аракс, для отвлечения персидских сил от Эривани. А вот двигаться вглубь Персии и затевать что-то серьёзное, этим двоим строго воспрещалось. Обусловливалось это тем, что для прикрытия нахичеванских границ, оставался батальон Тифлисского полка, казачий полк, да несколько пушек в Кара-Бабе. Слабые гарнизоны Аббас-Абада и самой Нахичевани, в расчёт не брались. Конечно, в случае чего, к Эристову с Муравьёвым могли прийти на выручку уланская бригада и два полка черноморцев, стоявших на Базар-Чае, для прикрытия коммуникаций. Существенные подкрепления ожидались из Карабаха, но пока их не было…
А тут, опять объявился недобитый Керим-хан под всё той же Аланчёй, со множеством всадников. Из-за этого, оба полка черноморцев выдвинулись за Кечеры для защиты табунов, и лини коммуникаций оказались ослаблены. На наше счастье, к тому времени оказалось завершено строительство дороги через Ах-Караван-Сарай к Герюсам, и освободившийся от работы батальон Козловского полка, выдвинулся в качестве резерва, за полками черноморцев.
Однако, вскоре обстановка заметно ухудшилась: Аббас-Мирза уйдя из Эриванского ханства, стал в Шаурской области, рядом с областью Нахичеванской, и по данным разведки, замышлял повторить свой план, который он предпринял против Красовского в августе. Имея представление о малочисленности войск у Эристова, принц думал легко отбить Нахичевань, и 7-го сентября двинулся в поход двумя колоннами: пехота шла из Шарура, а конница под командованием Алаяр-хана, по Тавризской дороге. Удар с двух направлений, сулил принцу большой успех, а по взятии Нахичевани, наследник рассчитывал без особых усилий, победить Эристова у Кара-Бабы, и захватить русские транспорты.
Судьба компании 1827-го года, опять закачалась на шатких весах: удайся этот план, и принц получил бы несравненно больше того, на что он рассчитывал, нападая на Красовского. Поход русских на Тавриз становился невозможным, да и осада Эривани могла кончиться ничем…
Но планам Аббас-Мирзы, помешала сама судьба: едва он подошёл к границам русских владений, к Эристову на помощь подошли из Карабаха батальоны Нотебургского и Козловского полков под командованием генерала Панкратьева, а с Базар-Чая, прибыл 2-й Козловский батальон, уланская бригада, да два полка черноморцев, коих сменили войска князя Вадбольского.
Эристов спустился с этими силами с гор, и пошёл к Нахичевани, где в его ряды влились ещё пять рот херсонских гренадер, итого, теперь у князя под рукой имелось до 4000 пехоты, и 2000 конницы при 26-ти орудиях. Наследный принц ожидая встретить ничтожные силы русских, оказался немало удивлён их усилением, и в начале не хотел верить что они, смогли так быстро собраться.
Очень скоро Аббасу-Мирзе пришлось в этом убедиться: его авангард перейдя Аракс, увидел всё своими глазами, подвергся нападению и спешно бежал обратно. Принц отменил общую переправу, и стал спешно укреплять собственные позиции, но русские ударили, и персы, побросав все работы, спешно начали отступать. Не давая им опомниться, русские бросились в погоню, не давая неприятелю ни отдыха, ни срока. Более или менее перевести дух, персы смогли только у города Хоя, а полковник Муравьёв, гнавшийся за принцем, вернулся в полевой лагерь. К этому времени в отряде закончился провиант, и Эристов возвратился в Нахичевань. Несмотря на короткий вояж Муравьёва за Араксом, он привёз оттуда известие, чрезвычайной важности: принц при отступлении потерял много людей отставшими, бежавшими и больными, а в его армии идёт полнейшая деморализация.
Исходя из всего этого, полковнику удалось уговорить князя Эристова ударить по Тавризу, и 30-го сентября, русские перейдя Аракс, вошли в самые пределы персидские, а дальше до самого Маранда шли с небольшими стычками и перестрелками, а татарское население, не любившее персов, в большинстве своём, переходило в русское подданство. Население города встретило русских как избавителей, а правитель сего округа и все чиновники, официально перешли на сторону Белого царя, и теперь хлопотали о снабжении уже его войск.
Аббас-Мирза пытался опередить русских во взятии Маранда, но опоздав, засел на Нахичеванской дороге, отрезав русских от Аракса. Но в тот самый день, как на грех, в стане великого принца разнеслася весть о падении Эривани, произведшая на персидских солдат, потрясающее действие: воины шаха стали всерьёз подозревать что разбить Эристова и отбить Маранду, они не смогут. Окончательно добила «львов шаха» новость, из той самой Маранды, русские уже выступили по Хойской дороге, и направляются сюда, к ним… Армию принца захватила поголовная паника, и она, не обращая более внимание на угрозы и проклятия Аббаса-Мирзы и его сархангов, побежала во все стороны света. «Спасайтесь, братья! Русские близко, всех перебьют! Всех перережут!» и остановить сей панический поток, стало уже невозможным.
С жалкими остатками своего войска, его высочество заперся в Хое. Через лазутчиков, русским стало ведомо, что принц, послал с верными людьми приказание, истребить в Тавризе все запасы, чтоб они не достались русским. Медлить становилось опасно, и Эристов, снова уговорил Муравьёва двинуться вперёд, дабы упредить распоряжение Аббаса. Поход начался 11-го октября, и выдался весьма нелёгким, но 13-го в восемь утра, войска стояли уже в четырёх верстах от предместья второй столицы Персии, на реке Аджи-Чае. В городе творилось неописуемое смятение. Когда только стало известно что русские вышли из Маранды, и идут сюда, население и гарнизон, окончательно потеряли голову от бесконечных тревог и страшилок. По городу стали ходить подмётные письма в коих были советы жителям и солдатам не сопротивляться: тогда и город цел останется, и их дома и имущество никто не тронет. Несколько писем перехватили и доставили Алаяр-хану, началось следствие, но смятение достигло уже таких размеров, что жители предместий, толпами бежали за городские стены, а другие толпы, уже жителей городских, убегали из самого города прочь. Слухи о последних неудачах и поражениях Аббаса-Мирзы подействовали и на войска: сарбазы потихоньку начали дезертировать, а 12 числа, весь корпус беспорядочно побежал по Тегеранской дороге. Как потом оказалось, тавризцы весьма желали того, чтобы сарбазы, ушли все до единого из города, опасаясь что они, при нападении русских, бросятся сами грабить их же, горожан, а своим жалким сопротивлением лишь ожесточат наступающих, которые и выместят свои потери на жителях.
Все меры по увещеванию дезертиров оказались тщетными, и Алаяр-хан обратился уже к самим жителям, с призывом самим настигать и грабить негодных сарбазов. С этого и начался великий грабёж всего и вся: каждый тащил всё, чего только видели алчные глаза, и до чего дотягивались загребущие пальцы. Из города вывезли гарем принца, тайно бежали все чиновники, а слухи, ходили от обнадёживающих до самых удручающих. В одном месте, Алаяр-хана, выступавшего перед зрителями с призывом исполнить свой долг честно, встретили каменьями и грязной площадной бранью. Ну а затем, последовало коротенькое и бессмысленное сопротивление, окончившееся всеобщим бегством гарнизона под аккомпанемент посылаемых ему во вслед, проклятий Алаяр-хана. Трагикомично, (как узнали вскоре) сложилась судьба гарема наследного принца, бежавшего на лошадях из южной части Тавриза, под охраной небольшого числа воинов. Пользуясь таким моментом, курдские разбойники уже подстерегали бегущих из города обывателей, и многим состоятельным тавризцам, пришлось пожалеть о своей ретираде!.. Гарем принца тоже не избежал печальной участи: курды налетели на него и ограбили несчастных женщин буквально дочиста. Все мониста, все украшения, все кольца, все подарки наследного принца своим жёнам, оказались в карманах горных разбойников. Бесчинства злодеев дошли до того, что с любимой жены Аббаса-Мирзы, не взирая на отчаянный крик и потоки слёз, курды стянули даже шитые золотом, бархатные шальвары… Одежды прочих красавиц так же сильно пострадали. Сведений о том, похитили ли негодные разбойники у гарема помимо украшений и штанов, чего-либо ещё, история нам, не сохранила…
Таким образом, благодаря решительной и смелой инициативе двух отчаянных русских военачальников, столица персидского Азербайджана была взята…
Когда все эти и другие подробности, стали известны драгунам, то восхищению действиям Муравьёва и Эристова, не было предела. После выражения восторга, (когда ехали уже обратно чтоб сообщить новость командующему) начали обсуждать, как среагирует командующий на то, что у него из рук, уплыли новые лавры победителя и покорителя Тавриза?
- Гадай не гадай, может быть что угодно, но уж вряд ли он примет это со спокойствием, - предположил Воронец.
- Ну, публично разносить Муравьёва и Эристова он вряд ли осмелиться, - чуть возразил Балаховский – такое рискованное дело провернуть, да ещё шишки заработать? Это вряд ли!
- А вот я, пожалуй, ни от чего зарекаться не стану, выйти может по-всякому! – скупо улыбнулся Ладога – Но, Тавриз теперь наш, и Паскевичу, уж гневайся не гневайся, а в его покорителях, не хаживать!
- Нет, ну каковы всё-таки наши-то, а? И с подмётными письмами ловко устроили, и страху на город жуткого напустили, ловко! - довольно заметил Бобальевич, поглаживая правой рукой бородку.
- Да, знатно басурман шуганули-то, ажник Алаяр-хана чуть каменьями не зашибли! – присвистнул Кривопляс, расцветая счастливой улыбкой.
- С гаремом Аббаскиным только вот неловкость вышла, кхм… нехорошо получилось, шальвары-то дамам, уж могли б оставить! – с бесстрастным, как всегда лицом, заявил Есаулов. Смехом пополам со слезами, грохнули разом все, согнувшись в сёдлах пополам, и только один прапорщик, вопросительно оглядывал хохочущих: «Чего мол это они?»
- С принцем такое уже случалось, гаремы-то терять; под Асландузом в ту войну, очередной гарем в полном составе нам достался, егерям из 17-го полка, но всё что при девицах было, при них и осталось! – напомнил Ладога, шаря по карманам свою трубочку.
- Гм, а под Шамхором говорят, уже, сын принца, тоже, свой гарем потерял! – язвительно заметил Кривопляс под едкие смешки товарищей, и только Кахи сморщившись, брезгливо сплюнул.
- Тьфу! Как только папенька, позволил сыночку, содомитский гарем завести?!
- да, сочувственно вздохнул Есаулов, - с гаремами надо быть начеку, чтобы этакую экзотику, вместо девочек, в трофеях не взять!..
- Воздержимся! – уверенно кивнув, пообещал ему Ладога. Опасения наших героев насчёт Паскевича и взятия Тавриза не им, оказались напрасными. Командующий принял это громкое известие довольно ровно. В Тавризе, русским достались очень богатые запасы персов! Склады ломились от продовольствия и мануфактуры, в неповреждённом виде достались пороховой и литейные заводы, на коих весьма ревностно, трудились британские специалисты. Ко всему этому, добычей стали 40 орудий, два знамени и жезл Аббаса-Мирзы. С практической точки зрения, падение Тавриза, означало для Персии потерю всей северной части страны, с полной невозможностью вести войну далее, ибо было уже практически нечем…
Пленных взяли немного, но среди них, оказались пятеро военных инженеров, учившихся в Англии, все мастера, и сам 1-й министр Персии, Аллаяр-хан. С последним, вышла туманная история. Министр мог спокойно покинуть город. (у него имелись очень быстрые кони) но вельможа, вместо этого «попал» в плен, и как поговаривали, умышленно, дабы избежать суровой расправы в столице, за столь постыдную сдачу, такого города. При приближении к Тавризу Паскевича, многие солдаты и офицеры, начинали испытывать некоторое внутреннее волнение, и даже смущение перед древней жемчужиной востока, о которой они слышали столько историй!
Всё духовенство, и мусульманское и христианское, городские старшины и уважаемые беки, среди толп народа, с почтением и пышностью встречали русского командующего на городской черте, усыпая дорогу цветами, и по восточному обычаю поливая её кровью бычков, заколотых в честь победителей.
Под ружьём стоял весь отряд князя Эристова, встретивший Паскевича барабанным боем, преклонёнными знамёнами, и криками «Ура!» Едва командующий со своей конницей въехал на подъёмный мост, сразу открылась пальба из пушек, стоявших на стенах и в цитадели. Капитан Ладога с сотоварищи, впервые оказались в столь торжественной обстановке, а посему почувствовали себя в тот день и час, весьма важными персонами, и хозяевами положения. Им импонировали массовые приветствия, волны цветов, а уж бычья кровь, и вовсе заставила почувствовать свою внутреннюю силу! «Нас мало, но мы русские воины, напуском и смелостью города берём и крепости покоряем, бойтесь нас злить!» Такие, или примерно такие мысли витали сейчас в головах наших героев. С прямой спиной, а то и величаво подбоченясь, сидели в сёдлах драгуны, бросая на жителей ровные, бесстрастные взгляды: нам де не впервой ваши города брать! А среди тавризцев моментально побежал восторженный шепоток, они сразу узнали знаменитых по всей линии драгун, страшные легенды о которых, ходили повсеместно; некоторые, ранее встречавшиеся с ними и ушедшие живыми, всё подтверждали тут же на месте…
Один хорошо одетый купец средних лет, высокий и чернобородый, обращаясь к своему приятелю, почтенному и дородному мужу лет 50-ти, уважительно говорил ему, осторожно указывая пальцем на проходивших драгун.
- Вот, почтенный Рахим-бай, это их самый свирепый полк! Их даже лезгины и куртинцы бояться! А старые воины, рассказывают о них, как о существах, наделённых сверхъестественными способностями! Хорошо, что у наших начальников, хватило ума сдаться… А если бы был приступ, страшно даже и представить, что они со всеми нами, могли бы тогда сделать, если бы с боем, ворвались на эти улицы!
- Спаси аллах! – закатив глаза, опасливо прошептал почтенный Рахим-бай. Женщины, и особенно девушки, с нескрываемым любопытством разглядывали этих северных воинов, о коих до того, только слышали. Восторг и трепет, любопытство и страх, надежда и ненависть, всё витало в тот час на улицах города, при вхождении в него, частей русской армии. Мальчишки, словно воробьи, унизали собой все заборы и деревья, чтоб хоть мельком рассмотреть светловолосых и светлоглазых урусов; всем, абсолютно всем было интересно!
Для Паскевича приготовили роскошную квартиру во дворце Аббаса-Мирзы (где к тому времени уже навели должный порядок после дикого грабежа) и уже здесь, князь Эристов вручил ему ключи от города. Пока во дворце творились все эти священнодейства, солдаты с любопытством осматривали древний город. После утомительно-сухих степей, утопающий в садах Тавриз, кружил головы и манил воображение. Ладога, впрочем очень скоро стряхнул с себя двоякое очарование, и предупредил солдат чтобы ртов не разевали, и по одному нигде не шлялись, почёт-почётом, но и врагов в городе оставалось ещё порядком.
- Эх и благодать тут, ваше благородие! – блаженно улыбаясь, протянул Червонец, вдохнувший сладкую прохладу садов, полной грудью – Вот бы где войну кончить, да и отдохнуть от трудов ратных!
- Не знаю как насчёт войны, но полагаю, что небольшой отдых, мы с вами заслужили! – довольно выдохнув ответил капитан, любуясь городским пейзажем.
- А здесь, вообще красиво, - согласно заметил Есаулов, разглядывая всё и вся – только надолго задерживаться не стоит…
- Это от чего же? – слегка удивился командир.
- Затянет – коротко ответил ординарец, держа на лице, небольшую какую-то, одному ему известную думу…


Х Х Х


Помимо красот, русские скоро увидали и неприглядность, внесшую в их души, первые зёрна разочарования городом. На северных и северо-восточных окраинах, их взорам предстали пустынные и нелюдимые горы красного цвета. Как рассказали местные старожилы, эти горы, являлись злыми духами трясшими город веками, и не раз уже разрушавшие его. Самое страшное землетрясение, случилось в 1041 году, когда по легенде под руинами погибли аж 40 тысяч человек.
Русские увидели даже древние развалины, которые так никто и не восстанавливал до сих пор… Величавый, когда-то каменный мост с причудливыми и широкими арками, по коему люди пересекали реку, теперь стоял заросшим, и до половины обвалившимся калекой. Недалеко от моста, драгуны наткнулись на развалины прекрасных мечетей и их минаретов, даже в гибели своей, сохранивших отголоски былой красоты. Как позже рассказали им здешние жители, в этих развалинах водиться нечистая сила, и по ночам, туда лучше не забредать (немало народа, сгинуло там без следа!)
Расквартирование войск заняло несколько часов, и капитану Ладоге с денщиком и ординарцем, достались вполне себе хорошие и просторные комнаты в прохладном и укрытом садами месте. Впрочем, военные чиновники, сразу же всех предупредили, чтобы никто не позволял себе излишеств, ибо на 24-е октября намечен парад по всей форме. Драгуны дружно ответили на это «Разумеется!» и как только чиновники горделиво удалились, так же дружно достали припрятанные бутыли и закуски.
- Парад-парадом, а от пары кружек винца, ещё не один солдат не пострадал! – поговаривали в офицерских компаниях (что говорилось о том в солдатских, история не сохранила)
Не отставала от прочих, и компания капитана Ладоги, выпив и впрямь понемногу, но зато весьма солидно закусив. Разговоры в эти часы велись о близкой победе, о возможности побывать дома и тому подобном. Их горячие и ласковые любовницы в ту ночь, все отдыхали, утомлённые на неровных дорогах, в неприятных трясках.
А тем временем, вокруг Тавриза происходили любопытные события. Едва только весть о его стремительном взятии распространилась по соседним провинциям, эти города и земли, стали искать покровительство русского царя. Первым поднялся Марагинский округ управляемый Фет-Али-ханом, одна из сестёр которого была женой принца. Когда в городе вспыхнул мятеж, и толпа, ворвавшись во дворец дочиста его разграбила, семью Аббаса-Мирзы успели переправить в Мианды. Мятежники бросились за ними в погоню, но были остановлены картечью. Старшины Мианды явились к Эристову, и были им с почётом приняты, результатом чего, после недельных препирательств, стало возвращение всех русских пленных содержавшихся в Миандах. Свет увидели солдаты и офицеры, попавшие в плен, ещё после гибели батальона Назимки на Ак-Кара-Чае, и некоторые другие, в общем числе 22 человека. Стоит отметить особо что после Мараги, в горах, наконец сдалась неприступная крепость Аланча, главный опорный пункт ретивого Керим-хана. Всё это, случилось немногим ранее того, как Паскевич узнал о взятии Тавриза.
Окончательно развеялись опасения нижегородцев насчёт того, что командующий заимеет зуб на Эристова, за его самостоятельность. Вышло всё строго наоборот. Князь оказался чуть ли не единственным у кого с Паскевичем, до конца сохранились дружеские отношения. Правда, как потом всё же выяснилось, причиной тому стала смекалка, и природная кавказская хитрость князя Эристова.
При первой же их встречи, Паскевич осыпал его упрёками и нареканиями, по причинам как бы не имевшим прямого касательства ко взятию Тавриза. Князь выслушал всё молча, с достоинством и спокойствием, а затем поздравил командующего с тем, что он, Паскевич, покорил древний Тавриз. На радостях, Паскевич обнял князя, и пожаловал ему орден Александра Невского.
А вот с Муравьёвым, покорение Тавриза сыграло не очень весёлую шутку, его заподозрили в подстрекательстве к самочинным действиям. Генеральский чин он правда получил, (история-то вышла ого-го какая!) но попал к Паскевичу в опалу, и в конечном итоге был вынужден перевестись в Россию. Эристов, спустя непродолжительное время, получил сенаторскую должность в Грузии. Всё это, впрочем, случилось не вдруг, и не в один день, а посему, друзья-драгуны, обсуждали только историю с дипломатическим ходом Эристова.
- Ну-с, вышло лучше, чем я думал, но всё же наш Паскевич остался верен себе: капризное дитя выпросило себе дорогую игрушечку «покоритель Тавриза» - усмехаясь говорил Ладога на дружеской пирушке, устроенной князем Баградзе на его квартире.
- Право господа, это поражает воображение – тихим и мягким голосом, отозвался на это поручик Ландграф, сидя в резном кресле, изящно держа бокал с вином тонкими своими пальцами – быть настолько ревнивым к чужой славе, чтоб не постесняться, и принять на себя, подвиг совершённый твоим подчинённым!.. Да я бы со стыда сгорел за это!
- Как и любая ревность, эта, сродни неизлечимой болезни, - отрывисто начал Кахи, поправив одну из свечей в канделябре, стоявшем близ него на столе – хорошо бы я выглядел перед вами друзья, если бы приписал себе авторство тех превосходных блюд, что готовит мой Мамука… вот смеху-то было бы, да? – улыбающийся Кахи, обвёл всех глазами.
- Да, наш Кахи в роли Мамуки, это конечно те ещё лавры! – ввернул Воронец, и вся компания дружно расхохоталась.
- Неужели Паскевич, сам не понимает, что становиться смешон? – спросил штабс-капитан Клевицкий, налив себе вина – Все прекрасно знают, кто и как, брал Тавриз, а он услышал от Эристова дифирамб, и радуется как мальчик!..
Стоявший в отражении свечей возле тумбы с вазой Бобальевич, мягко отошёл от неё, и пройдя вокруг стола к окну, примостился на подоконнике.
- Меня, господа, тревожит вот что: если всё так и впредь у него буде, то, боюсь что Паскевич-второй, Паскевича-первого выживет, и мы получим новое воплощение Гудовича с его капризами и похвальбой о минувшей славе, и вот тогда, может случиться беда…
- Ну, это ты уж брат хватил, - возразил ему Бебутов – до такой крайности дело не дойдёт, тут соль-то вся в другом – штабс-капитан отодвинул почти пустую бутыль в сторону – Он удаляет способных офицеров со своего пути, армия лишается инициативных и деятельных людей не боящихся рисковать. А кто заменит? Механические солдафоны? Ведь не проделай Эристов с Муравьёвым всё, что они проделали, мы бы не только тут, теперь не сидели б, но возможно, что и с под Эривани, в третий раз, уходить пришлось бы!
- В Европе, такие его финты, уже стоили бы нам пары проигранных сражений: француз или пруссак, это вам не Аббас-Мирза, так просто не побежит, - задумчиво заметил Воронец, раскуривая трубочку.
- Если с турком война случиться, то без Эристова, Муравьёва, Красовского и иных, мы аджички кровавой сполна хлебанём! – невесело проговорил Ладога, наметив себе глазом, жирный кусок осетрины на тарелке.
- Ну, что там будет, то и увидим, не грустите друзья, Аббаску побили, и османа ежели сунется, землю жрать заставим, не в первый раз! – снова улыбнувшись, проговорил Баградзе, и дружеская попойка потекла своим чередом. В назначенный день прошёл как положено парад, ещё раз поразивших своим внешним видом тамошних обывателей, на котором даже присутствовали члены британского посольства, во главе с их посланником Макдональдом. Паскевич, как положено «покорителю Тавриза» горячо благодарил солдат за славную компанию, те отвечали радостным «Ура!» словом всё прошло как должно, а затем. Паскевич пожелал осмотреть город лично. В сопровождении большой группы офицеров, он начал свой вояж с того, что посетил дом жены царевича Александра, известного грузинского беглеца, что последние два с лишним десятилетия, наводил турок и персов на Грузию, стараясь с их помощью занять трон. Двадцати трёх летняя женщина сказочной красоты по имени Мария, имела огромное влияние в высших кругах Тавриза, вследствие чего, Паскевич счёл за лучшее выслать её с сыном в Эривань, к её отцу, Мелик-Сааку, одному из знатнейших армянских дворян. Сам же муж Марии, 60-ти летний царевич, жил в это время в Турции. в городе Ване, продолжая плести интриги, собирать шайки готовя очередное вторжение в Имеретию. Подошли к концу все торжества и празднества, и наступило время переговоров, для чего Паскевич перенёс свою главную квартиру в местечко Дей-Кара-чан, где и стал ожидать Аббаса-Мирзу.
Для встречи важной особы, откомандировали 3-й дивизион нижегородцев с парой конных орудий, под командой флигель-адьютанта, графа Толстого. Провожая товарищей на столь ответственную миссию, капитан Ладога, с напускной серьёзностью напутствовал Кривопляса, Бебутова, и Ландграфа.
- Вы, там поаккуратней ребята, поспокойнее, с его высочеством попочтительней себя держите, и так ему бедному жизнь не шербет теперь … Влетело от папаши за что войну затянул, да…
- Не переживайте монсеньёр, встреча пройдёт при полном удовольствии сторон! – держа голову аристократически высоко, в той же манере ответил ему барон, натягивая перчатки.
- Хорошо хоть в новых мундирах едем, почти целых и с большинством пуговиц, а то встретили б Аббаску как кошадры какие! -деловито заметил и Кривопляс, приводя свой наряд в должный вид, глядясь в серебряный поднос, что держала перед ним, его наложница.
- Я, пожалуй, от такой чести на меня упавшей, чего доброго, расчувствоваться могу! – протирая тряпицей орден, проговорил штабс-капитан Бебутов, попыхивая в зубах, лакированной вишнёвой трубочкой, от которой исходил приятный сладковатый аромат.
- Пишите нам, не забывайте! Такая честь, такая честь… - картинно всхлипнул Ладога, от чего Кривопляс коротко послал его к чёрту, на том, сцена трогательного прощания и завершилась.
Как рассказывали в последствии участники церемониала, встреча драгун с принцем, прошла в высшей степени великолепно. Не доезжая до Чевестера около восьми вёрст, они увидели приближавшийся персидский поезд, и остановились вдоль дороги развёрнутым строем. Аббас-Мирза оставил конвой, и со свитой из пяти человек, подъехал. Драгуны отдали честь, а князь Долгоруков, бывший тут в должности посла и полковник Раевский, поприветствовали принца от лица командующего. Аббас-Мирза сердечно поблагодарил их за почётный эскорт, и узнавши, что это ТЕ САМЫЕ нижегородские драгуны, изъявил желание познакомится с ними поближе. Принц признался в том, что считал этих драгун за существ сверхъестественных, и никак не мог примириться с тем, что они, обычные смертные. Подобные впечатления, по словам самого принца, оставили в нём неистовые атаки под Елизаветополем, да Джаван-Булахом, и та молниеносность, с которой они на ходу спешивались, и затем снова взлетали в сёдла, и всё вол время боя!
С таким почтением, драгуны вели его высочество дальше, и подойдя к Чевестеру вплотную, встретили отряды Бенкнедорфа и генерала Лаптева, идущие забирать города Хой и Солмаз. На равнине близ озера Урмия, п приказу Бенкнедорфа, принца поприветствовал пушечный салют. Проезжая вдоль строя, Аббас-Мирза приветствовал наших солдат по-русски, любуясь их здоровым и бодрым видом. Принц до того проникся всем увиденным, что попросил. чтобы Кабардинский и Нижегородский полки с пушками, прошли перед ним церемониальным маршем, по завершении которого, наследник искренне признался Бенкендорфу.
- Имея таких, противников, не стыдно проиграть компанию!
Ночевал принц в Чевестере, в специально устроенной для него палатке, которую с одной стороны охраняло 30-ть драгун, а с другой 30-ть персидских курдов, красочно и торжественно.
Капитан Ладога и другие, скучали весьма недолго. В один из дней, им передали приказ командующего выступать. Оказалось, что создаётся авангард под командованием барона Розена, куда назначены Карабинерный полк, два дивизиона драгун, уланская бригада, Чугуевский и Донской сводные полки при шести конных орудиях. Этим войскам предписывалось выйти на Тегеранскую дорогу на тот случай, если переговоры ни к чему не приведут, и боевые действия возобновятся. Надлежало занять замок Уджан, что в переводе означал «Царская роза» что построил когда-то Аббас-Мирза, в честь своего отца, истратив на это 30 тысяч червонцев.
Паскевич требовал сохранить замок в его первозданности, дабы сие послужило примером русского великодушия. В замок вошли 26-го октября, и сразу начали расквартировку.
- Благопристойная цитадель, тут хорошо эпические сказания, да романы о старине сочинять! – любуясь строениями заявил Есаулов.
- Чего это тебя брат, на лирику-то вдруг потянуло? Вроде ранее за тобой не замечалось… - слегка удивился Ладога.
- Да так, навеяло… - пожал плечами ординарец. Едва вроде бы все успокоились, как вдруг, в расположении карабинеров, поднялась тревога. Как оказалось, в пороховом погребе, бдительный солдаты обнаружили горящий фитиль, коему оставалось уже совсем немного до того, чтобы поднять на воздух всех и вся. Замешкайся карабинеры чуть дольше, и весь их полк отправился б на небеса полным составом.
- Меня терзают большие сомнения что сей фитиль, оставили персияне – задумчиво говорил потом Ладога, обсуждая с товарищами случившееся – Им теперь нас злить, опаснее всего, шах и его сынок кто угодно, но не дураки… тут, до липкости знакомыми потными ручонками лондонских сэров попахивает, об заклад бьюсь, их работа!
После этого, замок подвергли самому тщательному обыску, но к счастью, ничего опасного более не обнаружили. Чуть погодя к отряду присоединился Херсонский гренадерский полк с полудюжиной пешей артиллерии. Последовал приказ двигаться дальше, и отряд оставил замок, едва не ставший роковым для целого полка. Уже катила в глаза зима, и все переодевались в тёплые шинели, а всадники в бурки, у кого они имелись, да меховые шапки, так что вид у большинства наших драгун, был уже хоть куда!
Отряд вышел на самую границу Азербайджана, и остановился у горы Кафлан-Кух, недалеко от города Мианё. Невзирая на зиму расположились бивуаком: Розене, опасаясь ядовитых тамошних клопов, воздержался от размещения по квартирам.
- Ничё, не комнатёнка с бабёнкой, да зато никакая ядовитая тварь в задницу не жигнёт! – приободрившись шутили солдаты, размещаясь в полевом лагере. Расположившись как положено, все принялись ждать исхода переговоров, в благополучном исходе которых, мало кто сомневался. По началу, всё и впрямь шло благопристойно, приходили вести что
персы согласились на все условия: уступали Нахичеванское и Эриванские ханства, давали большую контрибуцию, которую должны были везти аж целым транспортом. И вдруг, в одночасье всё поменялось. Поступили неприятные известия что транспорт, везший деньги, задержан персами в Казбине, в вместо него, едет уполномоченный чиновник, Мирза-Абуп-Гассан-хан, с грозным уведомлением, что если русские, безо всяких условий не оставят весь Азербайджан, и не уйдут за Аракс, то шах ничего не заплатит и не согласиться на подписание мира!
Простые смертные, долго не могли понять, что стало причиной такого резкого разрыва, и только лишь в высоких кабинетах, очень скоро всё выяснили. Турки, собираясь объявить России войну, тайно уведомили об этом шаха, советуя тому не торопиться подписывать мир, обещая свою помощь. Ванский паша напрямую предложил принцу те свои войска, что стояли на границе Салмаза, но Аббас-Мирза отклонил предложение, мотивируя отказ тем, что уже поздно. Однако в самом Тегеране, предложение Стамбула, многие восприняли как шанс спасти положение, или даже отыграться. Авторитет наследного принца оказался подорван, и по неписаным обычаям Востока, среди соперничавших детей властелина от разных матерей, должен был выйти на арену новый претендент на трон, и таковой очень скоро вышел. Им оказался любимый сын шаха, Хассан – Али-Мирза, герой хорасанский. Узнав о сложившихся делах, он спешно прибыл в Тегеран с восьмитысячной армией. Этот принц славился своей храбростью и неустрашимостью, однако, дело состояло в том, что ни он, его люди ещё ни разу не сталкивались с русскими, а посему, приписывали все поражения на поле боя, малодушию своих предшественников. Как всегда на Востоке, настроения от страха до лихой отваги и наоборот, переменяются в одночастье. Так произошло и в этот раз: въезд нового принца в столицу, сопровождали овации. Хассан-Али-Мирза, клялся скорее умереть, чем отдать неверным, хоть один червонец, и эти его слова мигом понеслись по древним кварталам Тегерана, вселяя в сердца радость и надежду (кое где начали даже петь и танцевать)
Новый принц прибыл в Дей-Караган 5 января к вечеру, а на другой же день, Паскевич принял его у себя, но переговоры, если это так можно назвать, продлились лишь несколько минут, так как командующий, не входя в долгие и сладкоречивые рассуждения, заявил более чем категорично.
- Деньги, или война!
Только после короткой конференции, на которой Паскевич объявил о прерывании переговоров, принц Мирза-Абул-Гассан-хан, понял, насколько опрометчиво он поступил, затеяв всё это! Он поспешил назад чтобы уговорить отца заключить-таки мир, но, было уже поздно… Русские войска получили приказ выступать в поход, 11-го января.
Зима 1828 года выдалась лютейшая! Начало её сопровождалось страшными метелями и буранами, от которых в свите Паскевича, когда он ехал в Тавриз, буквально на глазах погибло двое штабных писарей и несколько конных татар: их заживо занесло сугробами, и не было никакой возможности помочь несчастным.
Однако расчёты персов на долгую зиму и бездорожьем, оказались тщетными: уже не раз придумывавший чего-то Пущин, нашёл выход и из этой затруднительной ситуации. Он предложил изготовить особые треугольники, применяемые в Финляндии, для расчистки путей-дорог. Из толстых брёвен, окованных железом, их в Тавризе и смастерили, запрягли в каждый по 4-ре пары волов, и пустили вперёд. Треугольники превосходно разгребали снег на две стороны, и по открывшимся дорогам, следовали поставленные на полозья обозы и так же шла артиллерия. Все русские войска, даже из Карабаха, двинулись вглубь Персии, держа путь на её столицу. Паскевич торопил наступление, дабы не дать противнику время собрать свежие силы. По всем флангам и направлениям, двигались русские полки, особо присматривая за турецкой границей, но османы не высовывались, и появилась надежда что они, и вовсе не решаться на что-то серьёзное. 15 декабря войска генерала Панкратьева, в составе коих находился и 3-й дивизион нижегородцев, вошли в Марагу, генерал Лаптев взял Урмию, а граф Сухтелен овладел Ардебилем, городом, в котором испокон века короновались персидские цари.
С левого фланга, в центре и с правого, русская армия наступала одной гигантской вилкой, на зубцах которой, могло вполне себе испустить дух государство Каджаров. Паника и ужас накрыли всю Персию, старый шах уже вполне серьёзно помышлял о бегстве из страны, а его деморализованные войска, нигде не оказывали никакого сопротивления. Испарились подобно дыму, надежды как на нового принца, так и на его авторитет: новый претендент в наследники, уже совсем не горел желанием умирать за папины червонцы, и вообще, воевать с неверными, хорасанский герой, отчего-то раздумал. А в самом Тавризе, уже формировался конный корпус из 12 тысяч азербайджанцев, готовых воевать против ненавистных им Каджаров. Многие чиновники действовали по принципу «Спасайся кто может!» Состоятельные люди тайно покидали столицу сбегая в глубинку или за границу. Ещё сохранявшие присутствие духа персидские политики, предпринимали все усилия для заключения мира, и к Паскевичу приехал английский посланник, с известием что шах, согласен уже на все русские условия. Конференция прошла в Туркманчае, где 10-го февраля 1828 года, состоялось заключение мира, окончательное и бесповоротное. Персия уступала России ханства Эриванское и Нахичиванское, и обязалась выплатить контрибуцию в 20 миллионов русских рублей.
И лишь тогда, как были подписаны бумаги и пошли первые транспорты с персидским золотом, стоявший возле Миане русский авангард отошёл к Тавризу, где к двум нижегородским дивизионам, присоединился наконец и третий, вернувшись из Мараги. Друзья-приятели, найдя друг друга живыми, тут же принялись обмениваться подробностями своих вояжей.
- Ну, как, братцы, гордость-то распирает небось, что сам наследник Персии вам честь такую оказал своей особой? – с лёгкой подковыркой спросил Ладога у трёх своих друзей, сопровождавших принца на переговорах.
- А то как же! – охотно отозвался Кривопляс, потягивая огненный костровой чай из глиняной пиалы – Я, прямо-таки прослезился от такой чести, внукам, ежели детей успею наделать, буду о том дне рассказывать!
- Как на чудо в кунсткамере, Аббаска на нас таращился да восхищение выражал, - хмыкнул штабс-капитан Бебутов, бросая в свой чай, последний кусок сахара (с продовольствием опять стало не ахти) а я стою по всей форме на вытяжку, и думаю про себя: «За наши-то головы небось по десять червонцев заплатил бы, сукин сын, да не обломилось тебе!2
- А наружность у наследника вполне себе царственная, крепок на вид, породист и манерами владеет, умеет и себя показать и других рассмотреть, - добавил от себя барон Ландграф, осторожно дуя на свой чай, куда для вкуса, он добавил хорошую толику вина.
- А ведь я, господа, подстрелить его высочество хотел, - вдруг неожиданно признался Ладога, отхлебнув из своей пиалы – подстеречь где-нибудь, или во время сражения, как под Джаван-Булахом у нас с ним свидание вышло… Да вот не сподобил господь, не попался он мне, жаль…
- Это за что ж ты хотел его жизни-то лишить? – спросил Бобальевич, подбросив дров в костёр.
- А вот за червонцы его, коими он за отрезанные головы русские платил, - спокойно ответил Ладога, и чуть помолчав добавил – После Эчмиадзинской канавы мне весьма хотелось повстречать его высочество в приватной обстановке…
- А если б ваш, дивизион его встречать выехал, и ты, принца вот так вот увидел бы, ты что, смог бы его, того? – слегка побледнев, поинтересовался Балаховский, даже замерев с пиалой в руках. Ладога удивлённо на него поглядел, и таким же голосом проговорил, обращаясь как бы ко всем.
- Господа, позвольте… ну какая ж может быть приватность, да при всём дивизионе? Где ж в подобной обстановке, можно было совершить, то самое «того?»
Все, за исключением Балаховского, весело загоготали, а Кахи, даже слегка расплескал свой чай.
- Ладога, вот опять ты со своими неуместными шуточками? – недовольно скривился прапорщик, ставя пиалу на землю – Дело, между прочем не смешное, принц, особа царской крови, и если б ты, по своей горячке что-то там исполнил, то тут по всему Азербайджанку такое б началось, что хоть святы вон выноси!
- Дружище Евгений, за его высочество, ты, не беспокойся, Жора хоть и злодей, но злодей с чувством субординации, - колоритно, по-грузински жестикулируя, начал Кахи, - пока Аббаска наследный принц, он бы даже на его вопросы отвечал почти честно, но – князь менторски поднял указательный палец – когда папа-шах, разгневавшись на чадо свое, за вновь проигранную войну, разжалует его до рядового сына, коих у него не счесть, от стольких-то жён, вот тогда, можно того Аббаску, и о камень пришибить!
Компания снова весело хохотнула, а раздосадованный прапорщик, вставши с места, обидчиво заявил.
- Вот я как знал что такое тут будет, и собирался к уланам, в карты играть, они-то не такие язвы как вы, они, мои беспокойства всегда понимали! – и сделал попытку уйти.
- Балаховский, не гневайтесь, прапорщик, - примирительно заметил было Ладога, и как бы так просто, прибавил с улыбкой – Я, готов сыграть с вами в домино!..
Сдерживая себя изо всех сил, товарищи, прыская в кулаки мелко тряслись, и Евгений, понявши всё, решительно отрезал.
- Да полопайтесь вы тут, от своих смехов, я с вами, теперь сроду за игральный стол не сяду! – и широко зашагал прочь. Его никто не окликнул, не побежал за ним, ибо к подобным спектаклям все давно привыкли, зная, что не пройдёт и часа, как прапорщик, с видом таким, словно ничего и не бывало, вновь присоединиться к ним, заведя разговор на совершенно постороннюю тему…


Х Х Х


Война была окончена, и русские, неторопливо, но неуклонно покидали земли шаха, кои должны были ему возвращены. Как только весть о том разнеслась по землям мечтавшим отложиться от шаха, так сразу и проявилось двоедушие человеческое и восточное коварство. Начались недовольства присутствием русских в пока ещё занимаемых ими областях: вначале это проявлялось в виде придирок и угроз, а затем, массы перешли к действиям. В русских стали лететь камни, в Тавризе, из-за угла убили нескольких солдат и офицеров, и едва ли не открыто стали готовить бунт, надеясь этим выпросить у шаха прощение за свои прошлые неповиновения.
В одном месте случился невероятный эпизод из той гнилой обстановки: рядовой Ширванского полка Кукусенко, будучи с командой военного патруля, 4 марта, освободили от взбешённой толпы нескольких заблокированных в доме солдат. На шум и гам, налетело ещё более многочисленное скопище вооружённого сброда, яростно напавшего на патруль. Офицера ранили, и его маленький отряд стал методично отходить, и в это-то момент. Куксенко с товарищем оказались отрезаны от своих, очутившись среди бешенной толпы. Напарник его оступился и упал в какую-то яму, из которой вылез уже без оружия. Не теряя времени, солдаты прорвали толпу и заперлись в ближайшем доме. Персы стали громко требовать, чтобы русские сдавались, а затем начали ломать двери. Ширванцы проделали почти немыслимое: Куксенко двумя выстрелами положил двоих же, а затем заорав «Ура!» он пошёл с товарищем на прорыв, и штыком пробил себе дорогу через беснующийся уличный сброд. Паскевич, лично наградил его за это дело, «георгием». Во всех занятых провинциях, русские должны были оставаться до полной выплаты контрибуции, а потому задавить все эти волнения, у них вполне было чем.
Не обошлось, однако, и без трагических случаев, когда персы, склоняли русских солдат либо к побегу, либо к перемене веры. Появились случаи нападения и похищение одиночных солдат, некоторых из которых, (по слухам) либо зачисляли в шахскую гвардию, либо продавали в далёкое и беспросветное рабство…
Во всех подобных случаях, оправдывались предостережения капитана Ладоги своим солдатам, насчёт двойственности восточного очарования. Впрочем, никто из нижегородцев, в таких событиях не пострадал: местные вообще боялись их как огня, и старались лишний раз не встречаться. Награды не обошли никого, а Нижегородскому полку, всем трём его дивизионам, были пожалованы за храбрость и мужество георгиевские штандарты с надписью «За отличие, оказанное в Персидскую войну 1826, 1827и 1828 годов».
Окончательно, русские оставили Тавриз только в начале мая, и потянулись только в обратную сторону, в родные пределы. С ними уходили и те тавризцы, кто не мог более оставаться, связав свои судьбы, теперь только с Россией. Суровая зима пока удерживала позиции, а гористая местность, по которой пролегал путь, казалось совершенно безлюдной, и солдатам, предстояло перенести новые трудности. Как всегда, не хватало еды, и обходились скудными запасами, деля сухари словно драгоценности. Ладога отрядил солдат на охоту, сам порой выезжал с ружьишком, но это помогало мало. Однако войска, закалённые в гораздо более страшных испытаниях, стойко переносили всё это, души русским солдатам и офицерам, согревали мысли о доме, о возможности сходить на побывку, отдохнуть в тылу наконец, навестить своих зазнобушек, да написать домой письмецо, кто грамотен…
И вот настал тот день, когда блеснули вдали знакомые воды Аракса, а за ним, уже ждали свои. Наши нижегородцы столпились верхами на берегу, слушая как звонко, уже по- весеннему живо и игриво, шумит волнами пограничная река.
- А ведь у нас там в Карабахе, уже весна друзья, уже весна! – указал Ладога скрученной плетью. Он, как и вся компания был в бурке, но вместо шапки уже носил фуражку, как и некоторые его друзья-товарищи.
- Да, идёт Красна, победная, наша весна! – негромко воскликнул Кривопляс, вдохнувши воздух всей грудью. Штабс-капитан Клевицкий, снял баранью шапку, утёр ей лицо, и снова надел.
- Неужели конец нашей голодной пляске, а, господа? Я бы теперь, за миску горячей крестьянской каши, золотой бы отдал, ей-богу!
- Потерпите господа, приедем домой, я вас таким блюдам из мяса на углях по-черногорски угощу, что вилки проглотите! – клятвенно пообещал улыбающийся Бобальевич, но был тут же контратакован князем Баградзе.
- Э, удивить хочешь мясом на углях? Да мой Мамука, из баранины, овощей и специй, такое чудо грузинской кухни сварганит, которое ты даже в виде запаха не пробовал! – уверенно заявил Кахи, глядя на Бобальевича, стоявшего от него через два человека.
- Ну кто спорит, князь, кто спорит? – приложив левую руку к груди, добродушно ответил Коста.
- Ну завели тему о жратве, что, больше не о чем что ли? – чуть недовольным голосом, отозвался вдруг Бебутов, кутаясь в свою чёрную с рыжиной бурку – И без того, в брюхе, полковой оркестр, «Марш Голодного» исполняет, они, мерзавцы этакие, ещё про жаренное мясо со специями рассуждать взялись, чтоб вам.. – Бебутов поморщившись, поскрёб пузо пятернёй.
- В самом деле, господа, чего это вас понесло-то? Мы пока на этом берегу, и никакие кулинарные изыски, нарисованные вами в золотых мечтах, не превратятся сей же час прямо тут, в молочного поросёнка с хреном и со сметаной… Ой ты чёрт, и меня от вас оглоедов вот заразило… Вот дёрнул же вас нечистый, про жратву мечтать!
Вся компания дружно грохнула раскатистым смехом, от чего с соседних деревьев, с шумом сорвались вороны, и полетели прочь.
- Да, вотя, в отличии от вас, - деловито начал Балаховский, подбоченившись и сверкнув кокардой на фуражке, - имею несказанно больше такта, чтоб не затевать в среде голодных друзей, разговоров о жратве!.. Мои мысли теперь по возвращении домой, оставить вас снобов, и пойти за зелёный стол с более понимающими деликатность момента людьми. Да, и нечего так ухмыляться язвительно, господа… Зелёный стол, хороший банчик, золочёный воск на свечах, сигары с ароматным дымком, бокал-другой мадеры, осетрина со слезой и тонким ломтиком сыра на тарелочке…
- Да что б вас! – басом ахнул слева Бебутов, прервав сладчайшие грёзы друга-Евгения, который и сам осекшись на полуслове, замер хлопая глазами.
- Ну? – язвительно глядя на него, переспросил Ладога, чуть подавшись вперёд, дабы разглядеть выражение лица горе-игрока, сидевшего в седле чуть дальше – Имеющий несравненно больше так такта чем мы, сирые да убогие, что, всё, попался брат?
- Да с вами ж невозможно не оконфузиться, - стал оправдываться Балаховский, стараясь не дай бог не сбиться, или того хуже, не улыбнуться. – это ж как поветрие, один чихнул, и весь эскадрон в лазарет на клистиры… С любым может случиться!..
- А я бы водки выпил, огурчиком закусил, и в баньку с дороги, с веничком да кваском, а в баньке, чтоб Манька по стройней да по жопастее, спинку б мне потёрла, косточки размяла… благодать! – вдохнув и выдохнув, мечтательно проговорил Воронец, сдвигая назад свою папаху.
- А гурию свою, куда денешь? – спросил кто-то.
- Да куда, с собой возьму, в баню…
- Это что же, третьим номером? – поднял бровь Ладога.
- Ага – коротко ответил Воронец.
- После таких переходов по лютым каменьям да ледяным пустыням, они ещё о каких-то бабах мечтают… - скептически заметил Жохвистов, чуть сдвигая набок свою шапку – А ну как, ты, Лёшка, да в этой бане при двух бабах, да осрамишься по этой части, что делать станешь? – Никита вопросительно посмотрел на друга.
- Умрём, но полк не опозорим! – коротко ответил тот.
- Да-а – мечтательно протянул Ландграф, чуть сдвигая вверх козырёк фуражки, указательным пальцем – кто о чём: жратва, бабы, банчик с осетриной, баня с квасом или чёрт с тарасом… А я вот об отставке подумываю, да-с… Осточертела такая служба: воюешь-воюешь, а потом, земли что твоей шашкой добыты, по пятому разу неприятелю возвращают, а то чего там в европах, о нас-то подумают? А вдруг не то? – в несвойственной себе манере, неожиданно проговорил барон, глядя прямо перед собой.
- А в отставке чего делать станешь, курей разводить? – негромко спросил Кахи.
- Семью заведу, и воспоминания писать стану, всё без прикрас отпишу как было, со всеми подвесками и трензелями – повернувшись к нему, ответил Ландграф.
- Тоже хорошее дело – согласился Ладога, и покрутив головой по сторонам, и обратился к созерцавшему воды ординарцу – Ну, а ты братец, о чём мечтаешь-то, непроницаемый?
- Я-то? – ожил на этих словах Есаулов – А у меня всё проще господа, всё приземлённей. Отмыться как следует, надеть кипельно чистое бельё, чтоб в нос чистотой шибало, пару стаканов вина, миску щей горячих с мясцом, и на неделю завалиться спать, и чтоб не приведи господь, никто б визиты делать не начал… Вот и все грёзы.
- А женщины?
- Не, эту неделю спать одному, да и газели моей, от меня да моих измен отдых надобен, она тоже это заслужила! – как всегда с бесстрастным лицом, ответил прапорщик, слегка поправив свою баранью шапку.
Пока среди друзей-офицеров шли эти лирические и не очень разговоры, Червонец в компании таких же денщиков, стояли шагах в десяти позади своих начальников, и вели такие же разговоры о желаниях и хотелках после победы. И надобно заметить, что они, если и отличались от офицерских, то лишь в незначительных деталях. Наконец объявили переправу, и полк пошёл, торопясь невольно, в ставшими уже родными для них, пределы.
На русской стороне и самом деле разгоралась ясноликая весна, светило солнце, приветливо глядело небо, в котором тихо паслись маленькие отары белых барашковых облаков, и хрустально журчали ручейки, радуя глаз и наполняя душу, нежностью. Птичьи песни на разные голоса приветствовали победителей, дружески махающих им руками. Всё пробуждалось от стужи к теплу, от смерти к жизни, всё хотело развиваться и расти. В походе, драгуны встретили раннюю в тот год Пасху (к тому времени, дела с провиантом пошли на лад) а уже в начале апреля, вдали показался и родной Караагач…
Встреча капитана Ладоги со своей верной горничной Устиньей, оказалась весьма драматической: едва он, в сопровождении денщика, ординарца и любовницы, разодетой в пух и прах, появился перед домом и ощутил под ногами твердь, как горничная, (видимо узрев всю процессию в окошко) опрометью вылетела на улицу, и с радостными рыданиями кинулась барину на грудь.
- О-о-й и-и-и!.. А мы уж тута и не чаяли вас живыми-то увида-а-ть, ба-а-р-ин!..
Ладога по-отечески обнял её, проговорив ей при этом «Да, Устюха, да, не оправдали мы твоих чаяний, понимаю, потерпи нас ещё какое-то время!» Устинья подковырки барина не поняла, и на радостях, оросила слезами даже Червонца. «Назарка-а, и ты живой, злоде-е-й!» а затем ринулась было далее, но почти обняв Есаулова, отскочила назад, растерянно хлопая глазами, поглядывая попеременно то на барина, то на незнакомца.
- Я, вас приветствую! – вдруг сказал ей новый офицер, поглядев на её так ровно, что Устюха одновременно и зарделась, и побледнела.
- Ой… барин… да вы кто же будете-то?..
- Принимай матушка, новых жильцов, - деловито объявил Георгий Гвидоныч, и не тратя лишних слов, коротко, но обстоятельно, представил новых постояльцев. Если ординарца, зная, что это такое, Устинья приняла ровно, сказав барину «Ага», то на знакомстве с вопросительно глянувшей на неё Зарифой, горничная охнула, вытаращила глаза и прикрыла разинувшийся рот, рукой с блеснувшим на пальце дешёвеньким перстнем с фальшивым камнем.
- Ну, и ладушки, тогда располагаемся, - приказал капитан – Червонец, лошадей в стойло, остальные за мной! – и первым шагнул в дом. Уже внутри, он справился насчёт обеда на четыре персоны, и получил сбивчивый ответ, что кое-чего найдётся, а вот ежели желают обстоятельно, то чуть погодя, ибо горничная, ожидала в лучшем случае, только две персоны.
- Ну-с, тогда что есть в печи, всё на стол мечи! – бросил ей барин, и когда она отошла, пальцем подозвал свою гурию, - Значит так Зарифа, я говорю только один раз, и ослушания не потерплю. Устинье, ты, приказывать не вздумай, покрикивать не моги, а только что-то попроси. Простые русские слова ты уже знаешь хорошо, а там и остальные выучишь. Лучше ты с ней подружись да по кухне ей помогай, чтоб от безделья, в стельную корову не превратиться. (хлопавшая глазами Зарифа согласно кивала, и пока молчала) Ты как-то хвалилась что стряпать мастерица, верно ли?
- Да, господин, но только наши блюда, а русские, нет! – помотала головой наложница, на что Ладога, обнадёживающее погладил её по щеке.
- Это дело наживное, русская кухня не сложнее персиянской, а ты, как я уже заметил, женщина рукастая, так что справишься…
Когда вернулся из стойла Червонец, возник вопрос кому, где и с кем спать? Опочивален в новом доме оказалось всего три: в одной, самой маленькой светёлке жила Устинья, , в другой, побольше, попросторнее и посветлее, решил жить барин с наложницей, а в третьей, средних размеров но совсем недурной, выпало жить прапорщику… А куда девать денщика? Вопрос разрешил сам Червонец, вызвавшийся почивать в горнице на широкой лавке, в углу за печкой: там и удобно, и не холодно, а к жёсткостям русскому солдату не привыкать. На сём и порешили. Устинья, возясь на тесноватой кухне, горемычно откровенничала с котом Мурчиком, вылизывавшем свою лапку.
- Эх, котенька!.. вернулси наш барин с персидского походу, и нате вам: мало мне было Назарки-анчихриста в дому, так он ещё одного нахлебника привёз, да блудницу басурманскую домой приволок!.. Ох ты ж грех-то какой! Хорошо если она, просто блудница-потаскуха, а ну как ведьма? Хотя нет, барин учёный, он, ведюгу в дом не взял бы нипочём… Это он скорее всего, у персидского шаха её отвоевал, вон она какая вся разодетая, да в монистах, не то, что я… Ой, а вдруг она меня принуждать станет? Чего тогда делать-то нам, Мурчинька? А я тогда уйду от них, и тебя в лукошке заберу, да, а что? Барина я ещё терпеть согласная, а басурманку уж нипочём не стану, так и скажу ему ежели что, а пока Мурчик, надо что-то и на стол сообразить.
Так, рассуждая едва слышно себе под нос, Устинья всё ж ухитрилась накрыть стол нехитрой, но сытной и вкусной трапезой, которой остались довольны все… Отмывшись, отоспавшись и отъевшись уже через сутки, друзья-приятели выехали из Караагача на большую конную прогулку. К вечеру намечалось большое торжество по случаю победы, и пока шли приготовления, они все и выехали на широкую равнину, одной стороной упиравшуюся в синеющий вдали лес, а другой, в щербатую цепочку причудливых скал, игравших под солнцем различными цветами. А впереди, на горизонте, переливалась прозрачным хрусталём чистого воздуха, красавица-весна…
Тёплый и мягкий ветер легонько трепал волосы драгунских офицеров, иногда щекоча им усы и баки. Клевицкий, Кривопляс, Бобальевич, Бебутов, Жохвистов, Воронец. Ландграф, Ладога, Есаулов и Баградзе, вначале ехали толпой, весело и от души гомоня, перекидывая один-другому бутылки вина, а закуска в виде яблок, лежала у каждого в сумках. Затем, они невольно перестроились, и словно перед атакой, вытянулись в одну ровную линию, продолжая скалить зубы, пить вино, грызть яблоки, вспоминать забавные случаи: «А помнишь вот тогда-то?» мечтать в слух о прекрасных женщинах, в шутливой форме представляя что тот или иной, непременно жениться на очаровательной милашке с состоянием не менее чем в 300 тысяч, на серебро!
Одиннадцать русских офицеров, забывших на несколько часов, что где-то может быть война, тихо и спокойно ехали теперь, радуясь завоёванной ими Победе! И Москва, и Петербург, уже широко отмечали это событие, а как могли они, те, кто добыл её родимую, кто своими шашками буквально вырубил её из гор и скал, из непроходимых лесов, и душных и тесных улиц персидских городов и крепостей, не отметить и не гульнуть во весь размах и ширь, своей русской души? Никто из 11-ти не свистел диким образом, не палил в небеса, оставляя всё это на вечер и возможно ночь. Они просто ехали и наслаждались выпавшими часами отдохновения и воли, когда не нужно вскакивать в седло и мчаться сломя голову к шайтану в пасть, или исполнять ещё более неприятные поручения. Ни Ладога, ни Кахи, ни даже непроницаемый казалось Есаулов, (Гвидоныч только теперь увидел, что его ординарец, может оказывается смеяться от души) и никто другой из всей компании, не хотел и не желал сейчас думать и рассуждать о том, что будет с ними завтра? Сегодня, они – Победители, и они гуляют и веселятся, а завтра… завтра и посмотрим!
Обратно, 11-ть весёлых всадников повернули когда солнце, уже стало клонится к закату, а к Караагачу вышли когда лучи светила, уже широкой пеленой покрыли равнину, и марево его медленно опускалось, как бы провожая 11-ть конных фигур, едущих тонкой цепочкой, хорошо различимой в этой живописной и дрожащей, полупрозрачной палитре…
…Гуляние в драгунском лагере, как ему и полагалось, кипело подобно огненной приправе к свежему, ещё сочащемуся кровью мясу, шкворчащему над углями. Палили хотя и не сильно в воздух, оглашали вечерний а затем и ночной Караагач бравурными криками, пили друг за друга: за награды, за успех русского оружия, за родной дом и свою землю, за семьи в далёкой России, и конечно же за женщин, ибо те гурии у кого они имелись, веселились прямо тут же, от души смеясь и повизгивая на коленях у своих любовников. В какой-то момент, Кахи спросил у Ладоги.
- Жора, а где ординарец твой есть? Что-то я его, уже часа два не вижу, ты, никуда его не посылал?
- Нет, куда я, могу теперь его послать? – удивился захмелевший, но не потерявший способность соображать, капитан.
- Да кто его знает? Нету чего-то его – озабоченно сказал Кахи.
- Да тут он, в толпе где-нибудь лазает, или с девкой своей уединился – предположил Ладога.
- Да она тут, вон стоит, у меня и спросила про своего господина, а я думал ты, знаешь! – пояснил Баградзе, на что Ладога, улыбнувшись, хлопнул друга по плечу.
- Да не денется сей молодец никуда, тут он, может «перепёлочку» схватил, да прикорнул где-нибудь, так бывает!
- Ну, тогда точно найдётся! – согласно улыбнулся князь. И Есаулов нашёлся, точнее говоря, он никуда и не пропадал, но, предстал перед командиром, с несколько озабоченным лицом, носившим оттенок лёгкой тревоги.
- О, нашёлся! Ты где был-то, друг любезный? Два часа как хватились тебя! – попенял ему командир.
- Разве два? – не меняя выражения глаз, переспросил ординарец – Думал меньше… Разморило меня что-то, ну я и слинял потихоньку, отошёл подальше да на арбу и залез, там и задремал, сроду чего не было… А с полчаса назад, встал, свежий и готовый продолжать, смотрю, вестовой из штаба корпуса, земляк мой, с одной губернии. Окликнул я его, он меня увидел, подъехал, с коня слез, а сам мрачный, словно женился, а приданого за женой не оказалось… Ну, я сразу сообразил что что-то произошло, что паршивое он чего-то привёз нам, и спросил в лоб «Война?» Он кивнул, и ответил, что разрыв с Портой, произошёл ещё в марте, и секретные курьеры уж спешат оповестить войска корпуса о сём несимпатичном факте… Война, опять война Георгий Гвидоныч – выдохнул прапорщик, и уставился на командира.
- Ты, про это, не говори пока никому, ребята наши… они, они вон победу празднуют, - помрачнев сразу весь, попросил и пояснил капитан, (Есаулов согласно кивнул) – не надо им теперь кровь портить… Завтра и так всё узнают, сами…
- Всё-таки решились турки? – спросил, как бы сам-себя, Есаулов.
- Это сэры британские за них решили, думают что османам, теперь самое время по нам ударить… Скверно всё Костя, я до последнего надеялся что обойдётся… Ну, всё завтра, брат-Есаулов, всё завтра… Идём, тебя там гурия твоя кстати потеряла! – искренне улыбнувшись напомнил Ладога, и вдвоём с ординарцем, вернулся в огни веселья, чтобы уже завтра по утру, начать готовить себя к другим огням, ещё более тяжёлым и страшным, чем те, которые они только недавно, казалось затушили…


                                                                                               КОНЕЦ 1-й части.                                                                    1/09/2022.
-










-
-

-