Вдали
от поселений он торчал
один,
как перст, среди снегов и ливней,
по
большей части думал и молчал,
а
ближе к лету делался болтливей.
И
всякий встречный был ему родным
и
близким, в крайнем случае – приятелем
и
другом. Вот и давеча с одним,
казалось
бы ничем непримечательным,
бомжом,
что протянул в его тени
с
большой дороги сбившиеся ноги,
он
вдруг затеял разделить одни
и
те же невесёлые итоги.
И
сгоряча прошелестел во тьме,
воспоминаньем
тяготясь далёким:
‒
«Немногие расслышали во мне,
что
теплилось испуганно под клёктом.
Одне
спешили к ужину, одне ‒
умасливать
данайские старанья.
И мало
кто расслышать смог во мне
всё
то, немногое, чем, собственно, и стал я».
Ни
слова бомж не обронил во тьму.
И,
подхватив нехитрые манатки,
продолжил
путь свой, высосав из банки
остатки
пива. И вослед ему,
неспешно
ковыляющему в бездну
к
его персоне безразличных звезд,
плакучий
куст так и не вспомнил песню,
услышанную
некогда от гнёзд.