7. Извините, но я буду петь
Глава седьмая
Певческие номера, превращаемые Гаркави в живые музыкальные сценки, нравились публике. Да и сам он исполнял их с нескрываемым удовольствием.
(Э. Шапировский «Хозяин концерта»)
1924 год. С портрета смотрел улыбающийся молодой человек с надвинутой на глаза кепкой и небрежно перекинутом через плечо шарфом. Портрет был помещён на нотах знаменитого фокстрота Матвея Блантера «Джон Грей» (текст Владимира Масса). Фамилия молодого человека звучала не очень привычно для русских ушей – Гаркави.
Как-то на одной светской вечеринке я столкнулся с признанным знатоком джаза Алексеем Баташевым[1] и завёл разговор о первом исполнителе легендарного фокстрота… Моё, тогда ещё несмелое утверждение, что этим исполнителем был конферансье, Баташов решительно отверг, на чем наш диалог и завершился. Да и что я мог возразить старейшине джазовой критики, историку и активному популяризатору джаза?! К слову сказать, разговор наш состоялся задолго до того, как я стал собирать материалы о «красном шоумене». Но когда в архивных глубинах РГАЛИ удалось отыскать и подержать в руках ноты «Джона Грея» с молодым Гаркави на обложке, сомнения мои улетучились. Более того, укрепилось желание побольше узнать об этой стороне таланта Михаила Наумовича.
Пение занимало в его творчестве пусть не самую главную, но и далеко не последнюю роль. Начнём с куплетов – визитной карточки многих артистов разговорного жанра. С самого начала пути на вершину эстрадной славы он полюбил этот жанр и стал по праву считать его своим. Благо, что куплет, как выразительное средство, был популярен в то время.
В истории советской эстрады навсегда осталось это странное слово – «Нерыдай». Нет, это не опечатка, оно так и пишется – слитно. «Нерыдай» - это название кабаре, привлекавшее несколько сезонов (1921 - 1924) литературно-театральную Москву. Название весьма актуальное, учитывая, что некоторые слои разворошенного революцией российского общества рыдали, другие – пока ещё радовались, а остальные – тихо всхлипывали. Видные театральные деятели, поэты, художники, актёры считали хорошим тоном регулярно в нём бывать. Это был самый что ни на есть ночной клуб, как сказали бы сейчас: программа начиналась в час ночи и завершалась к трём. И чего там только н е звучало! Старинные песни и романсы, стихи, басни и, конечно же, куплеты. Основными посетителями «Нерыдая» были «махровейшие цвета нэпа», как писала Вера Инбер. Чем же публику привлекало кабаре? В двух словах не опишешь! Какой-то особой, непринуждённой весёлостью, остроумными шутками, звучавшими , кстати сказать не только со сцены, но и из зала. Погоду в кабаре создавала особая литературно-артистическая публика. Завсегдатаям подавали недорогие блюда, и они весело проводили время, помогая артистам развлекать зрителей. Художественный руководитель «Нерыдая» А. Кошевский, в недавнем прошлом опереточный артист, обладал недюжим чутьём на таланты. В компании молодых артистов кабаре были Игорь Ильинский, Михаил Жаров, Рина Зелёная, Георгий Тусузов, Марк Местечкин, наконец – Михаил Гаркави. Можно сказать, что будущий мэтр конферанса впервые попробовал себя именно в этих стенах и как поющий артист.
Жаров вспомнил один эпизод, связанный с совместным исполнением с Гаркави куплетов. Это были куплеты Эрдмана «Москвичи из Чека, го», изящные и остроумные, иногда - злые и ядовитые. Среди зрителей были известны деятели эстрады 20-х годов – Фореггер и Масс. Экспромтом артисты пели:
Я – Николай Фореггер,
Известный культрегер.
Могу поставить вам канкан,
Могу устроить и шантан
От начала до конца
Ламца-ламца, а-ца-ца.
Публика не дремала. Тут же следовала стихотворная «ответка» Масса. Артисты не терялись:
Снова мы – Жаров и Гаркави,
Мы равнодушны к славе.
И так нас знает целый мир,
Не только «Нерыдай» трактир.
У нас куплетов масса,
Не то, что вот у Масса.
Мы экспромтим без конца
Ламца-дрица, а-ца-ца.
Так что, как вы сами видите, «бой» шёл на равных, и в маленьком зале было весело. Значительно позже, на одном из концертов в Зелёном театре ЦПКиО имени М. Горького Гаркави с успехом исполнил песенку «Молодость» (музыка М. Блантера, стихи Ю. Данцигира и Д. Долева). Легко, несмотря на свою массивную фигуру, подтанцовывая, он напевал:
На газоне центрального парка
В темной грядке цветёт резеда.
Можно галстук носить очень яркий
И быть в шахте героем труда.
Для современного читателя может быть непонятно: как можно было «подтанцовывать» под политически выверенный, лишённый изначально какой-либо лёгкости текст? Представьте себе, что можно, и даже очень здорово! Во-первых, тот, кто в 30-е годы прошлого века хором или поодиночке напевал такие песни, тот, как правило, беззаветно верил в то, о чем он пел! А верить – это первое дело! Во-вторых, со сцены в присутствии многих зрителей её пел большой (во всех смыслах) артист, одинаково хорошо чувствующий три ипостаси: музыку, слово и аудиторию.
Однажды на очередном открытии сезона в саду «Эрмитаж» Гаркави вёл концерт на… качелях! Не знаю, его ли это была придумка или он воплощал чей-то оригинальный режиссёрский замысел, но в результате москвичи и гости столицы стали свидетелями презабавного зрелища. «Гляди-гляди!!! ГАРКАВИ – И НА КАЧЕЛЯХ!!!»
- Здравствуйте, друзья москвичи! Открываем старинный московский сад «Эрмитаж». Первая программа! Гулянья! Музыка! Киоск с… витаминами. А какое же русское гулянье без вита… без качелей? Тяга, товарищи, к качелям, огромная! Но количество качелей лимитировано. Пока меня одного обеспечили! …И всё-таки вам небось интересно, почему я полез на качели?Объяснения, товарищи, очень простое. Мы открываем 27-й сезон «Эрмитажа». Я выступаю здесь в 14-й раз из 28-ми возможных. В каком только виде я не выступал! В двадцать восьмом году – во фраке, в двадцать девятом – в костюме, в тридцать первом – тридцать втором – во смокинге, в тридцать пятом году - то Мефистофелем, то Онегиным одевался, в тридцать шестом меня из зрительного зала на носилках выносили. Да, чуть не забыл! В тридцать четвёртом году – на осле выезжал. В сороковом году в серебряном костюме выходил, под русалочку работал… В годы войны два раза в военной форме выходил. Дай, думаю, в этом году я на качели сяду. Всё-таки разнообразие! И, кроме того, совершенно серьёзно, товарищи, - это первый на нашей эстраде конферанс на качелях! И мне хорошо, и вам приятно. А если что не так сказал, так разве я за это отвечаю? Меня же укачало, товарищи! И в прессе, между прочим, хорошо напишут: «Впервые в ССС! Конферанс на качелях! Ново? Оригинально! И неожиданно. Вроде как бы «Торпедо» у «Динамо» 3:1 выиграло… (качается). Ух, хорошо! Ну а политическое качание, сами понимаете, совсем другое дело. Черчилля, к примеру, вон как качнуло, думаю, ему и на ноги не встать! А всё почему? Забыл, что ещё наш Александр Николаевич Островский сказал однажды в Малом театр: «Не в свои качели не садись!». А я-то на своих качелях своего производства. Родного. Они и не дадут качнутся лишний раз, и не подкачают, выдержат…
Затем, как бы желая закрепить всё сказанное, конферансье переходит на язык куплета:
Я попросил один завод,
Чтоб тросы сделал он, и вот,
На этих тросах я стою
И гордо песенку пою.
Хоть я тяжёл, как кашалот,
Качанье тяжесть придаёт…
Тихо и плавно качаясь,
Срыва совсем не боюсь,
Воздухом всласть наслаждаясь,
Я сам себе дивлюсь.
И открываю программу,
Спев этот скромный куплет.
Вы, о, мужчины и дамы,
Примите мой тёплый привет.
«Хоть я тяжёл, как кашалот…» Сколько раз на протяжении своей карьеры он обыгрывал собственную комплекцию! Сколько раз публика дружно смеялась в ответ! Сколько раз критика ехидно, а порою и откровенно злобно укоряла артиста за это! Частенько он становился крупной во всех смыслах слова мишенью для эпиграмм:
Он обладает редким даром
К программе вызвать интерес,
И говорят о нём недаром:
Артист большой имеет вес!
(А. Рейжевский)
Но это – признание в любви по сравнению с такой «колючкой»:
Что толст он – это не беда,
Беда, что тонок не всегда!
(А. Раскин)
Что ж, Михаил Наумович просто обожал подобные «подколы», часто вызывал на них оппонентов, а потому со свойственной ему невозмутимостью писал:
Он самый крупный из униформистов
И в малых формах он души не чает,
А формы малые любить любовью чистой
Ему большая форма не мешает.
В самом деле, укорять Гаркави за обыгрывание своей фигуры было так же бессмысленно, как укорять настоящего кашалота за любовь к водным процедурам. Между прочим, он был не первым, во всяком случае, не единственным конферансье, обыгрывающим свои габариты. Любил это делать, например, и Александр Глинский.
Вернемся к нашему обаятельному «кашалоту на качелях». Гаркави наступал:
Да, я тяжёл, как бегемот,
Предупреждал меня завод,
Что самый толстый трос стальной
Тотчас же лопнет подо мной.
Друзья вокруг кричали все:
Убьётся наш конферансье!
Я сел, рискуя головой,
И вот, пока ещё… живой!
Тихо и плавно качаясь
Всех привожу я в раж
Еле стоит, содрогаясь,
Театр стоит «Эрмитаж».
Далее в песенном монологе Гаркави обращается напрямую к залу – по принципу «»мне сверху видно всё, так и знай».
Качаясь сильнее, сильнее
Я в этом смысл нашёл:
Мне сверху отсюда виднее,
Кто с кем пришёл.
Вот эта дама каждый год
Со своим супругом в сад идёт:
В губах - кармин, в ресницах – тушь,
И каждый год с ней новый муж.
Ясно, что Гаркави не адресует спич какой-нибудь конкретной даме в каком-нибудь седьмом ряду, но вероятность того, что часть публики может так подумать, достаточно велика. Это похоже на дореволюционного балаганного зазывалу, «подкалывавшего» зрителей, обращаясь к одному из них: «Ты чего чужой карман шаришь?». Об этом подробно написано в известной книге А. Некрыловой «Русские народные городские праздники, увеселения и зрелища». Люди начали вертеть головами, выискивая воришку…
В принципе, для человека, работающего в куплетной, «контактной», манере этот стиль вполне приемлем – провокация как способ воздействия на публику. Вполне в законах жанра. Но в следующем куплете конферансье впадает в морализаторство, а может и в самом деле куплетиста укачало?
Хотите модной дамой быть?
Теперь не в моде эта прыть.
В почёте прочная семья,
Возьмите хоть пример с меня.
Учитывая, что на сцене стоял человек, женатый в третий раз, последняя строчка спасает куплет от скучной назидательности и превращает его в забавный:
Тихо и плавно качаясь,
Дань отдавая весне,
С публикой нежно прощаясь,
Я побегу к жене.
Ни дать ни взять – ария конферансье на качелях! Пишу эти строки и вдруг подумал: как жаль, что Гаркави и оперетта никогда не пересекались! С высоты сегодняшнего дня можно по разному относиться к содержанию куплетов, но не может не вызвать симпатии тот по истине студенческий задор, которым было переполнено выступление артиста!
Читателя, возможно, заинтересует и такой факт. Друг знаменитого коллекционера Валерия Сафошкина - Леонид Шемета, занимающийся историей популярных песен, сделал в какой-то степени сенсационную находку. Оказывается, знаменитую утёсовскую «Песню старого извозчика» первым в концерте стал петь Михаил Гаркави и делал это так мастерски, что Леонид Утёсов, увидев этот номер, пришёл в восторг, а впоследствии сделал свою версию этой песни и записал её на пластинку!
Существует и другая информация о «песенном» творчестве Гаркави, принимать которую можно с любопытством, но, вместе с тем, с осторожностью.
В. Стронгин в своей книге «Тюрьма и воля Лидии Руслановой» пишет о знаменитой эстрадной паре тех лет: «Когда и как они познакомились, как развивались их чувства, история умалчивает… Я не знаю в каком году влюблённые очутились на Чёрном море, на курорте в Гаграх, но я точно знаю, что молодой человек написал там прекрасную песню и посвятил её своей любимой. Возможно, это была единственная песня в его музыкальном творчестве, как единственной бывает первая и единственная любовь. Я помню первые строчки этой песни: «О, море в Гаграх, о, пальмы в Гаграх…» …Со дня возникновения этой песни прошло не менее семидесяти лет, если вы сейчас… попадёте в Гагры, то пианист оркестра в местном ресторане «Гагритии» непременно напоёт вам эту песню, ставшую если не гимном, то символом курорта. Запомните имя автора музыки и слов: Михаил Гаркави».
Приведу несколько личных соображений на этот счёт.
Сперва я по-детски обрадовался, когда узнал об этом факте – коллекционеры и исследователи меня поймут! Но тут же зашёл в Интернет, где меня ждало разочарование. Первый же сайт выдал имя неизвестного мне автора. Называть его имя - ещё больше запутывать собственного читателя. На других сайтах я узнаю, что автор неизвестен и что, вообще, эту народную (городскую) песню написал кто угодно, только не Гаркави.
Так что я не стал бы на месте Стронгина так уверенно утверждать авторство «Моря в Гаграх» за Михаилом Наумовичем. Версия, и не более.
Архив конферансье, сохранившийся в фондах РГАЛИ, свидетельствует о том, что авторство куплетов, песенок и песен Михаил Наумович написал не одну и не две.
Там же я нашёл черновую машинописную копию письма крупному партийному чиновнику тех лет Л.Ф. Ильичеву. В нём обнажились противоречия личности Гаркави, как и времени, в котором он жил. Письмо было написано к очередному апрельскому пленуму ЦК КПСС: «Зная, что 28 апреля на пленуме Вы делаете доклад, хочу поделиться некоторыми своими соображениями. Быть может, они Вам пригодятся. Считаю это своим долгом, как член КПСС».
Не секрет, конечно, что формирование идеологии молодёжи оставляет пока желать лучшего. Из опыта артиста, уже свыше 40 лет имеющего общение со зрительным залом, вижу, что, если ещё недавно выступать перед молодёжью и студентами было всегда радостно и приятно, теперь, к сожалению, совсем не то. Молодёжь, не вся, конечно, заражена каким-то стремлением к модерну в плохом смысле этого слова, утеряла столь характерную для молодых непосредственность и не любит ничего серьёзного. Мне, проводившему все комсомольские концерты в 1923 – 1933 годах, это особенно заметно. Естественно, я стал анализировать – откуда это? Откуда такая любовь к Окуджаве, эта любовь к стихотворному… трюкачеству? Я пришёл к выводу, что у нас недостаточно обращают внимание на формирование вкуса и идеологической направленности молодёжи…»
О многом, волнующем этого ещё не очень старого человека, но артиста с богатейшим жизненным опытом, написал любимец публики – остряк и душка Михаил Наумович Гаркави. Честно признаюсь, от некоторых пассажей (как, например, несправедливых выпадов в адрес Окуджавы) хочется откреститься, убедить сначала себя. А потом и своего читателя: нет, это не слова Гаркави, живо откликавшегося на всё новое и оригинальное в нашем искусстве! В какой момент столичный бонвиван и живчик превратился в старого брюзгу, не желающего понимать простой закон жизни: новое время рождает новые песни?
Но из песни, как известно, слов не выкинешь… Гаркави не принял или не понял великого барда, принёсшего на нашу эстраду, в нашу культуру и мировоззрение, вместе со своей скромной гитарой и чуть слышным голосом, целую эпоху! Как автор письма мог писать, что молодёжь утеряла любовь «к чему-то серьёзному»? У слушающих сегодня Булата Окуджаву, язык не повернётся назвать его вещи «однодневками», «случайными» и «несерьёзными». Попытка стать идеологическим подпевалой Коммунистической партии, от имени которой он и решил написать своё письмо, не помешала Гаркави… включить одну из песен Окуджавы в свой репертуар! Парадокс? Абсурд? Нет, просто жизнь. Ежедневная советская жизнь с её двое-… - или даже нет, - много-мыслием. На собрании человек говорит одно, на кухне другое, а в кругу друзей третье, и четвёртое – наедине с собой.
А с одной из песен Окуджавы вообще получилась особая история. Мне рассказал её член правления ЦДРИ, талантливый композитор и пианист Алексей Лейбович Чёрный:
«Мой папа и моя мама Леонид и Флора Чёрные дружили с Михаилом Наумовичем и были членами его бригады во время войны. После неё родители развелись, и моя мама вышла замуж за Валентина Станиславовича Дашкевича –знаменитого акробата. (Была такая пара – Владимир Аникин и Валентин Дашкевич). Дядя Валя Дашкевич – мой отчим - был родом из Подмосковья, и Гаркави его прописал у себя дома! Это потрясающая история! Потому что Михаил Наумович был добрейший человек! Как там говорил Булгаков про квартирный вопрос? И все этого вопроса страшно боялись. А он не побоялся. Он провожал меня в армию. А до призыва… Я прилично играл на рояле и находился среди «золотой молодёжи». Я всех знал, и меня все знали. Стиляга! Джаз и всё такое…
И однажды Михаил Наумович меня попросил написать ноты песни про Лёньку Королёва, в то время, когда автор – Булат Окуджава – был мало ещё известен, и только всходил на Олимп. Я написал клавир, а Михаил Наумович исполнял эту песню вместе с аккомпаниатором по моему клавиру…»
Самым глубоким, точным и талантливым исследователем творчества Гаркави был, на мой взгляд, Эмиль Шапировский. К такому убеждению я пришёл, «проглотив» его очерк о Михаиле Наумовиче «Хозяин концерта»! Остановимся на том месте, где Шапировский сравнивает Гаркави-куплетиста и Гаркави-шансонье и обращает внимание своего читателя на то, что «…первый весь упор делал на предельном выявлении политической остроты номера, приближении его к публицистическому звучанию. Центр тяжести переносился на слово, как таковое. Актёр не играл своих персонажей, а рисовал их сатирические портреты… Второй – шансонье – сохранял музыкальный образ песни и в аккомпанементе и в исполнении. На мелодии, можно сказать, строился и весь эмоциональный эффект актёрской игры… Не превращаясь в вокалиста, исполнитель всё же позволял себе более свободно и чаще переходить от речитатива к пению, однако зная такт и меру. Песня оставалась песней, - пишет Шапировский, - хотя раскрытие её драматургии достигалось средствами, присущими разговорному жанру».
[1] Алексе́й Никола́евич Баташе́в - (1934 — 2021) — старейшина джазовой критики, историк и активный популяризатор джаза, автор первой монографии «Советский джаз» (М., Музыка, 1972). Один из членов-основателей Международной джазовой федерациипри ЮНЕСКО.
«Извините, но я буду петь»
Певческие номера, превращаемые Гаркави в живые музыкальные сценки, нравились публике. Да и сам он исполнял их с нескрываемым удовольствием.
(Э. Шапировский «Хозяин концерта»)
1924 год. С портрета смотрел улыбающийся молодой человек с надвинутой на глаза кепкой и небрежно перекинутом через плечо шарфом. Портрет был помещён на нотах знаменитого фокстрота Матвея Блантера «Джон Грей» (текст Владимира Масса). Фамилия молодого человека звучала не очень привычно для русских ушей – Гаркави.
Как-то на одной светской вечеринке я столкнулся с признанным знатоком джаза Алексеем Баташевым[1] и завёл разговор о первом исполнителе легендарного фокстрота… Моё, тогда ещё несмелое утверждение, что этим исполнителем был конферансье, Баташов решительно отверг, на чем наш диалог и завершился. Да и что я мог возразить старейшине джазовой критики, историку и активному популяризатору джаза?! К слову сказать, разговор наш состоялся задолго до того, как я стал собирать материалы о «красном шоумене». Но когда в архивных глубинах РГАЛИ удалось отыскать и подержать в руках ноты «Джона Грея» с молодым Гаркави на обложке, сомнения мои улетучились. Более того, укрепилось желание побольше узнать об этой стороне таланта Михаила Наумовича.
Пение занимало в его творчестве пусть не самую главную, но и далеко не последнюю роль. Начнём с куплетов – визитной карточки многих артистов разговорного жанра. С самого начала пути на вершину эстрадной славы он полюбил этот жанр и стал по праву считать его своим. Благо, что куплет, как выразительное средство, был популярен в то время.
В истории советской эстрады навсегда осталось это странное слово – «Нерыдай». Нет, это не опечатка, оно так и пишется – слитно. «Нерыдай» - это название кабаре, привлекавшее несколько сезонов (1921 - 1924) литературно-театральную Москву. Название весьма актуальное, учитывая, что некоторые слои разворошенного революцией российского общества рыдали, другие – пока ещё радовались, а остальные – тихо всхлипывали. Видные театральные деятели, поэты, художники, актёры считали хорошим тоном регулярно в нём бывать. Это был самый что ни на есть ночной клуб, как сказали бы сейчас: программа начиналась в час ночи и завершалась к трём. И чего там только н е звучало! Старинные песни и романсы, стихи, басни и, конечно же, куплеты. Основными посетителями «Нерыдая» были «махровейшие цвета нэпа», как писала Вера Инбер. Чем же публику привлекало кабаре? В двух словах не опишешь! Какой-то особой, непринуждённой весёлостью, остроумными шутками, звучавшими , кстати сказать не только со сцены, но и из зала. Погоду в кабаре создавала особая литературно-артистическая публика. Завсегдатаям подавали недорогие блюда, и они весело проводили время, помогая артистам развлекать зрителей. Художественный руководитель «Нерыдая» А. Кошевский, в недавнем прошлом опереточный артист, обладал недюжим чутьём на таланты. В компании молодых артистов кабаре были Игорь Ильинский, Михаил Жаров, Рина Зелёная, Георгий Тусузов, Марк Местечкин, наконец – Михаил Гаркави. Можно сказать, что будущий мэтр конферанса впервые попробовал себя именно в этих стенах и как поющий артист.
Жаров вспомнил один эпизод, связанный с совместным исполнением с Гаркави куплетов. Это были куплеты Эрдмана «Москвичи из Чека, го», изящные и остроумные, иногда - злые и ядовитые. Среди зрителей были известны деятели эстрады 20-х годов – Фореггер и Масс. Экспромтом артисты пели:
Я – Николай Фореггер,
Известный культрегер.
Могу поставить вам канкан,
Могу устроить и шантан
От начала до конца
Ламца-ламца, а-ца-ца.
Публика не дремала. Тут же следовала стихотворная «ответка» Масса. Артисты не терялись:
Снова мы – Жаров и Гаркави,
Мы равнодушны к славе.
И так нас знает целый мир,
Не только «Нерыдай» трактир.
У нас куплетов масса,
Не то, что вот у Масса.
Мы экспромтим без конца
Ламца-дрица, а-ца-ца.
Так что, как вы сами видите, «бой» шёл на равных, и в маленьком зале было весело. Значительно позже, на одном из концертов в Зелёном театре ЦПКиО имени М. Горького Гаркави с успехом исполнил песенку «Молодость» (музыка М. Блантера, стихи Ю. Данцигира и Д. Долева). Легко, несмотря на свою массивную фигуру, подтанцовывая, он напевал:
На газоне центрального парка
В темной грядке цветёт резеда.
Можно галстук носить очень яркий
И быть в шахте героем труда.
Для современного читателя может быть непонятно: как можно было «подтанцовывать» под политически выверенный, лишённый изначально какой-либо лёгкости текст? Представьте себе, что можно, и даже очень здорово! Во-первых, тот, кто в 30-е годы прошлого века хором или поодиночке напевал такие песни, тот, как правило, беззаветно верил в то, о чем он пел! А верить – это первое дело! Во-вторых, со сцены в присутствии многих зрителей её пел большой (во всех смыслах) артист, одинаково хорошо чувствующий три ипостаси: музыку, слово и аудиторию.
Однажды на очередном открытии сезона в саду «Эрмитаж» Гаркави вёл концерт на… качелях! Не знаю, его ли это была придумка или он воплощал чей-то оригинальный режиссёрский замысел, но в результате москвичи и гости столицы стали свидетелями презабавного зрелища. «Гляди-гляди!!! ГАРКАВИ – И НА КАЧЕЛЯХ!!!»
- Здравствуйте, друзья москвичи! Открываем старинный московский сад «Эрмитаж». Первая программа! Гулянья! Музыка! Киоск с… витаминами. А какое же русское гулянье без вита… без качелей? Тяга, товарищи, к качелям, огромная! Но количество качелей лимитировано. Пока меня одного обеспечили! …И всё-таки вам небось интересно, почему я полез на качели?Объяснения, товарищи, очень простое. Мы открываем 27-й сезон «Эрмитажа». Я выступаю здесь в 14-й раз из 28-ми возможных. В каком только виде я не выступал! В двадцать восьмом году – во фраке, в двадцать девятом – в костюме, в тридцать первом – тридцать втором – во смокинге, в тридцать пятом году - то Мефистофелем, то Онегиным одевался, в тридцать шестом меня из зрительного зала на носилках выносили. Да, чуть не забыл! В тридцать четвёртом году – на осле выезжал. В сороковом году в серебряном костюме выходил, под русалочку работал… В годы войны два раза в военной форме выходил. Дай, думаю, в этом году я на качели сяду. Всё-таки разнообразие! И, кроме того, совершенно серьёзно, товарищи, - это первый на нашей эстраде конферанс на качелях! И мне хорошо, и вам приятно. А если что не так сказал, так разве я за это отвечаю? Меня же укачало, товарищи! И в прессе, между прочим, хорошо напишут: «Впервые в ССС! Конферанс на качелях! Ново? Оригинально! И неожиданно. Вроде как бы «Торпедо» у «Динамо» 3:1 выиграло… (качается). Ух, хорошо! Ну а политическое качание, сами понимаете, совсем другое дело. Черчилля, к примеру, вон как качнуло, думаю, ему и на ноги не встать! А всё почему? Забыл, что ещё наш Александр Николаевич Островский сказал однажды в Малом театр: «Не в свои качели не садись!». А я-то на своих качелях своего производства. Родного. Они и не дадут качнутся лишний раз, и не подкачают, выдержат…
Затем, как бы желая закрепить всё сказанное, конферансье переходит на язык куплета:
Я попросил один завод,
Чтоб тросы сделал он, и вот,
На этих тросах я стою
И гордо песенку пою.
Хоть я тяжёл, как кашалот,
Качанье тяжесть придаёт…
Тихо и плавно качаясь,
Срыва совсем не боюсь,
Воздухом всласть наслаждаясь,
Я сам себе дивлюсь.
И открываю программу,
Спев этот скромный куплет.
Вы, о, мужчины и дамы,
Примите мой тёплый привет.
«Хоть я тяжёл, как кашалот…» Сколько раз на протяжении своей карьеры он обыгрывал собственную комплекцию! Сколько раз публика дружно смеялась в ответ! Сколько раз критика ехидно, а порою и откровенно злобно укоряла артиста за это! Частенько он становился крупной во всех смыслах слова мишенью для эпиграмм:
Он обладает редким даром
К программе вызвать интерес,
И говорят о нём недаром:
Артист большой имеет вес!
(А. Рейжевский)
Но это – признание в любви по сравнению с такой «колючкой»:
Что толст он – это не беда,
Беда, что тонок не всегда!
(А. Раскин)
Что ж, Михаил Наумович просто обожал подобные «подколы», часто вызывал на них оппонентов, а потому со свойственной ему невозмутимостью писал:
Он самый крупный из униформистов
И в малых формах он души не чает,
А формы малые любить любовью чистой
Ему большая форма не мешает.
В самом деле, укорять Гаркави за обыгрывание своей фигуры было так же бессмысленно, как укорять настоящего кашалота за любовь к водным процедурам. Между прочим, он был не первым, во всяком случае, не единственным конферансье, обыгрывающим свои габариты. Любил это делать, например, и Александр Глинский.
Вернемся к нашему обаятельному «кашалоту на качелях». Гаркави наступал:
Да, я тяжёл, как бегемот,
Предупреждал меня завод,
Что самый толстый трос стальной
Тотчас же лопнет подо мной.
Друзья вокруг кричали все:
Убьётся наш конферансье!
Я сел, рискуя головой,
И вот, пока ещё… живой!
Тихо и плавно качаясь
Всех привожу я в раж
Еле стоит, содрогаясь,
Театр стоит «Эрмитаж».
Далее в песенном монологе Гаркави обращается напрямую к залу – по принципу «»мне сверху видно всё, так и знай».
Качаясь сильнее, сильнее
Я в этом смысл нашёл:
Мне сверху отсюда виднее,
Кто с кем пришёл.
Вот эта дама каждый год
Со своим супругом в сад идёт:
В губах - кармин, в ресницах – тушь,
И каждый год с ней новый муж.
Ясно, что Гаркави не адресует спич какой-нибудь конкретной даме в каком-нибудь седьмом ряду, но вероятность того, что часть публики может так подумать, достаточно велика. Это похоже на дореволюционного балаганного зазывалу, «подкалывавшего» зрителей, обращаясь к одному из них: «Ты чего чужой карман шаришь?». Об этом подробно написано в известной книге А. Некрыловой «Русские народные городские праздники, увеселения и зрелища». Люди начали вертеть головами, выискивая воришку…
В принципе, для человека, работающего в куплетной, «контактной», манере этот стиль вполне приемлем – провокация как способ воздействия на публику. Вполне в законах жанра. Но в следующем куплете конферансье впадает в морализаторство, а может и в самом деле куплетиста укачало?
Хотите модной дамой быть?
Теперь не в моде эта прыть.
В почёте прочная семья,
Возьмите хоть пример с меня.
Учитывая, что на сцене стоял человек, женатый в третий раз, последняя строчка спасает куплет от скучной назидательности и превращает его в забавный:
Тихо и плавно качаясь,
Дань отдавая весне,
С публикой нежно прощаясь,
Я побегу к жене.
Ни дать ни взять – ария конферансье на качелях! Пишу эти строки и вдруг подумал: как жаль, что Гаркави и оперетта никогда не пересекались! С высоты сегодняшнего дня можно по разному относиться к содержанию куплетов, но не может не вызвать симпатии тот по истине студенческий задор, которым было переполнено выступление артиста!
Читателя, возможно, заинтересует и такой факт. Друг знаменитого коллекционера Валерия Сафошкина - Леонид Шемета, занимающийся историей популярных песен, сделал в какой-то степени сенсационную находку. Оказывается, знаменитую утёсовскую «Песню старого извозчика» первым в концерте стал петь Михаил Гаркави и делал это так мастерски, что Леонид Утёсов, увидев этот номер, пришёл в восторг, а впоследствии сделал свою версию этой песни и записал её на пластинку!
Существует и другая информация о «песенном» творчестве Гаркави, принимать которую можно с любопытством, но, вместе с тем, с осторожностью.
В. Стронгин в своей книге «Тюрьма и воля Лидии Руслановой» пишет о знаменитой эстрадной паре тех лет: «Когда и как они познакомились, как развивались их чувства, история умалчивает… Я не знаю в каком году влюблённые очутились на Чёрном море, на курорте в Гаграх, но я точно знаю, что молодой человек написал там прекрасную песню и посвятил её своей любимой. Возможно, это была единственная песня в его музыкальном творчестве, как единственной бывает первая и единственная любовь. Я помню первые строчки этой песни: «О, море в Гаграх, о, пальмы в Гаграх…» …Со дня возникновения этой песни прошло не менее семидесяти лет, если вы сейчас… попадёте в Гагры, то пианист оркестра в местном ресторане «Гагритии» непременно напоёт вам эту песню, ставшую если не гимном, то символом курорта. Запомните имя автора музыки и слов: Михаил Гаркави».
Приведу несколько личных соображений на этот счёт.
Сперва я по-детски обрадовался, когда узнал об этом факте – коллекционеры и исследователи меня поймут! Но тут же зашёл в Интернет, где меня ждало разочарование. Первый же сайт выдал имя неизвестного мне автора. Называть его имя - ещё больше запутывать собственного читателя. На других сайтах я узнаю, что автор неизвестен и что, вообще, эту народную (городскую) песню написал кто угодно, только не Гаркави.
Так что я не стал бы на месте Стронгина так уверенно утверждать авторство «Моря в Гаграх» за Михаилом Наумовичем. Версия, и не более.
Архив конферансье, сохранившийся в фондах РГАЛИ, свидетельствует о том, что авторство куплетов, песенок и песен Михаил Наумович написал не одну и не две.
Там же я нашёл черновую машинописную копию письма крупному партийному чиновнику тех лет Л.Ф. Ильичеву. В нём обнажились противоречия личности Гаркави, как и времени, в котором он жил. Письмо было написано к очередному апрельскому пленуму ЦК КПСС: «Зная, что 28 апреля на пленуме Вы делаете доклад, хочу поделиться некоторыми своими соображениями. Быть может, они Вам пригодятся. Считаю это своим долгом, как член КПСС».
Не секрет, конечно, что формирование идеологии молодёжи оставляет пока желать лучшего. Из опыта артиста, уже свыше 40 лет имеющего общение со зрительным залом, вижу, что, если ещё недавно выступать перед молодёжью и студентами было всегда радостно и приятно, теперь, к сожалению, совсем не то. Молодёжь, не вся, конечно, заражена каким-то стремлением к модерну в плохом смысле этого слова, утеряла столь характерную для молодых непосредственность и не любит ничего серьёзного. Мне, проводившему все комсомольские концерты в 1923 – 1933 годах, это особенно заметно. Естественно, я стал анализировать – откуда это? Откуда такая любовь к Окуджаве, эта любовь к стихотворному… трюкачеству? Я пришёл к выводу, что у нас недостаточно обращают внимание на формирование вкуса и идеологической направленности молодёжи…»
О многом, волнующем этого ещё не очень старого человека, но артиста с богатейшим жизненным опытом, написал любимец публики – остряк и душка Михаил Наумович Гаркави. Честно признаюсь, от некоторых пассажей (как, например, несправедливых выпадов в адрес Окуджавы) хочется откреститься, убедить сначала себя. А потом и своего читателя: нет, это не слова Гаркави, живо откликавшегося на всё новое и оригинальное в нашем искусстве! В какой момент столичный бонвиван и живчик превратился в старого брюзгу, не желающего понимать простой закон жизни: новое время рождает новые песни?
Но из песни, как известно, слов не выкинешь… Гаркави не принял или не понял великого барда, принёсшего на нашу эстраду, в нашу культуру и мировоззрение, вместе со своей скромной гитарой и чуть слышным голосом, целую эпоху! Как автор письма мог писать, что молодёжь утеряла любовь «к чему-то серьёзному»? У слушающих сегодня Булата Окуджаву, язык не повернётся назвать его вещи «однодневками», «случайными» и «несерьёзными». Попытка стать идеологическим подпевалой Коммунистической партии, от имени которой он и решил написать своё письмо, не помешала Гаркави… включить одну из песен Окуджавы в свой репертуар! Парадокс? Абсурд? Нет, просто жизнь. Ежедневная советская жизнь с её двое-… - или даже нет, - много-мыслием. На собрании человек говорит одно, на кухне другое, а в кругу друзей третье, и четвёртое – наедине с собой.
А с одной из песен Окуджавы вообще получилась особая история. Мне рассказал её член правления ЦДРИ, талантливый композитор и пианист Алексей Лейбович Чёрный:
«Мой папа и моя мама Леонид и Флора Чёрные дружили с Михаилом Наумовичем и были членами его бригады во время войны. После неё родители развелись, и моя мама вышла замуж за Валентина Станиславовича Дашкевича –знаменитого акробата. (Была такая пара – Владимир Аникин и Валентин Дашкевич). Дядя Валя Дашкевич – мой отчим - был родом из Подмосковья, и Гаркави его прописал у себя дома! Это потрясающая история! Потому что Михаил Наумович был добрейший человек! Как там говорил Булгаков про квартирный вопрос? И все этого вопроса страшно боялись. А он не побоялся. Он провожал меня в армию. А до призыва… Я прилично играл на рояле и находился среди «золотой молодёжи». Я всех знал, и меня все знали. Стиляга! Джаз и всё такое…
И однажды Михаил Наумович меня попросил написать ноты песни про Лёньку Королёва, в то время, когда автор – Булат Окуджава – был мало ещё известен, и только всходил на Олимп. Я написал клавир, а Михаил Наумович исполнял эту песню вместе с аккомпаниатором по моему клавиру…»
Самым глубоким, точным и талантливым исследователем творчества Гаркави был, на мой взгляд, Эмиль Шапировский. К такому убеждению я пришёл, «проглотив» его очерк о Михаиле Наумовиче «Хозяин концерта»! Остановимся на том месте, где Шапировский сравнивает Гаркави-куплетиста и Гаркави-шансонье и обращает внимание своего читателя на то, что «…первый весь упор делал на предельном выявлении политической остроты номера, приближении его к публицистическому звучанию. Центр тяжести переносился на слово, как таковое. Актёр не играл своих персонажей, а рисовал их сатирические портреты… Второй – шансонье – сохранял музыкальный образ песни и в аккомпанементе и в исполнении. На мелодии, можно сказать, строился и весь эмоциональный эффект актёрской игры… Не превращаясь в вокалиста, исполнитель всё же позволял себе более свободно и чаще переходить от речитатива к пению, однако зная такт и меру. Песня оставалась песней, - пишет Шапировский, - хотя раскрытие её драматургии достигалось средствами, присущими разговорному жанру».
[1] Алексе́й Никола́евич Баташе́в - (1934 — 2021) — старейшина джазовой критики, историк и активный популяризатор джаза, автор первой монографии «Советский джаз» (М., Музыка, 1972). Один из членов-основателей Международной джазовой федерациипри ЮНЕСКО.