Правда и ложь о «расказачивании» казаков. 2 ч.
Но вскоре режим Краснова саморазоблачился, начав вводить собственную продразверстку. Как сообщали местные газеты, урожай на Дону в 1918 году был ниже среднего уровня. Это подхлестывало стремительный рост цен на продукты. Правительственная газета «Донские ведомости» под кричащим заголовком «Дороговизна» сообщала о «бешеной спекуляции», о мучительных переживаниях простого обывателя, «изголодавшегося, раздетого, разутого», который раньше ждал даров от Германии, а теперь — от союзников. Ждет «с упорством маньяка». И, очевидно, режиму Краснова до страданий этого люда дела не было. Газета издевательски утешала: так плохо будет долго, и не надо питать иллюзий (см.: Донские ведомости, 22 декабря 1918 г. (4 января 1919 г.).
Донская республика. Краснов
Хлебные запасы на Дону, конечно, были велики, но они находились в основном в закромах у казачьих богатеев. Они отпускали хлеб на рынок только по крайне завышенным ценам. Жажда наживы порождала опасный для армии, общества и власти продовольственный кризис. И собравшийся в августе 1918 года Большой войсковой круг поставил его обсуждение в порядок дня. Выступая на Круге, Краснов в плохо скрытой форме высказался в защиту интересов казаков-кулаков о свободной торговле.
«Боюсь, — подчеркнул он, — что не спасет нас запроектированное министерство продовольствия от того кризиса, в котором ныне находится дело продовольствия».
При этом он выразил озабоченность предстоявшими радикальными мерами:
«Придется затем взять на учет у нас весь скот и хлеб, а потом забрать его насильно по твердым ценам» (газ. «Приазовский край», 1(14) сентября 1918 г.). В обмен на хлеб и скот нужны товары, которых нет, сокрушался атаман.
Итак, вопрос о продразверстке встал как неизбежная необходимость во время Гражданской войны, как мера обязательная и для красных, и для белых режимов, только с противоположной социально-политической направленностью. Этой политикой широко воспользовались еще якобинцы в эпоху Великой французской буржуазной революции. Поэтому перед угрозой продовольственного кризиса режим Краснова должен был прибегнуть по исторической традиции к спасительной продразверстке. Большевикам же он в таком праве отказывал, всячески извращая их политику.
31 августа 1918 года Большой войсковой круг принял постановление «Об организации продовольственного дела на Дону». В нем говорилось:
«Немедленно создать особый продовольственный отдел (министерство), которому подчинить интендантство; привлечь станичные, хуторские, волостные и сельские общества к участию в деле продовольствия; произвести учет и установить твердые цены на все предметы первой необходимости… немедленно разработать организацию по продовольствию» (Донские ведомости, 6(19) октября 1918 г.).
5(18) сентября Краснов, «согласно воле Круга», то есть уступая его требованию, распорядился образовать Отдел (министерство) продовольствия, своего рода «казачий наркомпрод», которому подчинялись все продовольственные органы. Затем появилось утвержденное Кругом «Положение об управляющем Отделом продовольствия». Ему предоставлялись диктаторские полномочия. Его распоряжения подлежали исполнению всеми правительственными учреждениями, общественными организациями и всем населением. Он предлагал правительству твердые цены на все продукты и предметы первой необходимости и нормы на них, ведал учетом заготовок и распределением продуктов между войсками, промышленными районами, городами и всем населением (см.: Донские ведомости, 13(26) октября 1918 г.).
Затем последовал 18 октября (ст. ст.) главный распорядительный приказ атамана о введении продразверстки в действие. В нем говорилось:
«Все количество хлеба, продовольственного и кормового урожая 1918 г., прошлых лет и будущего урожая 1919 г., за вычетом запаса, необходимого для продовольствия и хозяйственных нужд владельца, поступает (со времени взятия на учет) в распоряжение Всевеликого войска Донского и может быть отчуждено лишь при посредстве продовольственных органов» (Белые генералы.., с. 149).
Но еще до вступления этого приказа в силу местные органы власти уже действовали в указанном направлении. Так, 5(18) октября черкасский окружной атаман Попов распорядился:
«Для успешности продовольствия армии Большой войсковой круг постановил все продовольственные запасы в области считать собственностью войска… За сокрытие населением продуктов и фуража и за препятствие атаманам к заготовке таковых буду виновных предавать суду, как врагов армии, скрытые же продукты и фураж будут конфисковаться в пользу войск без всякого вознаграждения» (Донские ведомости, 7(20) октября 1918 г.).
Итак, продовольственная политика режима Краснова формально как будто копировала большевистскую политику, но ее классовая направленность была совершенно иной. Она ограждала интересы казаков-кулаков и основную тяжесть возлагала на крестьян и на средних и беднейших казаков, не обладавших значительными хлебными запасами. Отсюда последовал ее неизбежный провал. Уже через месяц после введения продразверстки по-красновски появились тревожные сообщения о ее резко отрицательных результатах. Газета «Донские ведомости» в статье «Хлебная монополия на Дону» сообщала, что прежняя система снабжения городов хлебом по вольным ценам дезорганизована хлебной монополией. Было сразу видно, заявляла правительственная газета, что введение монополии для городов «будет резко отрицательным» (Донские ведомости, 15(28) ноября 1918 г.).
Через неделю тот же орган информировал: на заседании биржевого и торгово-промышленного комитетов «признано, что монополия и ограничения свободной торговли хлебом должны быть отменены, все запрещения должны быть сняты» (Донские ведомости, 23 ноября (6 декабря) 1918 г.). Командующий Донской армией «ввиду малого поступления от Отдела продовольствия в запасы интендантства фуража и продовольствия» разрешил покупать их по рыночным ценам, то есть в обход продразверстки (см.: Донские ведомости, 28 ноября (11 декабря) 1918 г.). Съезд представителей районных рудничных продовольственных комитетов в начале января 1919 года «констатировал полное отсутствие фуража и продовольствия на рудниках». Хлебный паек горнякам было решено уменьшить с 2 до 1 фунта. А некоторые рудники объявили расчет рабочим из-за отсутствия продовольствия (см.: Донские ведомости, 10(23) января 1919 г.).
Поскольку продовольственный кризис в области углублялся, красновский «наркомпрод» созвал в январе 1919 года съезд представителей общественных организаций и ведомств и пришел к выводу, что дело снабжения продуктами продовольствия фронта и тыла находится в тяжелом положении. Политику, проводимую по принципам монополии, «осуществить в жизни не удалось». Съезд признал необходимым в ближайшем будущем отказаться от принципа монополии, постепенно перейти к принципам свободной торговли. Наряду с этим было высказано предложение, может быть, ввести карточную систему с целью сокращения потребления продовольствия (см.: Донские ведомости, 30 января (12 февраля) 1919 г.).
Вандейцы Краснова умышленно кричали о нехватке продовольствия на Дону. На причину кризиса указывали не там, где она коренилась. Продовольственных запасов на Дону было достаточно, но они в основном находились в закромах казаков-кулаков, которых очень заботливо опекало правительство Краснова, ибо это была его опора. Безжалостный нажим оно делало на местных и иногородних крестьян и трудовых казаков. Эти слои стонали от непосильных тягот и поборов.
Как агенты Краснова превращали продразверстку в бесшабашную «грабиловку», показала в своих докладах всезнающая контрразведка Добровольческой армии, то есть свидетель вполне объективный. В сводке за январь 1919 года о настроении крестьян Таганрогского округа она сообщала:
«Рабское положение по отношению к казачеству заставляет крестьянина ненавидеть казака от всего сердца и надеяться на что-то лучшее. Будучи далек от большевистских идей (что опроверг сам атаман Краснов. — П.Г.), он под влиянием агитации невольно обращает свой взор в ту сторону, рассчитывая при посредстве большевиков избавиться от ненавистного ига. Казак берет сейчас в деревне все, что угодно. Реквизируется скот, хлеб, масло. Реквизируется не только властью, это само собой, а каждый отдельный приезжий казак считает себя вправе взять от мужика все, что ему заблагорассудится» (выделено мной. — П.Г.).
Иногороднее население округа, кроме того, было обязано поставить 800 парных подвод с соответствующим количеством лошадей и упряжи, что, по утверждению контрразведки, вызывало среди крестьян негодование. Информатор рекомендовал командованию Добровольческой армии оградить крестьян от подобных насилий, иначе такая политика «послужит к окончательному повороту крестьянского населения в сторону большевизма» (Южный фронт. Сб. документов. — Ростов-на-Дону, 1962, с. 292).
С возмущением отзывался о красновской продразверстке генерал Деникин, знавший о грабиловке донских крестьян не понаслышке. Он писал:
«В районах преимущественного расселения иногородних — Ростовском, Таганрогском и Донецком округах крестьянские села стонали под бременем самоуправства, реквизиций, незаконных повинностей, поборов, чинимых местной администрацией» (Белое движение: начало и конец. — М., 1990, с. 189).
Как видим, даже деникинская сторона, сама далеко не безгрешная в таких делах, была шокирована столь грубой «обираловкой» донских крестьян. Сцен такой разнузданной грабиловки, написанных почти с натуры, немало на страницах шолоховского «Тихого Дона». Особенно впечатляет сцена, когда старик Мелехов в сопровождении невестки Дарьи реквизирует в одном из крестьянских хозяйств все, что попадало под руку, до банного котла, вывороченного из банной плиты.
Малейшее сопротивление крестьян вандейцами подавлялось беспощадно, вплоть до угрозы травить бунтующих ядовитыми газами. Так, в ноябре 1918 года газета «Приазовский край» опубликовала приказ командующего Донской армией генерала Денисова атаману Таганрогского округа. В нем говорилось:
«Объявите населению Таганрогского округа о том, что мною выделяются химические команды и в случае противодействия законным властям против восстающих будут применены удушающие газы без всякого сожаления и снисхождения к мольбам о помощи. Денисов» (Приазовский край, 14(27) ноября 1918 г.; выделено мной. — П.Г.).
В ряде случаев против непокорных пускалось в ход вооруженное насилие. Так, о зверской расправе над жителями слободы Степановка рассказал в своих воспоминаниях начальник штаба Донской армии генерал Поляков. В слободу явился казачий карательный отряд. Его встретила вся слобода с оружием в руках. Один каратель был убит, двое ранено, начальника отряда, офицера, взяли в заложники. Получив это известие, командарм Денисов тут же распорядился:
«За убитого казака приказываю в слободе Степановка повесить 10 жителей, наложить контрибуцию в 200 тысяч рублей, за пленение офицера сжечь всю деревню. Денисов» (Поляков И.А. Указ. соч., с. 233). Контрибуция была собрана, зачинщики «на месте повешены».
Подобные расправы на почве реквизиций и мобилизаций происходили во многих местах.
«Там, где были крестьянские слободы, — признавался атаман Краснов, — восстания против казаков не утихали» (Дон и Добровольческая армия.., с. 54).
Вандейцы Краснова обвиняли большевиков в жестокостях против кулачества, срывавшего продразверстку, но то, что они применяли против крестьян и иногородних Дона, вплоть до отравляющих газов, превосходило карательные меры, применявшиеся советскими продотрядами.
Для вовлечения средних слоев казачества в антисоветский мятеж режим Краснова также использовал извращенное толкование советской земельной политики. Ленинский декрет «О земле» пропагандисты режима жульнически выдавали за намерение Советской власти лишить поголовно всех казаков привилегий в землепользовании. Тем самым казачья верхушка, стремясь парализовать влияние ленинского декрета «О земле» на малоземельные слои донского казачества и крестьянства, совершала грубый обман. Согласно декрету, конфискации подлежали обширные земельные владения донских помещиков (их насчитывалось тогда свыше 4 300 хозяйств) и крупных землевладельцев из казачьих верхов, владевших зачастую сотнями, а то и тысячами десятин плодородных земель. Что касается трудовых казаков, то есть в большинстве своем середняков и бедняков, то советский декрет четко гласил:
«Земли рядовых крестьян и рядовых казаков не конфискуются» (Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 35, с. 26).
Скрывая правду о советском декрете о земле, вандейцы Краснова сумели грубым обманом втянуть в мятеж многих трудовых казаков. Для нейтрализации влияния ленинского декрета на трудовых казаков они вынуждены были сделать ответный шаг. Собравшийся в августе 1918 года Большой войсковой круг принял свой декрет о земле под наименованием:
«Положение о принудительном отчуждении частновладельческих (помещичьих, офицерских, дворянских и др.), церковных и монастырских земель в войсковой земельный фонд».
Более жалкого противопоставления советскому декрету о земле было трудно придумать. Главное: в красновском «законе» о земле никакой национализацией земли и не пахло. Казачья верхушка просто пополняла свой и без того огромный земельный фонд. То есть богатые становились еще богаче, трудовым казакам и крестьянам выдавали — дырку от бублика. В качестве мелкой подачки обещали за счет этого фонда удовлетворить малоземельных казаков, а также коренных крестьян, но только при условии, если они не участвовали в борьбе против казачества, а таких было более чем мало. Иногородние крестьяне в законе даже не упоминались (см.: Донские ведомости, 3(16) октября 1918 г.). Обещание малоземельным казакам и коренным крестьянам дать хотя бы крошечную добавку земли так и осталось обещанием.
Пустые посулы атаманов в земельном вопросе, как и жульнические проделки с продразверсткой, отозвались в трудовой казачьей среде и крестьянстве, особенно иногороднем, усилением недовольства этих слоев политикой вандейцев, ростом дезертирства из мятежной армии, антиправительственными выступлениями иногородних, пополнением добровольцами советских кавалерийских частей.
Казачья верхушка во главе с атаманом Красновым ясно сознавала, что она захватила власть против воли большинства населения Дона, провозгласившего Донскую Советскую республику. Раздавить эту волю большинства можно было только особенно жестоким террором в сочетании с вооруженной поддержкой со стороны германских оккупантов. Поэтому режим Краснова с первого дня своего воцарения обрушивает на сторонников Советской власти поток свирепых указов, угрожавших им тюремными застенками, каторгой и арестантскими исправительными отделениями. Еще до вступления Краснова в должность атамана его соратник походный атаман Попов приказывает во всех округах мобилизовать казаков переписей с 1916 по 1912 год включительно в ряды мятежной армии.
«Уклоняющиеся от мобилизации дезертиры, — предупреждал генерал Попов, — а равно все ведущие преступную агитацию против борьбы за свободу Дона, будут считаться изменниками родины, предаваться «Суду защиты Дона» и караться со всей строгостью законов военного времени» (Донской край, 4(17) мая 1918 г.).
Это наглядное опровержение хвастливых заявлений Краснова, будто в поддержку мятежа валом валило все казачество. И якобы не было никаких угроз неповинующимся.
Затем наступила эпоха террористического правления самого Краснова. 4(17) мая 1918 года он вступил в управление областью. И его приказы один свирепее другого посыпались как из рога изобилия. В первый же день своего «воцарения» атаман, действуя как неограниченный диктатор, издал приказ, которым он ввел в действие свод основных законов, который он навязал «Кругу спасения Дона», в том числе и главный из них — «Об атаманской власти». Краснову, видимо, показалось мало диктаторских основных законов, и он дал всем отделам (министерствам) специальные наказы, как действовать. Военному отделу — всемерно форсировать формирование мятежной армии — главного орудия подавления сопротивления мятежу; Отделу иностранных дел — крепить союз с германскими оккупантами; Отделу юстиции — «восстановить и вернуть к жизни все существовавшие раньше судебные установления и добиться того, чтобы ни одно преступное деяние не оставалось без возмездия». Свой мятеж, грубо поправший выбор большинства населения Дона, предводитель вандейцев «преступным деянием» не считал. Отделу внутренних дел атаман повелел приступить к созданию наемной милиции из лучших офицеров, урядников и казаков; «установить неослабное наблюдение за внутренним порядком в войске, немедленно арестуя и предавая суду тех казаков и граждан, которые будут возбуждать народ к насильственным действиям и неповиновению. Составить списки казаков и граждан, которые будут оказывать противодействие войсковым частям, служить в Красной гвардии и принимать участие в братоубийственной войне на стороне большевиков, для суда над ними и отобрания от них земли» (Донской край, 10(23) мая 1918 г.). Так главный мятежник цинично ратовал за наведение на Дону кладбищенского порядка и спокойствия и против «братоубийственной войны».
Под стать атаману действовало и руководство Донской армии. Начальник штаба армии генерал Поляков признавался, что он наряду со штабной работой исполнял роль одного из главных полицейских области, уделяя «добрую половину своего времени и во всяком случае не менее, чем фронту, на поддержание образцового порядка в тылу, зорко следя за настроением в нем и всемерно стремясь в корне задушить случайный бесшабашный разгул и ввести жизнь в нормальную колею» (Поляков И.А. Указ. соч., с. 232—233).
14(27) мая 1918 года последовал установочный приказ Краснова о наказаниях противников мятежа. Рассвирепевший атаман повелевал в нем предавать пленных красногвардейцев и гражданских лиц из казаков и иногородних к длительному тюремному заключению, принудительным работам, отдаче в арестантские исправительные отделения, а также на каторжные работы, для чего были открыты каторжные тюрьмы и вводились специальные каторжные команды особого назначения. Жертвами красновской диктатуры стали тысячи противников мятежа (см.: Приазовский край, 17(30) августа 1918 г.).
О том, что представляла собой каторга при власти Краснова, дает представление утвержденное его правительством «Положение о каторжных работах в местах заключения Всевеликого войска Донского». В нем указано, что заключенные, признанные годными к каторжным работам, направляются «либо в каторжное отделение областной тюрьмы, либо в особые каторжные тюрьмы, либо в формируемые каторжные команды особого назначения». Не способные к каторжным работам по возрасту (70-летние и старше) направляются для отбытия наказания в тюрьмы общего устройства, «но содержатся на положении каторжных». Как видно, тюремщики Краснова не давали пощады даже престарелым узникам.
Но верхом садизма режима явилась следующая его установка:
«Каторжные арестанты содержатся в ножных оковах».
В примечаниях к этому пункту подписавшие этот документ глава красновского правительства генерал Богаевский и министр юстиции Захаров добавили:
«Женщины, осужденные к каторжным работам, также содержатся в оковах ножных, но менее тяжелых».
Палачи, «обувшие» женщин в оковы, облагодетельствовали их более легкой «обувкой». Жестокость здесь выступила в отвратительной смеси с цинизмом. Но, сделав «облегчение» для женщин-каторжанок, главные тюремщики поспешили с оговоркой:
«на прочих (каторжан) сия мера усиления наказания не распространяется» (Сборник узаконений и распоряжений правительства Всевеликого войска Донского (далее — СУР правительства ВвД), вып. 3 и 4. — Новочеркасск, 1919, с. 205; выделено мной. — П.Г.).
В этом чудовищном по жестокости документе много и других изобретений тюремщиков Краснова.
«Снятие оков, когда сие необходимо для производства работ, — говорится в нем, — разрешается начальником тюрьмы лишь на время производства работ».
Арестанты на тяжелых работах трудились 12 часов, на более легких — 14 часов, получая за этот каторжный труд 1/10 часть заработка. Ослушники железного распорядка каторги получали наказание: одиночное заключение до 6 месяцев или темный карцер от двух недель до одного месяца, или наложение оков до 6 месяцев и еще более зверские меры за побег.
Все каторжане поступали в разряд так называемых испытуемых. Для осужденных на бессрочную каторгу срок испытаний был 8 лет, для осужденных на 20 лет и более — 5 лет, для осужденных на срок от 15 до 20 годов — 4 года. Только после этого срока, который могли выдержать лишь единицы, каторжане поступали в разряд исправляющихся и освобождались от оков (там же, с. 205—206). Затем каторжане, отбывшие свой срок, должны были поступить на 5 лет под надзор общества. И только после всего этого бывший каторжанин мог покинуть территорию Войска, но без права возвращения в него. Как будто могли объявиться безумцы, прошедшие все эти круги ада, которые захотели бы вернуться на Дон снова.
Приведенный документ показывает, что, пожалуй, ни один из белых режимов не мог сравниться по бесчеловечности с режимом атамана Краснова, цинично именовавшим себя «народоправством». Женщина, осужденная на годы каторжных работ и закованная в оковы — этот трагический образ мог бы выразительнее всего служить визитной карточкой каторжного режима Краснова. Жестокость буквально пропитывала все приказы атамана и акты его правительства, направленные на подавление сопротивления мятежникам. «Ввиду исключительности переживаемого момента» Краснов 26 мая (ст. ст.) 1918 года распорядился учредить военно-полевые суды во всех полках и более крупных воинских соединениях, а также в гарнизонах и округах. Густую сеть этих чрезвычаек возглавили «тройки» из самых верноподданных лиц. Судить было приказано без лишних формальностей вроде предварительного следствия, при закрытых дверях. Приговор исполнять не позже, чем через сутки. Суду подлежали не только гражданские лица, враждебные режиму, но и пленные красноармейцы. Красновская Фемида была очень щедрой на «меры пресечения» — на каторжные работы сроком от 4-х до 20(!) лет с лишением всех прав состояния, исправительные арестантские отделения от 1 года до 6 лет, арестантские отделения от года до 6 лет, заключение в тюрьму от 2-х месяцев до 2-х лет (см.: СУР правительства ВвД, вып. 1. — Новочеркасск, с. 38—39).
Уже в первый месяц мятежа красновская охранка нахватала такое количество лиц, «арестованных в несудебном порядке по обвинению в большевистском восстании», что областная судебно-следственная комиссия не справлялась с разбором дел. И атаман 25 июня распорядился учредить судебно-следственные комиссии во всех округах (см.: там же, с 116). И этот разбухший карательный аппарат заработал безостановочно.
Неописуемая ярость охватывала атамана, когда он узнавал о дезертирстве казаков из действующих частей мятежной армии. Утверждая приговор Старочеркасской станицы об исключении из казачьего сословия 22-х таких казаков, лишении их всех прав состояния и высылке за пределы области, атаман сопроводил приговор припиской:
«Предупреждаю, что общественные приговоры об исключении из казачьего сословия за. дезертирство будут мною утверждаться незамедлительно, а виновные сверх того предаваться военно-полевому суду» (Донской край, 20 июня (3 июля) 1918 г.). Свои угрозы Краснов подтверждал многократно, о чем еще будет речь.
Главу донских вандейцев лишала сна и покоя мысль, что в тылах его режима укрывается много лиц, сотрудничавших с Советской властью. Более того, они пользуются поддержкой со стороны станичников. И правительственный «Донской край» публикует разгневанный приказ атамана:
«По имеющимся сведениям, в станицах и хуторах области продолжают не только укрываться, но и пользоваться гостеприимством лица, состоявшие на службе у большевиков. Усматривая в этом одинаковую преступность как со стороны укрывающихся, так и укрывателей, приказываю всем окружным атаманам, под их личную ответственность, а также обязываю станичные и хуторские общества незамедлительно принять меры к розыску всех таких лиц, и по задержании препровождать их в г. Новочеркасск в распоряжение дежурного генерала Всевеликого войска Донского» (Донской край, 3(16) июля 1918 г.).
Приказ спровоцировал мерзкую кампанию доносительства и сыска, в результате которой в руки карателей попала не одна сотня противников мятежа.
Подобные же «зачистки» по приказу Краснова последовали в войсках и с тем же печальным результатом для подлинных патриотов. Атаман угрожающе предупредил: ему «доподлинно известно, что в войсках до сих пор остаются на службе офицеры и казаки, служившие ранее Советской власти» (СУР правительства ВвД, вып 2. — Новочеркасск, 1918, с. 119). И последовала новая волна доносительств и арестов.
Как же вело себя трудовое казачество в условиях железной диктатуры вандейцев? Если большая часть казаков-середняков из бывших фронтовиков поддалась антисоветской агитации казачьей верхушки и как бы добровольно взялась за оружие, то другая часть, правда, меньшая, вступила в мятежную армию под зверским напором режима. Она, хотя и подчинилась режиму, но в кризисные моменты открыто фрондировала ему, в чем проявились неизжитые еще настроения, приобретенные на фронтах Первой мировой войны. Эта часть сопротивлялась поголовной мобилизации в армию, выступала против авантюрной и агрессивной политики Краснова, пополняла ряды дезертиров, давала кадры добровольцев в Красную Армию, уводила с боевых позиций целые казачьи полки в знак протеста против продолжения преступной войны против Советской России, как то было в январе-феврале 1919 года в Верхне-Донском округе.
Самодержец Краснов сочинял мифы, будто его мятеж поддержало поголовно все казачество. Но Краснова разоблачил … сам Краснов. В своих амбициозных воспоминаниях он, сам того не желая, признал, что после молебствий и призывов к мятежу «выходило на фронт очень много. Но по пути многие отдумывали, других отговаривали жены. Многие останавливались под предлогом «прикурить маленько», отставали и возвращались тихонько домой. Шли больше старики и зеленая молодежь, фронтовики серьезничали, ждали приказа» (Дон и Добровольческая армия.., с. 58; выделено мной. — П.Г.).
Как видим, картина хода мобилизации, нарисованная атаманом, не столь уж благостная и вовсе не похожа на всенародный подъем, как о том вещал повсюду Краснов. Весьма примечательна его оговорка насчет казаков-фронтовиков: они вовсе не рвались добровольно вступать в мятежную армию, а «ждали приказа», то есть делали это по принуждению. Трудовой казак, прежде чем взяться за оружие, крепко чесал в затылке, раздумывая: а зачем ему нужна эта война, с которой он может и не вернуться. А когда таких «мыслителей» атаман и его генералы загоняли в строй, у мобилизованных рядовых казаков широкое распространение получил так называемый «станично-хуторской» патриотизм, гласивший: свои станицы и хутора оборонять будем, наступать за их пределы — нет. Краснов обошелся с такими патриотами весьма круто. Он писал о себе в третьем лице, на манер знаменитых древних писателей: «Атаман суровыми мерами расправился с митинговавшими полками, предал полевому суду самовольцев…» (там же, с. 72). Немало «самовольцев» поплатилось за свое упорство тюрьмами, а самые стойкие попали в число тех, кого террористический режим Краснова отправил на вечное успокоение.
Трудовое казачество, втянутое в мятеж либо обманом, либо жестоким нажимом, в значительной своей части испытывало серьезные колебания. Об этих колебаниях доверительно поведал начальник штаба Донской армии генерал Поляков:
«Борьба становилась ожесточенной и беспощадной, — вспоминал он о поведении так называемой Заплавской группировки мятежников. — Однако настроение казаков Заплавской группы, нельзя сказать, что было особенно устойчивым. То они горели желанием победить врага или умереть, то вдруг в минуты утомления такая решимость сменялась малодушием. Тогда они глухо ворчали и говорили о ненужности и бесцельности борьбы с большевиками, которых все равно не победить, ибо за ними стоит вся Россия. Случались и худшие моменты, когда они не прочь были «замириться» с красными и выдать им своих старших начальников. Такие колебания станичников от нас не укрывались. Приходилось поэтому направлять ум и энергию не только на ведение боевых действий, но зорко следить за настроением дружинников. Надо было все время поддерживать в них бодрость духа и решительно устранять причины и явления, могущие на них действовать отрицательно» (Поляков И.А. Указ. соч., с. 178; выделено мной. — П.Г.).
У атамана Краснова и его вандейцев при оценке отношения казачества к мятежу явно не сходятся концы с концами. С одной стороны, они укоряют Деникина за то, что он со своими офицерами-добровольцами ведет против большевиков войну классовую, а вот они подняли, в отличие якобы от деникинцев, поголовно все донское казачество на войну национальную, общеказачью. И Краснов, впадая в патетику, рисует в воспоминаниях «Всевеликое войско Донское» фальшивую картину якобы всенародного подъема в поддержку мятежа.
«Все отдавалось за свободу родины — жизнь и достояние, — вещает атаман. — Все лошади были отданы или в строй, или в обозы, коров и волов резали без сожаления, чтобы кормить фронт, хлеб возили туда же, туда же отдавали последнее платье и белье» (Дон и Добровольческая армия.., с. 98).
(продолжение следует)
Но вскоре режим Краснова саморазоблачился, начав вводить собственную продразверстку. Как сообщали местные газеты, урожай на Дону в 1918 году был ниже среднего уровня. Это подхлестывало стремительный рост цен на продукты. Правительственная газета «Донские ведомости» под кричащим заголовком «Дороговизна» сообщала о «бешеной спекуляции», о мучительных переживаниях простого обывателя, «изголодавшегося, раздетого, разутого», который раньше ждал даров от Германии, а теперь — от союзников. Ждет «с упорством маньяка». И, очевидно, режиму Краснова до страданий этого люда дела не было. Газета издевательски утешала: так плохо будет долго, и не надо питать иллюзий (см.: Донские ведомости, 22 декабря 1918 г. (4 января 1919 г.).
Донская республика. Краснов
Хлебные запасы на Дону, конечно, были велики, но они находились в основном в закромах у казачьих богатеев. Они отпускали хлеб на рынок только по крайне завышенным ценам. Жажда наживы порождала опасный для армии, общества и власти продовольственный кризис. И собравшийся в августе 1918 года Большой войсковой круг поставил его обсуждение в порядок дня. Выступая на Круге, Краснов в плохо скрытой форме высказался в защиту интересов казаков-кулаков о свободной торговле.
«Боюсь, — подчеркнул он, — что не спасет нас запроектированное министерство продовольствия от того кризиса, в котором ныне находится дело продовольствия».
При этом он выразил озабоченность предстоявшими радикальными мерами:
«Придется затем взять на учет у нас весь скот и хлеб, а потом забрать его насильно по твердым ценам» (газ. «Приазовский край», 1(14) сентября 1918 г.). В обмен на хлеб и скот нужны товары, которых нет, сокрушался атаман.
Итак, вопрос о продразверстке встал как неизбежная необходимость во время Гражданской войны, как мера обязательная и для красных, и для белых режимов, только с противоположной социально-политической направленностью. Этой политикой широко воспользовались еще якобинцы в эпоху Великой французской буржуазной революции. Поэтому перед угрозой продовольственного кризиса режим Краснова должен был прибегнуть по исторической традиции к спасительной продразверстке. Большевикам же он в таком праве отказывал, всячески извращая их политику.
31 августа 1918 года Большой войсковой круг принял постановление «Об организации продовольственного дела на Дону». В нем говорилось:
«Немедленно создать особый продовольственный отдел (министерство), которому подчинить интендантство; привлечь станичные, хуторские, волостные и сельские общества к участию в деле продовольствия; произвести учет и установить твердые цены на все предметы первой необходимости… немедленно разработать организацию по продовольствию» (Донские ведомости, 6(19) октября 1918 г.).
5(18) сентября Краснов, «согласно воле Круга», то есть уступая его требованию, распорядился образовать Отдел (министерство) продовольствия, своего рода «казачий наркомпрод», которому подчинялись все продовольственные органы. Затем появилось утвержденное Кругом «Положение об управляющем Отделом продовольствия». Ему предоставлялись диктаторские полномочия. Его распоряжения подлежали исполнению всеми правительственными учреждениями, общественными организациями и всем населением. Он предлагал правительству твердые цены на все продукты и предметы первой необходимости и нормы на них, ведал учетом заготовок и распределением продуктов между войсками, промышленными районами, городами и всем населением (см.: Донские ведомости, 13(26) октября 1918 г.).
Затем последовал 18 октября (ст. ст.) главный распорядительный приказ атамана о введении продразверстки в действие. В нем говорилось:
«Все количество хлеба, продовольственного и кормового урожая 1918 г., прошлых лет и будущего урожая 1919 г., за вычетом запаса, необходимого для продовольствия и хозяйственных нужд владельца, поступает (со времени взятия на учет) в распоряжение Всевеликого войска Донского и может быть отчуждено лишь при посредстве продовольственных органов» (Белые генералы.., с. 149).
Но еще до вступления этого приказа в силу местные органы власти уже действовали в указанном направлении. Так, 5(18) октября черкасский окружной атаман Попов распорядился:
«Для успешности продовольствия армии Большой войсковой круг постановил все продовольственные запасы в области считать собственностью войска… За сокрытие населением продуктов и фуража и за препятствие атаманам к заготовке таковых буду виновных предавать суду, как врагов армии, скрытые же продукты и фураж будут конфисковаться в пользу войск без всякого вознаграждения» (Донские ведомости, 7(20) октября 1918 г.).
Итак, продовольственная политика режима Краснова формально как будто копировала большевистскую политику, но ее классовая направленность была совершенно иной. Она ограждала интересы казаков-кулаков и основную тяжесть возлагала на крестьян и на средних и беднейших казаков, не обладавших значительными хлебными запасами. Отсюда последовал ее неизбежный провал. Уже через месяц после введения продразверстки по-красновски появились тревожные сообщения о ее резко отрицательных результатах. Газета «Донские ведомости» в статье «Хлебная монополия на Дону» сообщала, что прежняя система снабжения городов хлебом по вольным ценам дезорганизована хлебной монополией. Было сразу видно, заявляла правительственная газета, что введение монополии для городов «будет резко отрицательным» (Донские ведомости, 15(28) ноября 1918 г.).
Через неделю тот же орган информировал: на заседании биржевого и торгово-промышленного комитетов «признано, что монополия и ограничения свободной торговли хлебом должны быть отменены, все запрещения должны быть сняты» (Донские ведомости, 23 ноября (6 декабря) 1918 г.). Командующий Донской армией «ввиду малого поступления от Отдела продовольствия в запасы интендантства фуража и продовольствия» разрешил покупать их по рыночным ценам, то есть в обход продразверстки (см.: Донские ведомости, 28 ноября (11 декабря) 1918 г.). Съезд представителей районных рудничных продовольственных комитетов в начале января 1919 года «констатировал полное отсутствие фуража и продовольствия на рудниках». Хлебный паек горнякам было решено уменьшить с 2 до 1 фунта. А некоторые рудники объявили расчет рабочим из-за отсутствия продовольствия (см.: Донские ведомости, 10(23) января 1919 г.).
Поскольку продовольственный кризис в области углублялся, красновский «наркомпрод» созвал в январе 1919 года съезд представителей общественных организаций и ведомств и пришел к выводу, что дело снабжения продуктами продовольствия фронта и тыла находится в тяжелом положении. Политику, проводимую по принципам монополии, «осуществить в жизни не удалось». Съезд признал необходимым в ближайшем будущем отказаться от принципа монополии, постепенно перейти к принципам свободной торговли. Наряду с этим было высказано предложение, может быть, ввести карточную систему с целью сокращения потребления продовольствия (см.: Донские ведомости, 30 января (12 февраля) 1919 г.).
Вандейцы Краснова умышленно кричали о нехватке продовольствия на Дону. На причину кризиса указывали не там, где она коренилась. Продовольственных запасов на Дону было достаточно, но они в основном находились в закромах казаков-кулаков, которых очень заботливо опекало правительство Краснова, ибо это была его опора. Безжалостный нажим оно делало на местных и иногородних крестьян и трудовых казаков. Эти слои стонали от непосильных тягот и поборов.
Как агенты Краснова превращали продразверстку в бесшабашную «грабиловку», показала в своих докладах всезнающая контрразведка Добровольческой армии, то есть свидетель вполне объективный. В сводке за январь 1919 года о настроении крестьян Таганрогского округа она сообщала:
«Рабское положение по отношению к казачеству заставляет крестьянина ненавидеть казака от всего сердца и надеяться на что-то лучшее. Будучи далек от большевистских идей (что опроверг сам атаман Краснов. — П.Г.), он под влиянием агитации невольно обращает свой взор в ту сторону, рассчитывая при посредстве большевиков избавиться от ненавистного ига. Казак берет сейчас в деревне все, что угодно. Реквизируется скот, хлеб, масло. Реквизируется не только властью, это само собой, а каждый отдельный приезжий казак считает себя вправе взять от мужика все, что ему заблагорассудится» (выделено мной. — П.Г.).
Иногороднее население округа, кроме того, было обязано поставить 800 парных подвод с соответствующим количеством лошадей и упряжи, что, по утверждению контрразведки, вызывало среди крестьян негодование. Информатор рекомендовал командованию Добровольческой армии оградить крестьян от подобных насилий, иначе такая политика «послужит к окончательному повороту крестьянского населения в сторону большевизма» (Южный фронт. Сб. документов. — Ростов-на-Дону, 1962, с. 292).
С возмущением отзывался о красновской продразверстке генерал Деникин, знавший о грабиловке донских крестьян не понаслышке. Он писал:
«В районах преимущественного расселения иногородних — Ростовском, Таганрогском и Донецком округах крестьянские села стонали под бременем самоуправства, реквизиций, незаконных повинностей, поборов, чинимых местной администрацией» (Белое движение: начало и конец. — М., 1990, с. 189).
Как видим, даже деникинская сторона, сама далеко не безгрешная в таких делах, была шокирована столь грубой «обираловкой» донских крестьян. Сцен такой разнузданной грабиловки, написанных почти с натуры, немало на страницах шолоховского «Тихого Дона». Особенно впечатляет сцена, когда старик Мелехов в сопровождении невестки Дарьи реквизирует в одном из крестьянских хозяйств все, что попадало под руку, до банного котла, вывороченного из банной плиты.
Малейшее сопротивление крестьян вандейцами подавлялось беспощадно, вплоть до угрозы травить бунтующих ядовитыми газами. Так, в ноябре 1918 года газета «Приазовский край» опубликовала приказ командующего Донской армией генерала Денисова атаману Таганрогского округа. В нем говорилось:
«Объявите населению Таганрогского округа о том, что мною выделяются химические команды и в случае противодействия законным властям против восстающих будут применены удушающие газы без всякого сожаления и снисхождения к мольбам о помощи. Денисов» (Приазовский край, 14(27) ноября 1918 г.; выделено мной. — П.Г.).
В ряде случаев против непокорных пускалось в ход вооруженное насилие. Так, о зверской расправе над жителями слободы Степановка рассказал в своих воспоминаниях начальник штаба Донской армии генерал Поляков. В слободу явился казачий карательный отряд. Его встретила вся слобода с оружием в руках. Один каратель был убит, двое ранено, начальника отряда, офицера, взяли в заложники. Получив это известие, командарм Денисов тут же распорядился:
«За убитого казака приказываю в слободе Степановка повесить 10 жителей, наложить контрибуцию в 200 тысяч рублей, за пленение офицера сжечь всю деревню. Денисов» (Поляков И.А. Указ. соч., с. 233). Контрибуция была собрана, зачинщики «на месте повешены».
Подобные расправы на почве реквизиций и мобилизаций происходили во многих местах.
«Там, где были крестьянские слободы, — признавался атаман Краснов, — восстания против казаков не утихали» (Дон и Добровольческая армия.., с. 54).
Вандейцы Краснова обвиняли большевиков в жестокостях против кулачества, срывавшего продразверстку, но то, что они применяли против крестьян и иногородних Дона, вплоть до отравляющих газов, превосходило карательные меры, применявшиеся советскими продотрядами.
Для вовлечения средних слоев казачества в антисоветский мятеж режим Краснова также использовал извращенное толкование советской земельной политики. Ленинский декрет «О земле» пропагандисты режима жульнически выдавали за намерение Советской власти лишить поголовно всех казаков привилегий в землепользовании. Тем самым казачья верхушка, стремясь парализовать влияние ленинского декрета «О земле» на малоземельные слои донского казачества и крестьянства, совершала грубый обман. Согласно декрету, конфискации подлежали обширные земельные владения донских помещиков (их насчитывалось тогда свыше 4 300 хозяйств) и крупных землевладельцев из казачьих верхов, владевших зачастую сотнями, а то и тысячами десятин плодородных земель. Что касается трудовых казаков, то есть в большинстве своем середняков и бедняков, то советский декрет четко гласил:
«Земли рядовых крестьян и рядовых казаков не конфискуются» (Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 35, с. 26).
Скрывая правду о советском декрете о земле, вандейцы Краснова сумели грубым обманом втянуть в мятеж многих трудовых казаков. Для нейтрализации влияния ленинского декрета на трудовых казаков они вынуждены были сделать ответный шаг. Собравшийся в августе 1918 года Большой войсковой круг принял свой декрет о земле под наименованием:
«Положение о принудительном отчуждении частновладельческих (помещичьих, офицерских, дворянских и др.), церковных и монастырских земель в войсковой земельный фонд».
Более жалкого противопоставления советскому декрету о земле было трудно придумать. Главное: в красновском «законе» о земле никакой национализацией земли и не пахло. Казачья верхушка просто пополняла свой и без того огромный земельный фонд. То есть богатые становились еще богаче, трудовым казакам и крестьянам выдавали — дырку от бублика. В качестве мелкой подачки обещали за счет этого фонда удовлетворить малоземельных казаков, а также коренных крестьян, но только при условии, если они не участвовали в борьбе против казачества, а таких было более чем мало. Иногородние крестьяне в законе даже не упоминались (см.: Донские ведомости, 3(16) октября 1918 г.). Обещание малоземельным казакам и коренным крестьянам дать хотя бы крошечную добавку земли так и осталось обещанием.
Пустые посулы атаманов в земельном вопросе, как и жульнические проделки с продразверсткой, отозвались в трудовой казачьей среде и крестьянстве, особенно иногороднем, усилением недовольства этих слоев политикой вандейцев, ростом дезертирства из мятежной армии, антиправительственными выступлениями иногородних, пополнением добровольцами советских кавалерийских частей.
Казачья верхушка во главе с атаманом Красновым ясно сознавала, что она захватила власть против воли большинства населения Дона, провозгласившего Донскую Советскую республику. Раздавить эту волю большинства можно было только особенно жестоким террором в сочетании с вооруженной поддержкой со стороны германских оккупантов. Поэтому режим Краснова с первого дня своего воцарения обрушивает на сторонников Советской власти поток свирепых указов, угрожавших им тюремными застенками, каторгой и арестантскими исправительными отделениями. Еще до вступления Краснова в должность атамана его соратник походный атаман Попов приказывает во всех округах мобилизовать казаков переписей с 1916 по 1912 год включительно в ряды мятежной армии.
«Уклоняющиеся от мобилизации дезертиры, — предупреждал генерал Попов, — а равно все ведущие преступную агитацию против борьбы за свободу Дона, будут считаться изменниками родины, предаваться «Суду защиты Дона» и караться со всей строгостью законов военного времени» (Донской край, 4(17) мая 1918 г.).
Это наглядное опровержение хвастливых заявлений Краснова, будто в поддержку мятежа валом валило все казачество. И якобы не было никаких угроз неповинующимся.
Затем наступила эпоха террористического правления самого Краснова. 4(17) мая 1918 года он вступил в управление областью. И его приказы один свирепее другого посыпались как из рога изобилия. В первый же день своего «воцарения» атаман, действуя как неограниченный диктатор, издал приказ, которым он ввел в действие свод основных законов, который он навязал «Кругу спасения Дона», в том числе и главный из них — «Об атаманской власти». Краснову, видимо, показалось мало диктаторских основных законов, и он дал всем отделам (министерствам) специальные наказы, как действовать. Военному отделу — всемерно форсировать формирование мятежной армии — главного орудия подавления сопротивления мятежу; Отделу иностранных дел — крепить союз с германскими оккупантами; Отделу юстиции — «восстановить и вернуть к жизни все существовавшие раньше судебные установления и добиться того, чтобы ни одно преступное деяние не оставалось без возмездия». Свой мятеж, грубо поправший выбор большинства населения Дона, предводитель вандейцев «преступным деянием» не считал. Отделу внутренних дел атаман повелел приступить к созданию наемной милиции из лучших офицеров, урядников и казаков; «установить неослабное наблюдение за внутренним порядком в войске, немедленно арестуя и предавая суду тех казаков и граждан, которые будут возбуждать народ к насильственным действиям и неповиновению. Составить списки казаков и граждан, которые будут оказывать противодействие войсковым частям, служить в Красной гвардии и принимать участие в братоубийственной войне на стороне большевиков, для суда над ними и отобрания от них земли» (Донской край, 10(23) мая 1918 г.). Так главный мятежник цинично ратовал за наведение на Дону кладбищенского порядка и спокойствия и против «братоубийственной войны».
Под стать атаману действовало и руководство Донской армии. Начальник штаба армии генерал Поляков признавался, что он наряду со штабной работой исполнял роль одного из главных полицейских области, уделяя «добрую половину своего времени и во всяком случае не менее, чем фронту, на поддержание образцового порядка в тылу, зорко следя за настроением в нем и всемерно стремясь в корне задушить случайный бесшабашный разгул и ввести жизнь в нормальную колею» (Поляков И.А. Указ. соч., с. 232—233).
14(27) мая 1918 года последовал установочный приказ Краснова о наказаниях противников мятежа. Рассвирепевший атаман повелевал в нем предавать пленных красногвардейцев и гражданских лиц из казаков и иногородних к длительному тюремному заключению, принудительным работам, отдаче в арестантские исправительные отделения, а также на каторжные работы, для чего были открыты каторжные тюрьмы и вводились специальные каторжные команды особого назначения. Жертвами красновской диктатуры стали тысячи противников мятежа (см.: Приазовский край, 17(30) августа 1918 г.).
О том, что представляла собой каторга при власти Краснова, дает представление утвержденное его правительством «Положение о каторжных работах в местах заключения Всевеликого войска Донского». В нем указано, что заключенные, признанные годными к каторжным работам, направляются «либо в каторжное отделение областной тюрьмы, либо в особые каторжные тюрьмы, либо в формируемые каторжные команды особого назначения». Не способные к каторжным работам по возрасту (70-летние и старше) направляются для отбытия наказания в тюрьмы общего устройства, «но содержатся на положении каторжных». Как видно, тюремщики Краснова не давали пощады даже престарелым узникам.
Но верхом садизма режима явилась следующая его установка:
«Каторжные арестанты содержатся в ножных оковах».
В примечаниях к этому пункту подписавшие этот документ глава красновского правительства генерал Богаевский и министр юстиции Захаров добавили:
«Женщины, осужденные к каторжным работам, также содержатся в оковах ножных, но менее тяжелых».
Палачи, «обувшие» женщин в оковы, облагодетельствовали их более легкой «обувкой». Жестокость здесь выступила в отвратительной смеси с цинизмом. Но, сделав «облегчение» для женщин-каторжанок, главные тюремщики поспешили с оговоркой:
«на прочих (каторжан) сия мера усиления наказания не распространяется» (Сборник узаконений и распоряжений правительства Всевеликого войска Донского (далее — СУР правительства ВвД), вып. 3 и 4. — Новочеркасск, 1919, с. 205; выделено мной. — П.Г.).
В этом чудовищном по жестокости документе много и других изобретений тюремщиков Краснова.
«Снятие оков, когда сие необходимо для производства работ, — говорится в нем, — разрешается начальником тюрьмы лишь на время производства работ».
Арестанты на тяжелых работах трудились 12 часов, на более легких — 14 часов, получая за этот каторжный труд 1/10 часть заработка. Ослушники железного распорядка каторги получали наказание: одиночное заключение до 6 месяцев или темный карцер от двух недель до одного месяца, или наложение оков до 6 месяцев и еще более зверские меры за побег.
Все каторжане поступали в разряд так называемых испытуемых. Для осужденных на бессрочную каторгу срок испытаний был 8 лет, для осужденных на 20 лет и более — 5 лет, для осужденных на срок от 15 до 20 годов — 4 года. Только после этого срока, который могли выдержать лишь единицы, каторжане поступали в разряд исправляющихся и освобождались от оков (там же, с. 205—206). Затем каторжане, отбывшие свой срок, должны были поступить на 5 лет под надзор общества. И только после всего этого бывший каторжанин мог покинуть территорию Войска, но без права возвращения в него. Как будто могли объявиться безумцы, прошедшие все эти круги ада, которые захотели бы вернуться на Дон снова.
Приведенный документ показывает, что, пожалуй, ни один из белых режимов не мог сравниться по бесчеловечности с режимом атамана Краснова, цинично именовавшим себя «народоправством». Женщина, осужденная на годы каторжных работ и закованная в оковы — этот трагический образ мог бы выразительнее всего служить визитной карточкой каторжного режима Краснова. Жестокость буквально пропитывала все приказы атамана и акты его правительства, направленные на подавление сопротивления мятежникам. «Ввиду исключительности переживаемого момента» Краснов 26 мая (ст. ст.) 1918 года распорядился учредить военно-полевые суды во всех полках и более крупных воинских соединениях, а также в гарнизонах и округах. Густую сеть этих чрезвычаек возглавили «тройки» из самых верноподданных лиц. Судить было приказано без лишних формальностей вроде предварительного следствия, при закрытых дверях. Приговор исполнять не позже, чем через сутки. Суду подлежали не только гражданские лица, враждебные режиму, но и пленные красноармейцы. Красновская Фемида была очень щедрой на «меры пресечения» — на каторжные работы сроком от 4-х до 20(!) лет с лишением всех прав состояния, исправительные арестантские отделения от 1 года до 6 лет, арестантские отделения от года до 6 лет, заключение в тюрьму от 2-х месяцев до 2-х лет (см.: СУР правительства ВвД, вып. 1. — Новочеркасск, с. 38—39).
Уже в первый месяц мятежа красновская охранка нахватала такое количество лиц, «арестованных в несудебном порядке по обвинению в большевистском восстании», что областная судебно-следственная комиссия не справлялась с разбором дел. И атаман 25 июня распорядился учредить судебно-следственные комиссии во всех округах (см.: там же, с 116). И этот разбухший карательный аппарат заработал безостановочно.
Неописуемая ярость охватывала атамана, когда он узнавал о дезертирстве казаков из действующих частей мятежной армии. Утверждая приговор Старочеркасской станицы об исключении из казачьего сословия 22-х таких казаков, лишении их всех прав состояния и высылке за пределы области, атаман сопроводил приговор припиской:
«Предупреждаю, что общественные приговоры об исключении из казачьего сословия за. дезертирство будут мною утверждаться незамедлительно, а виновные сверх того предаваться военно-полевому суду» (Донской край, 20 июня (3 июля) 1918 г.). Свои угрозы Краснов подтверждал многократно, о чем еще будет речь.
Главу донских вандейцев лишала сна и покоя мысль, что в тылах его режима укрывается много лиц, сотрудничавших с Советской властью. Более того, они пользуются поддержкой со стороны станичников. И правительственный «Донской край» публикует разгневанный приказ атамана:
«По имеющимся сведениям, в станицах и хуторах области продолжают не только укрываться, но и пользоваться гостеприимством лица, состоявшие на службе у большевиков. Усматривая в этом одинаковую преступность как со стороны укрывающихся, так и укрывателей, приказываю всем окружным атаманам, под их личную ответственность, а также обязываю станичные и хуторские общества незамедлительно принять меры к розыску всех таких лиц, и по задержании препровождать их в г. Новочеркасск в распоряжение дежурного генерала Всевеликого войска Донского» (Донской край, 3(16) июля 1918 г.).
Приказ спровоцировал мерзкую кампанию доносительства и сыска, в результате которой в руки карателей попала не одна сотня противников мятежа.
Подобные же «зачистки» по приказу Краснова последовали в войсках и с тем же печальным результатом для подлинных патриотов. Атаман угрожающе предупредил: ему «доподлинно известно, что в войсках до сих пор остаются на службе офицеры и казаки, служившие ранее Советской власти» (СУР правительства ВвД, вып 2. — Новочеркасск, 1918, с. 119). И последовала новая волна доносительств и арестов.
Как же вело себя трудовое казачество в условиях железной диктатуры вандейцев? Если большая часть казаков-середняков из бывших фронтовиков поддалась антисоветской агитации казачьей верхушки и как бы добровольно взялась за оружие, то другая часть, правда, меньшая, вступила в мятежную армию под зверским напором режима. Она, хотя и подчинилась режиму, но в кризисные моменты открыто фрондировала ему, в чем проявились неизжитые еще настроения, приобретенные на фронтах Первой мировой войны. Эта часть сопротивлялась поголовной мобилизации в армию, выступала против авантюрной и агрессивной политики Краснова, пополняла ряды дезертиров, давала кадры добровольцев в Красную Армию, уводила с боевых позиций целые казачьи полки в знак протеста против продолжения преступной войны против Советской России, как то было в январе-феврале 1919 года в Верхне-Донском округе.
Самодержец Краснов сочинял мифы, будто его мятеж поддержало поголовно все казачество. Но Краснова разоблачил … сам Краснов. В своих амбициозных воспоминаниях он, сам того не желая, признал, что после молебствий и призывов к мятежу «выходило на фронт очень много. Но по пути многие отдумывали, других отговаривали жены. Многие останавливались под предлогом «прикурить маленько», отставали и возвращались тихонько домой. Шли больше старики и зеленая молодежь, фронтовики серьезничали, ждали приказа» (Дон и Добровольческая армия.., с. 58; выделено мной. — П.Г.).
Как видим, картина хода мобилизации, нарисованная атаманом, не столь уж благостная и вовсе не похожа на всенародный подъем, как о том вещал повсюду Краснов. Весьма примечательна его оговорка насчет казаков-фронтовиков: они вовсе не рвались добровольно вступать в мятежную армию, а «ждали приказа», то есть делали это по принуждению. Трудовой казак, прежде чем взяться за оружие, крепко чесал в затылке, раздумывая: а зачем ему нужна эта война, с которой он может и не вернуться. А когда таких «мыслителей» атаман и его генералы загоняли в строй, у мобилизованных рядовых казаков широкое распространение получил так называемый «станично-хуторской» патриотизм, гласивший: свои станицы и хутора оборонять будем, наступать за их пределы — нет. Краснов обошелся с такими патриотами весьма круто. Он писал о себе в третьем лице, на манер знаменитых древних писателей: «Атаман суровыми мерами расправился с митинговавшими полками, предал полевому суду самовольцев…» (там же, с. 72). Немало «самовольцев» поплатилось за свое упорство тюрьмами, а самые стойкие попали в число тех, кого террористический режим Краснова отправил на вечное успокоение.
Трудовое казачество, втянутое в мятеж либо обманом, либо жестоким нажимом, в значительной своей части испытывало серьезные колебания. Об этих колебаниях доверительно поведал начальник штаба Донской армии генерал Поляков:
«Борьба становилась ожесточенной и беспощадной, — вспоминал он о поведении так называемой Заплавской группировки мятежников. — Однако настроение казаков Заплавской группы, нельзя сказать, что было особенно устойчивым. То они горели желанием победить врага или умереть, то вдруг в минуты утомления такая решимость сменялась малодушием. Тогда они глухо ворчали и говорили о ненужности и бесцельности борьбы с большевиками, которых все равно не победить, ибо за ними стоит вся Россия. Случались и худшие моменты, когда они не прочь были «замириться» с красными и выдать им своих старших начальников. Такие колебания станичников от нас не укрывались. Приходилось поэтому направлять ум и энергию не только на ведение боевых действий, но зорко следить за настроением дружинников. Надо было все время поддерживать в них бодрость духа и решительно устранять причины и явления, могущие на них действовать отрицательно» (Поляков И.А. Указ. соч., с. 178; выделено мной. — П.Г.).
У атамана Краснова и его вандейцев при оценке отношения казачества к мятежу явно не сходятся концы с концами. С одной стороны, они укоряют Деникина за то, что он со своими офицерами-добровольцами ведет против большевиков войну классовую, а вот они подняли, в отличие якобы от деникинцев, поголовно все донское казачество на войну национальную, общеказачью. И Краснов, впадая в патетику, рисует в воспоминаниях «Всевеликое войско Донское» фальшивую картину якобы всенародного подъема в поддержку мятежа.
«Все отдавалось за свободу родины — жизнь и достояние, — вещает атаман. — Все лошади были отданы или в строй, или в обозы, коров и волов резали без сожаления, чтобы кормить фронт, хлеб возили туда же, туда же отдавали последнее платье и белье» (Дон и Добровольческая армия.., с. 98).
(продолжение следует)