Драгуны. Часть 1-я. Персидская война. Глава 1

­­                            21.05.2022.                                         Драгуны.                                                                                                                                         Мирослав Авсень.

                                                                              (приключенческий роман)                    

                                                                                    Часть первая.

                                                                                   Персидская война.

                                                                                       Глава 1-я.


                                                                                           Х Х Х


Та война, последняя война с Персидской державой, началась для простых русских солдат, офицеров и полковых чиновников, внезапно, нежданно-негаданно… Нет, разведка и дипломатический корпус, разумеется всё знали загодя. или во всяком случае догадывались, а сам Ермолов, буквально бомбардировал столицу своими грозными депешами о намерении Тегерана, взять реванш за все прошлые поражения. Старый воспитатель Аббаса-Мирзы, Мирза-Безрюк умер, и принц, стал игралищем для кучи политических партий. Наследник попал под влияние первосвященника Мустенда-Мирзы-Мехти, убеждённого фанатика, склонявшего принца к войне против России, и вернуть потерянные Персией земли, включая Грузию, и прогнать русских за Кавказский хребет.
Аббас-Мирза собрал секретный военный совет, на котором присутствовал как первосвященник, так и хранитель тайн дворца и сераля евнух, а также особо доверенные русские перебежчики с прошлой войны. Мнения всех сошлись на войне, а Сухрай казыкумыкский, ручался собственной головой за множество своих сторонников в горах, и он быстро взбунтует Дагестан, и наводнит Грузию лезгинами. Эриванский правитель, не принимавший участие в совете, хвастливо писал Аббасу-Мирзе что если ему позволят, он через два месяца возьмёт Тифлис.
Весь 1826 год как таковой, начался и протекал неважно для всего Кавказского края. Особенно явственно запахло грозой, по воцарении на русский престол императора Николая Павловича, и вспыхнувшим за тем бунтом на Сенатской площади. По всему востоку отчего-то разошлась молва, что царевич Константин, сидевший в Польше, намеревается силой оспорить у брата Петербургский трон. В России не могли поверить, что в Персии, не знали того, что знал весь запад: Царевич Константин отрёкся от престола в пользу брата. Как выяснилось в последствии, в Тегеране были убеждены что в России разразиться кровавая смута ( что было не в диковинку в самой Персии) и позиции русских на Кавказе существенно ослабнут.
Появление при персидском дворе чрезвычайным послом князя Меньшикова было воспринято не как проявление русского миролюбия, а как слабость, безсилие, и желание заискивать перед шахом. Наследный принц и беглый грузинский царевич Александр, через свои шпионские сети вели бурную пропаганду как среди горских племён, так и в самой Грузии, уверяя доверчивых горцев в том, что император Николай не будет признан европейскими державами, а внутри России скоро разразиться междоусобица. Мало-по малу недоброе брожение охватывало весь Кавказ…
Как бывало и ранее, положение осложнялось нехваткой войск на стратегических направлениях, и сосредоточить их на случай вторжения у Грузинской границы, Ермолов не мог физически. Кахетия в силу своего положения близ Лезгистана, и стала первой ареной лезгинских набегов, кои становились тем сильнее, чем Персия двигалась к своей потаённой и роковой цели, - войны против России. В марте, когда джарцы разбили грузинский караван, ночевавший на Муганлинской переправе в семи верстах от Царских Колодцев, стало очевидным что войны не миновать…
Джарцы свалили всю вину на соседей, но вносить подати отказались, и тоже самое сделали ряд соседних племён. Русский командующий в Кахетии князь Эристов, лично приехал в Караагач, и взявши три сотни пеших драгун и два орудия, двинулся в поход к Закаталам. По дороге к ним присоединилась рота ширванцев и казачья сотня. Отряду не хватало кавалерии, но драгуны не могли пока быть в сёдлах; из-за небывало сильной распутицы, им нечем было бы кормить коней. Даже для собственных нужд провианта запасли только на несколько суток, дабы не связывать себя обозами, тюками и прочей поклажей. Но на сей раз, рок оказался на стороне русских: джарцы напуганные столь быстрым появлением русских войск перед их аулами, внесли все подати и отряд вернулся на линию.
Командир 4-го эскадрона 44-го Нижегородского драгунского полка Георгий Гвидоныч Ладога, отработав с подчинёнными плановые учения, отдыхал у себя дома на казённой квартире, лёжа на постели со сцепленными на груди руками, и старался думать ни о чём. Вытянувшись на своей лежанке с босыми ногами, и повесив мундир на высокую спинку резного стула, капитан просто лежал, мечтая если выйдет, то с часок подремать. В других комнатах суетились его верный денщик Назар Червонец, 39-ти летний вихрастый ефрейтор с короткими, цвета выгоревшей соломы усами, да кухарка Устинья, в просторечии Устя-Устюха, недурная собой вдовушка лет около 30-ти, уже три года состоявшая на службе у капитана Ладоги.
Георгий Гвидоныч, высокий, как и большинство драгун, крепкий жилистый мужчина 34-х лет, служил в полку уже 16-й год, успев повоевать с персами три последних года минувшей войны, весьма отчётливо ощущал приближение войны новой. Живя как и все офицеры полка в собственном доме, капитан Ладога охотно принимал участие в офицерских пирушках на стороне, но у себя, устраивал таковые редко, (лень было хлопотать, а денщик с кухаркой без должного надзора, не всегда могли угадать) в свои лета, Ладога ещё не был женат, покинувши отчий дом весьма молодым человеком, и здесь на Кавказе, так же не торопился по примеру иных товарищей, осенять себя узами брака. На вопросы людей мало знакомых с капитаном, Ладога всегда отвечал в философском смысле.
- Я, господа, оттого не женюсь, что люблю женщин искренне и желаю им счастья!
- А именно? – недоумевал собеседник, заподозривший что-то вроде подвоха.
- Да как же я посмею огорчить своей персоной какое-нибудь невинное дитя, помешанное на романах, где кругом одни кавалеры, да рыцари в полумасках на белых конях, и все сплошь неуязвимы, хоть из мортиры в них пали? – издалека начинал Георгий Гвидоныч, разливая им с собеседником вино по кружкам – И вот тут явлюся я, картёжник, бабник, три дуэли, с десятком доносов на своё непростительное поведение, матерная брань через слово, и полное не знание французских романов!.. и что ж вы думаете, сможет ли меня выдержать какая-нибудь Лиза, Маша, Сашенька, или не дай бог Зизи? Да она разочаруется в человечестве, когда в моём лице, узрит суровую правду мира! Романы свои, она спалит в камине, а учителя-француза, отравит ея же собственными ручками приготовленной запеканкой!.. И потом господа, вы забываете о более чем вероятных перспективах моей молодой супруги овдоветь, в ея юном возрасте, при нашей-то службе! - Ладога огорчённо вздыхал и продолжал – И вот останется она горемычная на руках с дитём, а то и двумя, (что-то же я всё же успею сделать) и отправиться она к родителям, что тоже, согласитесь, мало приятное явление для стариков! И вот взвесивши всё это, разве я, как честный человек, имею право обрекать молодую женщину на такую долю? Нет-с господа, на это я пойти не могу-с, и не уговаривайте, будем!
И не было понятно до конца, шутит этак Ладога, или просто в непринуждённой манере, излагает свои мысли? Вернувшись из пешего похода к Закаталам, Ладога рассказал не участвовавшим в походе офицерам, что войне с персами быть, хотя дела на Алазани вроде как и наладились.
- Так уж непременно и быть? Полагаешь что рискнёт его высочество? – попыхивая лакированной трубочкой, спросил его, поручик Христофор Браух, приятель из 1-го эскадрона.
- А тут и полагать нечего, за него уже англичане всё положили! – убеждённо ответил Ладога, чуть шевельнув своими небольшими чёрными усами. Опасения капитана подтверждались известиями с персидской границы, где, не прекращаясь нарастали всё новые обострения. Курьеры привозили в гарнизоны весьма тревожные эстафеты: Аббас-Мирза отверг все прежние договорённости, что касались обмена спорных участков на границе, но возжелал оставить за Персией весь Карабах и Гокчу, а сверх того, претендовал на всю территорию Талышинского ханства вместе с Ленкоранью.
Помимо этого, наследник усиленно стягивал войска и заготовлял провиант. Вскоре, на русских границах заполыхали первые тревожные сполохи: персидские отряды стали показываться там, где прежде их никогда не бывало. Разведка докладывала что персы получили приказ занять те пункты, кои охранялись русскими караулами в летнее время для прикрытия кочующих татар, а с приближением осени были оставляемы, и на них никто не покушался. И вот эти-то пункты и должны были захватить персы, по уходу русских.
Осмелело до состояния дерзости, и пограничное персидское начальство. Посланный Ермоловым в Талышское ханство полковник генштаба Эксгольм, встречен был на границе ханства персидским чиновником, потребовавшим чтоб полковник поворачивал назад, угрожая силой. На возражения Эксгольм что он находится на русской земле, чиновник заявил что сия земля владения Персии, и что он, делает полковнику большое снисхождение позволяя вернуться.
Ермолов для предотвращения войны, просил себе на усиление одну пехотную дивизию, и несколько казачьих полков. Но граф Нессельроде в столице, не разделял его опасений, хотя уже с осени прошлого года, начались набеги на пограничные русские земли и волнения между джарскими лезгинами. Демонстрация военной силы и схватки на пограничных постах проходили уже постоянно. Дипломатические усилия Ермолова успехов не имели. В столице, где молодой император только-только занял трон, и был в немалой степени отвлечён распутыванием нитей заговора, не разделял опасений генерала.
Вообще при воцарении нового императора, надеявшегося на мир с персами, свобода действий Ермолова сильно усложнилась, он практически ничего уже не морг решать сам. А с началом 1826 года, персидские войска в Талышинском ханстве постоянно усиливались, а русские части составляли только один батальон. А там, неожиданно сбежал сам талышинский хан, Мир-Хасан, оставив Ленкорань, но ограбив по дороге занятые русскими посты. Исход на мирное разрешение дела, угас окончательно. Не остался в стороне и правитель Эривани, двигавший войска в сторону озера Гокче, близкое к урочищу Мирак. Посланные навстречу две русские роты, с намерением устроить там укрепление, вызвали в Персии тревогу, и дипломатическую возню, закончившуюся хвастливым заявлением Эриванского сардара сделать одного из своих нукеров Тифлисским губернатором, а другого полицмейстером.
Все эти события, постепенно становились известны в Караагаче, и трактовались его обитателями как предвоенные сполохи…
И вот теперь, Георгий Гвидоныч захотевший от чего-то полежать на постели, лежал и старался не думать ни о чём наболевшем или тяжёлом. Вспоминал отроческие годы, забавные эпизоды молодости, читал про себя как попало стихи, да рисовал в воображении образы прекрасных женщин, и то, что бы он с ними делал, выпади ему такой случай… Подобной методой, Ладога по его же собственным словам, отпускал иногда на побывку собственные мозги, дабы они собрались с силами перед делом. А что таковое будет, капитан уже не сомневался. За долгие годы боёв и сражений, он как все бывалые бойцы, приспособился угадывать большие и малые выходы, поиски и походы. Ладога в полной мере уверовал что его эскадрон не оставят в резерве, ибо он, слыл среди прочих как талантливый, отчаянный и удачливый командир. Четвёртым эскадроном Георгий Ладога командовал уже шестой год, после гибели прежнего начальника и его друга. Ладога как раз получил чин капитана, искать замену было некогда, и полковник назначил Гвидоныча командовать «этими архаровцами» как иногда именовал их сам полковой командир.
Надобно заметить, что за пролетевшие годы службы, капитан, своими не лезущими ни в одни ворота действиями и методами, снискал себе наравне с прочими, ярчайшую славу как среди друзей, так и среди врагов. Множество его недругов страстно мечтали срубить башку проклятому Карадрагуну, или в переводе на русский, Чёрному драгуну. Так его прозвали воины племён и разбойники, попадавшиеся на всей Кавказской линии, и даже приходившие с той стороны. За головы русских офицеров, и персы и турки всегда платили щедро, а за головы таких каковым слыл капитан Ладога, даже много больше.
Своё прозвище, он получил не только за лихость и храбрость, но и за его привычки к лошадям вороной масти, коих он почитал за лучших для лихих дел в горах, а особенно в лесу и при ночных налётов и рубок, до коих он был большой охотник и мастер. Полковник ценил капитана, и часто поручал ему особо секретные и щекотливые задания, вот почему Георгий Гвидоныч и пребывал в уверенности что не останется без надлежащего дела.
Нижегородцы уже настолько обжились в Кахетии, что с годами стали считать её вторым домом с центром в Караагаче, большом селении в Закавказье, где ещё в начале 17 века местные правители выстроили крепость. Позднее здесь размещалась резиденция иранского наместника, затем жили кахетинские цари, но в начале века 18-го, эту крепость отчего-то забросили.
В начале следующего века, русские основали здесь укреплённый лагерь, самую крупную свою военную базу в Кахетии. В 1803 году генерал Гуляков совершил поход на Белоканы и Джар, после чего по приказу Цицианова, выстроили ряд других укреплений, получивших название Александровское, что запирало брод через Алазань. Затем появились ещё два укрепления: Царские Колодцы, и собственно вот сам Караагач в его теперешнем виде. Близ руин старой крепости Карагаджи, генерал Гуляков поставил ещё один укреплённый лагерь с бастионами и артиллерийскими позициями.
Нижегородцы поселились тут после успешного похода Симановича в Хевсурию в 1813 году, и стали охранять границу с джаро-белоканскими лезгинами. Сорок четвёртый полк насчитывал в своём составе только шесть эскадронов вместо положенных девяти, но слыл самым страшным для врагов по всей линии Кавказа. Казармы полка были разделены на три корпуса, обращённых фасадом к горе, а в сотне шагов позади их, точно в таком же порядке, тянулись параллельно им конюшни. Меж двух рядов этих построек, торчали деревянные дома полкового начальства и офицеров, выстроенных солдатами за отдельную плату. На левой стороне находились мастерские всех видов, полковая церковь, домик священника, лазарет и кухни.
За годы прожитые в Караагаче, драгуны искренне полюбили это уютное и надёжное место, уже не представляя себе ничего иного для жилья. Семейным так и вовсе хорошо было: жена и детки рядом, тоски по родным нету, а осад драгуны не боялись, ибо ни у кого во всей округе не находилось сил, чтобы взять Караагач приступом.
Капитан помечтал о барышнях свободного нраву ещё минут десять, а затем медленно поднялся и сел на постель свесив ноги. От души потянулся выгнувши спину, выдохнул, нащупал ногами знакомые домашние туфли, обулся и встал со всклоченной постели. Затем подошёл к висевшему над умывальником эллипсовидному зеркалу в резной ореховой раме, и вгляделся в свою личность, пробуя пальцами щетину на подбородке, не пора ли бриться? На чуть продолговатом, в резких складках высушенном горными ветрами лице, с глубоко посаженными и блестевшими живостью чёрными глазами со складками под ним, имелись все признаки жёсткой как проволока щетины.
- Надо скоблить – сказал Ладога своему отражению, удручённо вздохнув при этом, пробуя пальцем угловатый подбородок. Отражение ничего не ответило своему хозяину, так как было от природы воспитанным, и с барином спорило редко.
- Червонец! – громко позвал капитан, и тут же донеслись торопливые шаги из комнат, а через полминуты, в помещение вошёл ефрейтор в полу распахнутом мундире и со всклоченной головой.
- Чего изволите, ваше благородие? – торопливо спросил денщик, одним глазом уже заметив намерение барина побриться
- Воду горячую, мыло и полотенце, мрачность свою скоблить буду, да и тебе бы не мешало! – коротко ответил их благородие.
- Сей момент исполним, Георгий Гвидоныч, только это, - Назар нерешительно шевельнул бровями, и стал почёсывать в затылке – мыло ваше оно тогось, окончилося всё, ещё давеча последний обмылочек стратили…
- Это как оно могло кончиться? - искренне удивился капитан, подступив к денщику на пару шагов уперев свои узловатые пальцы в бока – Я, намедни у Аванесова полдюжины купил, два только истратили, куда четыре делись?
- Так вы ж не до поняли, ваше благородие, - слегка замявшись, стар разъяснять денщик, силясь подобрать слова – мыло-то, оно в наличии имеется, только за ним в анбар идти надо, тама оно обретается вместе со всем иным добром…
- А наш амбар, он не в Тифлисе ли случайно стоит? Сходить нельзя? – беззлобно и даже иронично заметил Ладога, ожидая чем Червонец, не любивший ходить в амбар по причине его запущенности, станет отбрёхиваться на сей раз?
- Так это, Георгий Гвидоныч, печь-то уж потухла, обед готов, вас дожидается… Эт мне её по-новому растоплять надо, воду греть, туды-сюды и замешкаюсь! – Назар абсолютно спокойно уставил на командира, невинные очи свои.
- Н-да, задача – подыгрывая кивнул капитан, и улыбнувшись вдруг чему-то, коротко приказал – зови Устюху
- Сей момент! – Червонец тенью выскользнул из покоев, а капитан, пододвинув к умывальнику другой стул, уселся на него. Затопали опять ноги, и появился Назар, пропуская вперёд себя Устинью, одетую в чёрную юбку, красную кофту в мелкий чёрный горошек, и синим повязанным на голове платком.
-Звали что ли? – опасливо прогудела она, ожидая приказаний.
- Что ли, звали, раз ты тут… ты, вот что Устинья, несись тройным аллюром в амбар, и кусок моего мыла в красивой зелёной обёртке найди, да принеси спешно, задача ясна? – ровным, но категорическим тоном, растолковал барин.
- У-у-у, Егорий Гвидоны-ы-ч, чиво я опять, в энтот анбар? – плаксиво затянула баба, потускнев разом всем обличьем – Пускай Назарка-злодей сбегаит!..
- У него, тут работа имеется, а ты, кончай сопеть и марш в амбар! И без мыла, на глаза не попадайся мне! – повторил приказ барин, добавив голосу немного суровости.
- У-у, а тама мышь толстый живёт, а я его, боюся! – надув губы пояснила баба, теребя пальцами, край кофточки.
- А я тебя, вон выгоню, дура! – последовал «равнодушный» ответ, и горничная, всхлипнув для приличия, шмыгающим шагом, да с причитаниями на утеснение её разнесчастной души, покинула господские покои. Подобные сцены, разыгрывались на квартирах Ладоги с той самой поры как Устинья, существо прелюбопытнейшего нрава и с хорошими способностями, поступила к нему на службу. В этих диалогах менялись лишь незначительные детали, но суть оставалась прежней: пугливую на всякие мелочи жизни Устинью, стращали выгнать вон, продать то чеченцам, то черкесам, то татарам, выслать в подарок персидскому шаху, или отдать замуж за евнуха, что в качестве перебежчика, трудился в гарнизоне на подсобных работах. Горничная искренне пугалась капитанских посулов, но расчёта не просила: барин хотя и «тиранил» разнесчастную, но жалование платил вовремя, и вообще жадничал, не сквалыжничал, и не заедал придирками. Что жк касается вопроса любовных посягательств, кои испытывают большинство горничных с обязанностями кухарок, Устинья, в приватных разговорах с товарками или бабами на базаре, отвечала коротко, но несколько размыто.
- Я, не жалуюся…
Так они и жили всё то время, пока капитан находился дома. теперь же Ладога собирался побриться, а затем и хорошенько закусить. Хлопоты Назара и Устиньи совпадали по протяжённости во времени, и горячая вода, полотенце и бритва с мылом, подоспели к капитану Ладоге одновременно. Насупленная Устинья молча положила мыло на туалетный столик, и горделиво удалилась.
- Накрывай на стол приятель, время! – бросил капитан, намыливая себе лицо вглядываясь в зеркало. Молча кивнув, ефрейтор быстро вышел. Капитан ополоснул в горячей воде лезвие бритвы, и осторожно принялся как бы счищать с кожи, жёсткую проволоку щетины. Ладога любил бриться, и даже в походах. его опасная бритва всегда находилась при нём. Приведение своего огрубевшего, но запоминающегося лица в должный порядок, наполняло Георгия Гвидоныча хорошим расположением духа, даже в ситуациях, далёких от теплоты дома, и спального уюта. Закончив бритьё, капитан набросил на себя свой выгоревший весь в бурых пятнах мундир, неторопливо застегнулся, причесался гребнем положив свои мягкие волосы назад, и пошёл в маленькую столовую, где уже дымился на дощатом дубовом столе обед из трёх блюд, не считая выпечки, наливки в пузатом зелёном графинчике, зелени, крошёных помидоров и солёных огурчиков. Ефрейтор чинно стоял подле стола, ожидая дальнейших распоряжений.
- Не торчи как заноза в заднице, садись и налегай, чутьё мне нашёптывает что домашние обеды, скоро станут роскошью! – усаживаясь на свой персональный стул с высокой спинкой, небрежно бросил Ладога. Денщик благодарно кивнув, уселся на обычный стул напротив. Наваристые щи со свиными рёбрышками, гречневая каша с бараниной, пироги с яйцами и рыбой, и наливочка под огурчик, меню полковых офицеров не отличалось вульгарными изысками. Не успели Ладога с денщиком выпить по третьей, в окно у входа торопливо и тревожно застучали: так обычно молотил вестовой, когда капитан, зачем-либо, требовался полковнику. Ладога и ефрейтор поглядели на двери, куда птицей выпорхнула Устинья, а капитан, осторожно отставив рюмашку, замер в ожидании. Тревожно мяукнул симпатичный, но беспородный кот Мурчик под столом, ефрейтор машинально допил свою рюмку, и тоже уставился на дверь. Вестовой, торопливо вошёл поправив на голове свою бескозырку, в коей драгуны ходили в основном в повседневной обстановке, и коротко выдохнув, отрапортовал блеснув зрачками.
- Ваше благородие, осмелюсь доложить, война! Три дни назад, 16-го числа, персы во всей силе и под водительством Аббас-Мирзы, без объявления войны перешли границы, и вторглись в наши пределы! Потерян Елизаветополь, обложена Шуша, и Бомбакская и Шурагельские провинции наводнены войсками эриванцев, полковник требует всех офицеров к себе!
- Ступай братец, сей момент буду! – быстро проговорил Ладога, поднимаясь со стула. промокая рот салфеткой. Вестовой, привычно козырнув исчез, а капитан с денщиком поспешили в комнаты; времени не было совсем, полковник не любил опозданий.
- Вот, Червонц, мы и дождались благого дня! - зло бросил Ладога, торопливо собираясь и широко шагая по комнате.
- Как ж это так, ваше благородие? Елизаветополь персы взяли… наши-то что, спали там что ли? – ошарашенно бормотал денщик, помогая командиру собираться. Ладога натянул фуражку, проворно влез в начищенные сапоги, нацепил шашку, и отрывисто бросил в ответ.
- Там поди и войск-то наших не было, они то вводятся, то блять выводятся!Ладно, ты тут готовь всё для похода, а я в штаб! – Ладога буквально почти выбежал из помещения.


Х Х Х

Предчувствия не обманули бывалого драгуна, на совете у полковника Шабельского, он узнал все подробности случившегося. Однако автор, хотел бы взять на себя смелость прояснить некоторые детали тогдашней обстановки, дабы читателю стало ясно, от чего всё случилось именно так, а не иначе. Граница с Эриванским ханством, проходила в те поры в полутораста верстах от Тифлиса. С левой стороны от озера Гокчи, она тянулась на запад изломанной линией по Бамбакскому горному хребту, а затем, отклоняясь от него через гору Алагез, упиралась в турецкую границу по реке Арапчаю на север, к Триолетским горам. Именно на этих, протяжённостью в 20 вёрст землях, и до Тифлиса в глубину на 50 вёрст, располагались две пограничные русские провинции: Шурагель и Бомбак. Земли эти во все стороны пересекаются многочисленными возвышенностями, и крутыми горными хребтами: Бомбакским и Безобдалом, меж коими проходит 20 вёрст. Восточнее Бомбака, за Алавердынским хребтом, начинается Казахская земля, а севернее Безобдала, расстилается травянистым ковром Лорийская степь, подпёртая вдали недружелюбными, голыми Акзабиюкскими горами…
Ко времени описываемых событий, все эти пограничные с Персией земли, открытые с запада к Турции, стерегли только две роты Тифлисского полка при паре орудий, и рота карабинеров с постами в Бекенте и Амамлы, где так же было по одному орудию. В Большом Каракалисе, основном городе Бомбака, стояли три роты того же Тифлисского полка при трёх орудиях. В Дорийскую степь выходили два усиленных поста, один, с пушкой прикрывал переправу на реке Каменной у Джалал-Оглы, а другой пост стерёг Безобдальский перевал, а третий, находился непосредственно в самих Бомбаках на реке Гамзачеванике, около 20-ти вёрст от Каракалиса, где пасся весь полковой табун тифлисцев. Донцы из Андреевского полка, небольшими частями стояли по всему Бомбаку и Шурагелю. И уже на самой границе, в Мираке, и Балык-Чае, стояли три роты тифлисцев и рота карабинеров, под прикрытием четырёх орудий. Эти роты находились тут только в летнюю пору, а на зиму, по причине глубоких снегов, уходили. И общее число русских войск, охранявших весь тот край, состояло примерно из трёх тысяч пехоты и конницы, при 12-ти орудиях.
Персы с эриванцами постоянно наращивали своё присутствие, усиливая войска и постоянно стягивая их к русской границе, под предлогом перевода кочевий. Всё чаще вспыхивали ссоры шурагельских и бомбакских татар с армянами, из-за чего последние, опасаясь за свои аулы, просили у начальства оружия и порох. Людей раздирали противоречивые чувства; разразиться гроза или нет, и какой силы она будет?
Начальником всей тогдашней пограничной линии, был командир тифлисцев, опытный и храбрый полковник князь Леонтий Яковлевич Северсамидзе, соратник Цицианова. Он полагал все мыслимые и немыслимые усилия по умиротворению обстановки, и даже по настоянию персов, прекратил укрепление Миракского поста, как акт миролюбия, хотя сами персы продвигали свою конницу с каждым днём всё ближе и ближе к Миракскому лагерю. Сам Северсамидзе пребывал в полной уверенности что персы не осмелятся напасть, да ещё и без объявления войны. И это несмотря на то, что стараниями эриванского хана, полковник пережил несколько покушений на свою жизнь, и последняя произошла 15-го июля. Доверенный человек хана, Джафар-Кули-хан, в письме пригласил полковника на личную встречу в указанное место, а когда Северсамидзе прибыл туда но не один как раньше, а с охраной из 20-ти солдат, то там его ждал Джафар с 70-ю всадниками, но напасть не решился. Эту историю, полковник Шабельский поведал своим офицерам как прелюдию, а затем, с помрачневшим лицом перешёл к главному.
На заре 16-го июля, на русских аванпостах начали активно стрелять, а примчавшийся казак, доложил, что персы, огромными силами пехоты, конницы и пушек, идут на русские пикеты. Северсамидзе послал к эриванцам одного армянина с письмом с предложением прекратить беспорядки, но из этого ничего не вышло, гонца схватили. а персидская конница бросилась на русские пикеты. Девять казаков попали в плен, а союзные татары оказались сбиты с позиций и отброшены. Русский отряд в Миракском лагере располагал силами в 650 человек при двух орудиях, но солдаты стояли на стороже и мигом поднялись по тревоге.
По счастливому совпадению, артиллерийские лошади оказались внутри лагеря, а не на пастбище, и орудия оказались спасены. После небольшой перестрелки. Северсамидзе опасаясь быть отрезанным от Гумров, снял лагерь, и начал отходить. С огненным боем и штыковыми атаками русские прошли опасное ущелье, и вышли на Гумринскую дорогу. Гораздо хуже оказались дела на прочих участках границы. Малочисленные и разбросанные русские посты и заставы, нигде не могли сдержать подобного натиска, и в лучшем случае, отходили огрызаясь огнём.
Небольшой казачий пост на урочище Сатангач, потерял большую часть людей, а пост на реке Гамзачеванке, что в 18-ти верстах от Большого Каракалиса, погиб весь целиком. Там же персы захватили и табун Тифлисского полка, изрубив бывшее при лошадях прикрытие: на месте боя обнаружили потом полтора десятка обезглавленных тел.
Но самый сильный удар, неприятель нанёс от Адиамака, где находился брат эриванского хана, Гассан-ага с карапапахами и курдами. По дороге на Гумри, в огне и ужасе гибли армянские селения, одно из которых, Малый Каракалис, где стоял небольшой казачий отряд, оказало врагу поголовное отчаянное сопротивление, и почти всё погибло. В Гумрах слышали шум сражения, и полковник Дегтярёв, с ротой тифлисцев попытался помочь гибнувшему селению, но видя огромные массы конницы перед фронтом, отступил обратно в город. Жители прочих селений и городков спасались кто-как мог, а русские отряды отходили с боями, вырывались из ловушек и окружений, или же за дорого продавали свои жизни.
Сама возможность той войны, отвергалась министрами в Петербурге, даже вопреки донесениям как разведки, так и просто с мест. И вскоре стало очевидно, что несчастное начало той войны, стало плодами недоверия к доводам генерала Ермолова. Затем Шабельский сообщил что передовые отряды персов заняли беззащитный Елизаветополь, крепость Шуша в сильной осаде, татарские провинции как водиться по большей части нам изменили, Бомбак и Карабах наводнены эриванцами. Все русские части, которые только могут, прикрывают дорогу на Тифлис. Мало этого, так часть Борчалы и Казаха, и почитай весь Шамшадил, перешёл на сторону неприятеля, а всё пространство от турецкой границы до дальних берегов Каспийского моря, уже полыхает пламенем мятежа, и Грузия, как в старые недобрые времена, вновь оказалась в цепи враждебных земель. Восстали затихшие было джарцы и отправились под стены Шуши, а тамошнее население приветствует их с нескрываемым восторгом.
вынырнул мятежный грузинский царевич Александр, объявившийся при особе эриванского хана, и грозит скоро прибыть с войсками сюда, в Кахетию.
- Такое вот господа-офицеры, на данный момент сложилось безрадостное положение! – закончил основную мысль полковник, и затем зачитал приказ Ермолова выступать из Караагача к Царским Колодцам, теперь они, были выбраны опорным пунктом в Кахетии, но кроме трёх рот Ширванского полка, войск там не было, и нижегородцам надлежало не мешкая надлежало выступать, ибо один из грузинских батальонов, ушёл в татарские провинции, а другой занимал посты на Лезгинской линии.
Царские Колодцы также укреплялись по приказу Ермолова, что б в них с малыми силами можно было держать оборону. Особо подчеркнул командующий, что укреплять оборону надлежит ещё по тому, «чтоб не боялись ваши бабы, которые в таких случаях, производят величайший беспорядок»…

- Итак господа, сегодня же начинаем мало-по малу, ничего не оставляя, перевозить имущество в Царские Колодцы… - окончательно подвёл итог собрания, полковник Шабельский. Геогрий Гвидоныч, возвращался домой с двояким чувством: гнев на пустоголовое столичное начальство, сменился на тоску по ставшем родным Караагачу…
Переезд с телегами полными всякой худры и барахла, он не любил по причине пустой суеты сборов, погрузок и сопровождало всё это криком: как не указывай Устюхе что нельзя стекло, фарфор, и прочую керамику, в один ящик или корзины с металлическими предметами класть. Нет, обязательно сунет дура чайный сервиз с подсвечниками, кунганами, или ещё чем-то медным, а на «прекрасных» кавказских дорогах, привозить потом одни черепки! И грози ей ревущей не грози, один чёрт опять что-то не то сделает…Червонец тоже тот ещё эконом, в бою и сражении цены ему нет, всегда рядом, всегда прикроет, всегда знает что делать, и по части провианту если не купит, то сопрёт где-нибудь без единой улики хоть котёл без единой улики. Но вот что касается грядущего великого переселения, то напортачить ефрейтор может запросто: или книги ценные уронит при переселении, или засунет впопыхах в один мешок столовые приборы и сменные рубахи, да и забудет подлец о том! А Ладога затем ищет эти приборы-ищет, мат-перемат, «Куда ты их дел, сволочь?» «Да ей-богу всё уложил в общий багаж, тута они гдей-то!» И находились те ложки-вилки да ножи, когда барин в баню собираясь, сунет руку в мешок за бельём, да на вилку и напорется. Что тут, станешь делать?
Подобными легкомысленными размышлениями, Ладога старался разнообразить поток иных, поток тяжёлых и без радостных. За почти 16-ь лет службы, он совершенно свыкся с большими и малыми войнами, походам и вылазкам, и относился к ним уже обывательски: идти так идти!
И не сама война с персами тяготила его в эти минуты, он ждал её и на мир не надеялся. Ладогу угнетало её горестное для наших начало! Как можно было в серьёз полагать что персияне, не осмелятся напасть, думая что в России, вспыхнет междоусобица? Про столичных министров и говорить нечего: государь на престоле без году неделя, подковерные сполохи от мятежа ещё не затухли, а про господина канцлера, Нессельроде который, давно уж летают слухи что он агент австрийский.
Но местное-то начальство что? Ладно, Ермолов из последних сил делает что может, а вот Северсамидзе хорош, нечего сказать! Не верил в войну, на всяческие уступки шёл, а ведь не молод уже, всю жизнь тут прожил, все нравы постиг, мог по крайней мере на заставы и посты, секретный приказ о боеготовности разослать? И войск опять почему так мало на границе? Уж по прошедшей-то войне, можно было выводы сделать, прислать войск чтоб не три тыщи их бедных на всю границу стояло растянутых как кишка колбасная, а 10-12, вот тогда бы ни одна собака не решилась границу нарушать!
- Каждый раз одно и тоже! – тихо выругался капитан, соскакивая с коня, и привязывая его под густой чинарой. В дом, он вошёл быстрым шагом придерживая по привычке шашку, и прошёл в небольшую гостиную, где его уже ожидали Червонец и Устюха, Денщик и кухарка вскочили с мест, молча хлопая глазами, Назар осторожно, а Устюха опасливо, собирать барин на войну ей не хотелось; хотя и деспот, и тиранит, а всё как-то не скучно, а останься опять одна, и…
- Приказ командующего, все переезжаем в Царские Колодцы, теперь там наша резиденция, начинайте голуби неторопливо собираться! – проговорил Ладога снимая фуражку и кладя её на стол.
- А тут как же всё? Караагач-то? – растерялся Червонец, поглядев сперва на Устинью, а затем на капитана.
Оставляем Караагач, так-то вот брат! – худощавое лицо Георгия Гвидоныча, сделалось в этот момент как бы ещё суше и суровее: складки под глубокими чёрными глазами стали заметнее, скулы чуть заострились, и даже небольшая бледность скользнула по впалым щекам.
- Так пожалуй, его лезгины-то, пожгут напрочь – не то спросил не то заметил ефрейтор, чуть разведя руками.
- Пожгут, обязательно пожгут, да ограбить попробуют – согласился Ладога, прижавшись спиной к резному ореховому буфету.
- А что же за нужда такая, Георгий Гвидоныч? Ведь тута крепость, ни осадой, ни приступом не взять! – продолжал волноваться Червонец.
- Стало быть надо так, Ермолов без нужды ничего не делает, ему бы рук если умники столичные не вязали, то и войны бы этой не случилось! – уверенно ответил капитан, и тут подала голос Устинья.
- А мне-то чего ж делать, барин? – осторожно осведомилась она, теребя в пальцах красный носовой платок.
- Тебе-то? – глаза капитана в один миг заиграли затейливыми огоньками (Ладога в доли секунды умел так менять выражение лица, что любой актёр позавидовал бы) На тебя сердешная, отдельный персональный циркуляр от Ермолова пришёл!
- Чё? Это как же? – вытаращив глаза, пролепетала Устинья, замерев с разинутым ртом.
- Сам удивляюсь откуда он про тя узнал, но собственной рукой начертал решкрипт…
- А чё эт такое есть, решкрипт-та? – перебив барина, осторожно переспросила горничная.
- Бумага казённая, в коей сказано что тебя, Устюха, с прочими бабами оставить тут, держать оборону от злющих лезгинов, и себя им в трату не давать, да… - капитан отделился от буфета и подойдя к столу, упёрся в него кулаками – тебе, Устюха, Ермолов лично присвоил звание старшего унтера, так что сражайси тут, и не поминай лихом!
Устинья хотела было до смерти перепугаться и завыть, но в последний момент, чего-то в облике барина её насторожило: приглядевшись, она всё ж заметила мелькавших в его глазах чёртиков, и всё поняла.
- И всё бы вам Егорий Гвидоныч надсмехаться надомной, да утеснять колкостями и всяко тиранить! – надулась кухарка, а тихо засмеявшийся барин приказал ей ставить самовар (они и чаю ещё не пили ныне) и Устюха, гордо вскинув голову, ушла выполнять приказание.
- Ну что брат, опять переезд, да ещё какой, на много дней хватит – опять посерьёзнел Ладога, пристально глядя на денщика, не отнимая кулаков от стола.
- Да уж, ваше благородие, обоз навьючим знатный, и личное добро везть и гарнизонные пожитки, накатаемся туды-сюды в волю! – согласился денщик, и поморщившись как от зубной боли, отпросился идти, и начинать укладывать вещи.
Переход в летний лагерь затянулся надолго. Драгуны собирались хотя и быстро, но не галопом, предстояло перевезти имущества не просто шести с лишком душ, но и семьи, документацию, боезапас, провиант, церковную утварь, библиотеку, зерновые и прочие запасы, перегнать тягловой и порционный скот, птицу (ефрейтор Червонец добрых полчаса гонялся за разноцветным красавцем-петухом, что сбежал от хозяина, и изловив мерзавца при помощи двоих артиллеристов, пригрозил петуху, сунуть того в другой раз в лапшу)Словом, суета безжалостно ела время, но полковник настрого приказывал не оставлять ничего: незваные гости с гор не должны были найти тут ни подковы, ни гвоздя.
Устинья сразу же посадила кота Мурчика в лукошко, и домашний любимец барина поехал в Царские Колодцы с первым обозом. Дозорные возвращались из разъездов, докладывали о небывалой активности лезгин, издали наблюдавших за перемещением русских. Но это и так предполагалось, а посему никаких волнений не принесло. Мало по малу лагерь пустел, всё самое важное и ценное вывезли в первые дни, и теперь лишь забирали остатки. Капитан Ладога уже бывал в Царских Колодцах, и даже жил там по необходимости. Это урочище недаром называли летним лагерем, ибо, находясь в отличии от низменного Караагача, на 800-900 метров над уровнем моря, оно отличалось большой прохладой, особенно в апреле и сентябре. Правда дорога до Тифлиса из Царских Колодцев, занимала 130 вёрст, которые в изменившейся обстановке, становились не безопасными. Население этого места чувствовала себя в большей безопасности при русских штыках, чем те несчастные христианские аулы, в коих войск не было. Впрочем, татарские аулы так же подвергались нападению как диких разбойничьих шаек, так и персидских отрядов, коим было абсолютно всё равно, кого грабить…
Наконец переселение благополучно завершилось, и как казалось, что ничего уже там не оставили, но, это только казалось…В ночь со второго на третье августа, в самую кромешную её пору, часовые в Царских Колодцах услыхали далёкую стрельбу, доносившуюся из оставленного уже Караагача. И всё бы ничего, но намедни, в те края послали партию драгун чтоб забрать ячмень, и стрелять в оставленной крепости могли только они. Не теряя времени, полковник Шабельский птицей взмыв в седло, торопливо приказал.
- Первый и четвёртый эскадроны за мной!
Заскрежетали тяжёлые ворота, и лихие всадники в пять минут вылетели в конный мрак звеня сбруей и оружием, и только редкие золотые и серебряные звёзды, печально подмигивали им во след.
Ладога летел впереди своих, сидя в седле по привычке прямо, придерживая поводья лишь левой рукой, правая в любой миг могла блеснуть огнём выстрела из пистолета, или же сталью шашки, коими был вооружён только их полк. Когда с ходу влетели в Караагач, всё оказалось до скучноты просто и обыденно. Солдаты, собравши зерно, уложили его мешками на возы, собрались на площади, порешив заночевать тут. Развели костёр, да своё счастье, догадались по многолетней привычке огородиться возами. Тут -то из темноты они и налетели с воем и визгом, лезгины! Одна их часть ринулась грабить пустые дома, а другая попыталась захватить вагенбург, и завязалось дело. От возов, их впрочем отбили, а там, заслышав видимо приближавшуюся к русским подмогу, они всей шайкой тот час же и бежали!
Убитых среди драгун по счастью не оказалось, но четверо рядовых в начале боя попали в плен и были утащены в горы. Всё это весьма встревожило Шабельского, и он, уже на другой день приказал остаться при себе роте егерей при двух орудиях, следовавших в Тифлис дабы оттуда, совершить поиск по реке Алазани. Все эти перемещения войск, задержка отрядов и прочее, вызвали у населения нездоровые настроения. Пошли слухи что солдаты покинут Кахетию, и уже вот-вот начнут ( или уже даже начали выступать из Царских Колодцев) Дабы пресечь панические настроения, Шабельский прилагал все усилия для успокоения населения. Он выпустил в свет прокламации, в коих людей призывали успокоится и приниматься за полевые работы. Им только советовали соблюдать необходимую осторожность, а русские войска останутся на месте и не допустят разорения.
Капитан Ладога привычно быстро расположился в отведённой им квартире, (вполне себе просторной) и неторопливо занялся разбором вещей. Книги на сей раз он укладывал сам, и они, нашлись сразу. Устинья, лишилась своей заветной гадальной колоды, утрату которой, переживала крайне бурно. Она раз за разом перебирала свой скарб, залезала даже и туда, куда не один сыщик залезть не додумался бы, охала, хлюпала, причитала, и пала духом совершенно.
- Я же уверенна была что в узелок её положила, я же в руках её родимую держала, она одна мне всю правду говорила, о-о-ой моя кормилица! – убивалась баба, и в последней надежде, подступила к Червонцу.
- Назарка, это не ты злодей, колоду схитил? Отдай добром, она заветная, от неё у тебя порча будет ежли взял! – пригрозила горничная, лелея в душе надежду, что колода у денщика. Однако Червонец, получивший перед тем, нагоняй от капитана за утерю бутылки «Кахетинского» (ефрейтор божился что разбил) в ответ на выпад Устиньи, окрестил её саму порчей, и в конце, доведя-таки бабу до слёз, выдал вовсе уж жуткую вещь.
- Сгинули твои чёртовы трефы с бубнами в Караагаче, когда супостаты наших тама ночей прихватили. Лезгины утянули твою ведьмину колоду в свои горы, и теперь в «дурачка» там ей режутся. Аминь, твоим гаданиям!
- А ты и рад ирод, что у меня горе! – всхлипнув, огрызнулась Устинья, на что Червонец отпустил в её адрес такую остроту, на тему от чего у одинокой молодой бабы бывает «горе», причём ввернул всё в рифму, что та, вспыхнув вся разом, сделалась пунцовой, обозвала ефрейтора срамником похабным, и опрометью вылетела вон. В тот же день, она била челом барину, на все «Назаркины паскудства и подлючества», а Ладога, дал ей денег на новую колоду, приказал идти отсюда с богом, и не голосить в комнатах. На сём, конфликт и сдулся. В другой раз, Георгий Гвидоныч может и подбросил бы веточек в огонь, посулив наказать денщика женитьбой на самой Устюшке, (от чего оба претендента на венец, делались настороженными всякий раз, по оглашении намерений) но теперь, настроение у капитана было не то.
Сидя в гостях у закадычного друга Кахи Баградзе, командира 3-го эскадрона, Ладога в числе прочих офицеров, ( из тех кто смог прибыть)услышал новые, малоутешительные вещи. Баградзе, или среди друзей просто князь, узнал от своих людей, что Ермолов не одобрил действий Шабельского по оставлении при штаб-квартире егерской роты, и приказал оной следовать куда ей надлежало.
- Генерал полагает что ни лезгины ни сами джарцы, не могут иметь достаточно страшной конницы, чтоб угрожать нам, и предписывает заниматься не хозяйственным продовольствием для лошадей, а держать в готовности всех людей! – устало сообщил Баградзе сидя во главе стола с бокалом вина в руке.
- Значит со дня на день возможен поход, - предположил черноволосый, и прямым тонким носом, поручик Бобальевич, происходивший из черногорцев.
- Да, Коста, ты похоже прав, полк наш скоро выступит, но вот только куда? - тихо промолвил другой офицер, вихрастый, породистого вида шатен, Алексей Воронец, 29-ти летний удалец и бабник, имеющий за плечами две женитьбы и 13 дуэлей.
- А Караагач-то наш что, так и бросим? – как бы обращаясь ко всем, вопросил худощавый и бледнолицый поручик Браух, 30-ти летний уроженец столицы, покинувший дом из-за ссоры с сестрицей и тётушкой.
- Были б у нас силы его сохранить, уж заменили б нас линейными, или ещё какой командой, а так, один господь ведает! – наливая себе вина, и в глубине души не веря в свои слова, предположил Ладога.
- Нет, господа, не может быть чтобы такое место как наш Караагач, вот так вот взяли бы и бросили! Думаю, всё же командующий пришлёт смену! – высказал мысль князь Баградзе.
- Как бы поздно не было! – выдохнул поручик Браух. И вот теперь, капитан Ладога, сидя в своей опочивальне за столом, в наброшенном на плечи мундире, молча глядел на пламя одинокой свечи, изгибающейся во все стороны в резном, узорчатом шандале на четырёх львиных лапах. Этот бронзовый светильник, он два года назад выменял у князя Баградзе на лаковую миниатюру неизвестной красавицы, и с тех пор не расставался с ним. Он чем-то притягивал капитана, может искусной работой, а может своей массивностью: он никогда не падал, ни при каком хлопаньем дверьми, ни при каком топоте.
Талисман мой! – выдохнув проговорил капитан, глядя на шандал. В минуты таких размышлений, Ладога сидел безо всего, просто так, оставив в покое прислугу и денщика. Курил он редко, от случая к случаю, оскомину какую сбить, или вообще без повода. Вино же, и лёгкая закуска в виде сыра, ветчины, или ломтиков балыка, всегда ожидала своей участи в заветном шкафчике. Ни денщик, ни горничная не тревожили барина в такие минуты, зная уже что коли будет в них нужда, он сам позовёт.
Ладога размышлял о целесообразности оставления Караагача, стараясь найти в этом какой-то смысл. Может быть, низинную крепость, коей он и являлся, сложнее будет оборонять от персов чем Царские Колодцы, находящиеся на возвышенности? Возможно, ведь старик-Ермолов. наобум распоряжений не даёт, а капитан не привык обсуждать приказы, какими бы странными, они изначально не казались. Георгий Гвидоныч не страдал сентиментальностью, кочевая жизнь драгуна давно уже затянула его с головой в водоворот сражений, поисков, чапаулов, штыковых атак и штурмов укреплений. Но в Караагаче. он по собственному признанию, немножечко уже пустил корни, ощущая возможный пророст побегов. Теперь же, после переезда, а особенно после ночного налёта лезгин, капитан странным образом стал думать, что Караагач, он покидает уже навсегда…
По истечении нескольких дней, для всех стало очевидно, что никакая воинская партия, в Караагач направлена не будет. Все наличные силы стягивались в кулак, и лишних людей просто не было. Продолжали там да сям подходить к своим отдельные отряды, группы и даже одиночные русские воины, с боями пробивавшиеся назад, от самой границы. Иные приходили налегке, в истрёпанных, грязных и местами прожжённых мундирах, с исхудалыми и небритыми лицами, на коих горели гневом и болью, ввалившиеся, красные от бессонницы глаза. Другие появлялись верхами, на уставших лошадках, таща за собой даже небольшие обозы в пару-тройку телег с припасами или трофеями, среди коих попадались иногда фальконеты, ручное огнестрельное оружие, и порох. Третьи, на удивление всем, притаскивали за собой пленных… да, на персидских коммуникациях царило неспокойствие, русские упрямо рвались из окружений большими и малыми отрядами, временами причиняя неприятелю настоящие неприятности. Пропадали гонцы от персидских военачальников и даже самого принца, гибли транспорты с боеприпасами и продовольствием, кое-где полыхали дома знатных беков, переметнувшихся к персам. Несколько таких усталых и измождённых команд окруженцев, дотащились до Царских Колодцев, подтвердив самые мрачные прогнозы: неприятель прёт большими силами, и предстоит серьёзное дело.
Ладоге уже были не в диковинку люди пробившиеся к своим из окружений; он и сам с эскадроном в сёдлах, или ротой в пешем строю, неоднократно выходил из казалось уже совсем глухих клещей, восхищая друзей и приводя в отчаяние и гнев врагов. Пролетело ещё несколько дней, проведённых гарнизоном в повседневных занятиях, и вдруг ночью 10-го августа, полк был поднят по боевой тревоге: дозорные заметили в дали пожар, это полыхало в Караагаче.
- По ко-оням р-ребята! – и полковник Шабельский во главе двух эскадронов понёсся туда. Когда драгуны прискакали, спасать и защищать уже было нечего: строения догорали, обрушиваясь с гулким грохотом, от надёжной базы 44-го полка, остались только уголья и головешки. Ладога молча тронул своего коня, и поехал к своему бывшему дому, Червонец, матерясь на все лады, следом. Лишь густая чинара, опалённая жаром пламени, осталась единственной живой свидетельницей разыгравшегося здесь несчастья.
- Н-да Червонец, тихо прогудел капитан после некоторого молчания, обведя взором пепелище их дома – теперь уж точно наша Устюха, своей заветной колоды не увидит никогда… Едем! – Ладога коротко мотнул головой, и повернул коня назад. Обратно ехал с тревожными мыслями. Если для большинства солдат погибшая резиденция хотя и не понимала настроение, но было делом привычным (и не такое терять доводилось) то для гражданского населения это могло послужить сигналом к массовой панике. Уже на другой день, среди жителей пошло трагическое брожение близкое к отчаянию, и многие не представляли куда бежать и что им делать? Полковник при помощи старших офицеров и чиновников канцелярии, принял все меры к водворению спокойствия, и смог-таки заронить семена надежды, в души населения. Но беда, как говорят не приходит одна; спустя пару дней от командующего прибыл секретной эстафетой курьер, привезший уже по-настоящему тревожные вести. Мятежный царевич Александр, с конницей из 2000 персов отделился от эриванского хана, и движется к реке Алазани. Над Кахетией заходили грозовые тучи, сгущались они и в душах офицеров. На совещании у полковника, когда обсудили уже все возможные меры противодействия нашествию, капитан Баградзе гневно заметил в адрес предводителя персов.
- Опять этот предатель вынырнул! Кому только не служил подлая душа! И туркам, и персам, и эриванцам, и с лезгинами якшался, и всё неймётся старому мерину! Башка и борода уже седые давно, а он всё «царевич»! – последнее слово князь произнёс в особенно едком стиле, тихо выругавшись по-грузински.
- Да, князь, вы правы, в его возрасте люди уже внуков нянчат, а сей господин всё о престоле мечтает, воистину жажда власти, затмевает разум! – сказал в ответ полковник. а чуть погодя, тихо добавил что пока этот претендент на престол жив, он не уймётся, и будет наводить на Грузию всех, кому сможет себя запродать.
- А по-моему, господа-офицеры, надобно при первом удобном случае не только разбить царевича, но и постараться не выпустить, захватить в плен, или уничтожить, это уж как выйдет, но с ним, надобно заканчивать!..
Эти слова Шабельского были восприняты его подчинёнными с большим одобрением, но решить судьбу царевича Александра, предстояло другим людям.

Х Х Х


Первоначальные пограничные успехи персов и их союзников, раздутые их пропагандой и народной молвой, очень скоро стали бледнеть и таять на примере героической обороны Шуши, чья старинная, наполовину разрушенная ещё с той войны крепость, с гарнизоном из шести рот егерей, стянула на себя тьму-тьмущую персов, всю основную 40-ка тысячную армию Аббас-Мирзы, не пропуская её на Елизаветополь, к своим на соединение. Используя драгоценное время, русское командование стягивало силы отовсюду откуда только было можно для защиты дороги на Тифлис. Уже довольно скоро удалось собрать сильный отряд из пяти батальонов пехоты, полка донцов, и конной грузинской милиции. Командование этим отрядом, Ермолов поручил генерал-майору князю Мадатову, известному своей храбростью воину, чьё имя, пользовалось большой популярностью в среде даже мусульманского населения.
Появление Мадатова, сразу принесло первые плоды успеха: колеблющаяся часть татарского населения, всегда готового стать на сторону сильного, сразу прислала в его лагерь, свои депутации с выражениями мира, и покорности (пока дескать не поздно)Многие развесистые как спелые виноградные гроздья мечты ханов, беков, эмиров и иных, рушились прямо на глазах. И если в Шамшадильских горах мятеж ещё оставался, то в Казахской провинции, наиглавнейшие агалары быстренько собрали конную дружину, которая, придя в русский лагерь, накрепко стала под знамёнами белого царя, служа ему верой и правдой. Мадатов принялся действовать незамедлительно. Уже 13-гоавгуста он занял Дилижанское ущелье, и перекрыл на реке Акстафе узел дорог на Карабах, Елизаветополь, Эривань и Гумри. Разослав во все стороны усиленные разъезды, князь принялся поджидать неприятеля. Вот на эти-то войска, и наскочил самым первым, злосчастный царевич Александр, со своей 2000 -й конницей. Не теряя времени, Мадатов двинулся ему на встречу в Шамхорские горы, разыскал его там и грянуло сражение…
Компания нижегородских офицеров играла в бильярд в расположении полка, тасуя и перетасовывая последние новости, прибывавших с обывательской «эстафетой»
- А что ребята, верно ли говорят, будто по прибытии Мадатова, во многих местах прекратились мятежи, а казахи даже свои дружины нам прислали? – спросил поручик Ландграф, происходивший из старинного баронского рода.
- Верно Готлиб, совершенно верно! – весело ответил Баградзе, примериваясь взглядом, по какому шару бить?
- Ему бы теперь царевича не упустить, да на Елизаветополь идти – отлив вина из бокала, задумчиво заметил прапорщик Кривопляс, устало положив кий себе на плечо, сегодня ему что-то не везло.
- Елизаветополь, Ваня, и погодить может, у меня душа больше за Шушу болит, устоят ли наши ребята в этих руинах? – следя за шаром, ответил другу Ладога.
- Там егеря сидят, не забывайте, что эти отчаянные башки, и от самого сатаны отобьются! – начал развеивать его сомнения, поручик Бобальевич после неудачного удара – Помните как в ту войну, какие чудеса Котляревский со своими орлами из 17-го егерского творил? До сих пор по всему Кавказу легенды ходят, а в Персии, его именем мамаши детей пугают!
- Да, Коста, будь снами тут Пётр Степаныч со своими ребятками, ни одна сволота мятежная, и носу не посмела бы из-за гор высунуть! Он на сии мерзости крут был, да жаль, изломало-изувечило молодца в Ленкорани, а как бы теперь пригодился! – подтвердило слова поручика, прапорщик Тарханов, изучая свои карманы в поисках средств.
- В егерей-то я наших верю, но и тянуть с помощью нельзя, Шуша – это ключ ко всему Карабаху, потеряем её, и по новой всё завоёвывать придётся, на радость британцам! – задумчиво ответил Ладога, готовясь ударить по шару.
- Да нет, Гвидоныч, я думаю Ермолов Шуши не бросит, Мадатов не даром силы в кулак собирает, да и в других местах уже полки стягивают… Дадим вскорости Аббаске щербета с перцем отхлебнуть, не прочихается болезный!
Офицеры негромко засмеялись, костяной стук шаров сменялся глухим хлопаньем пробок от бутылок с вином, позвякивали ножнами особые нижегородские шашки, кто-то, позвав денщика, отправил его с деньгами куда-то в лавку, игра продолжалась.
- Что там полковник-то наш, нам-то скоро выступать? – отступил на пару шагов, прапорщик Кривопляс, утративший надежду на реванш.
- По всем приметам, думаю не засидимся,- не отрывая взора от кончика своего кия, ответил ему барон Ландграф, и тут же ловко ударил, ура!
- Интересно, кого оставят в резерве? – капитан Ладога выпрямился, и вопросительно поглядел в очи ясные, другу Кахи. Князь слегка сменился с лица, и уверенно заявил что вот уж его-то эскадрон, ну нипочём не оставят в резерве!
- Не может полковник так несправедливо со мной поступить, и потом, Гвидоныч, а почему ты на меня с таким намёком поглядел? Если чего знаешь, сознавайся лучше сам!
- Да ничего я не знаю, Кахи, с чего ты взял-то? – невольно улыбнулся Ладога на всё ещё подозрительно глядящего друга – простоя не помню уже когда ты, со своими орлами в последний раз, в резерве был!
- Вот! – князь улыбнувшись поднял палец на уровень века - Шабельский знает, что без капитана Баградзе, никакая драка обойтись не может, так что вы, господин Ладога, эти свои намёки оставьте!
Почесав бородку, поручик Бобальевич заметил – Не переживайте друзья, при той численности что у нас водится, резервам долго скучать не придётся, ещё и новобранцев всем вместе обучать достанет, сколь нас в строю-то после первого большого сражения останется-то? – Коста неопределённо качнул головой, на что капитан Ладога, нанеся последний, но не удачный удар, изрёк более определённую мысль.
- Да как всегда, хрен с полтиной!..
- Однако, партия, господа! – довольным голосом завершил игру поручик Ландграф, и остальные, поздравляя его с удачей, непринуждённо принялись раскошеливаться…
Наконец в гарнизон пришло долгожданное ободряющее известие, что князь Мадатов разбил царевича в пух и прах. В начале сражения, персы громко взывали к солдатам и офицерам грузинской конницы, чтобы те не стреляли, с ними мол сам царевич Александр! В ответ, старые картвельские князья, послали и царевича и всех кто с ним был по такому короткому адресу, который ни одна эстафета не сыщет, а затем, по сигналу Мадатова, бросились со своими воинами в сражение, и отвели душу за все прошлые обиды и разорения: по разбитии царевича они яростно преследовали бегущих, и почти не брали пленных.
Но треклятый царевич и на сей раз смог избежать возмездия, и умчался в Эривань с небольшой свитой. Остатки его войск, расстроенной и совершенно беспорядочной толпой шарахнулись в Елизаветополь, подняв там несусветную панику, застращав как персидские войска, так и их сторонников из местных, многие из которых теперь горестно сожалели о своих деяниях. Уже после сражения, когда Мадатов возвратился в лагерь, его ожидал курьер от Ермолова, в письме коего говорилось чтобы князь держался осторожности, там де царевич идёт на Кахетию. Прочитав послание, Мадатов коротко ответил.
- Царевича более не существует, и он уже никуда не идёт…
Эти короткие, но ёмкие слова, мигом разлетелись по всей Кахетии, вселяя в население надежду и радость, и набеги мятежных джарцев уже не казались так страшны. Ермолов, воспользовавшись поднявшейся в стане врага паникой, решил перейти в наступление. Мадатов получил предписание идти прямо туда, отбросить персидский авангард и занять город, с тем чтобы принц или снял осаду Шуши, или хотя бы ослабил. На помощь князю из Тифлиса уже выдвинулись шесть рот карабинеров, рота егерей и дюжина орудий. А с другой стороны, сюда должны были двинуться нижегородцы.
31-го августа, полковник Шабельский, огласил своим подчинённым приказ командующего выступить в 24-ре часа на соединение с Мадатовым в составе всех шести эскадронов.
- Ну, господа, видать дело и впрямь не шуточное, если нас всех разом в поход берут, безо всяких резервов! – быстро оценил ситуацию прапорщик Кривопляс. сразу после оглашения приказа.
- И то дело, чем больше нас в поход пойдёт, тем больше назад вернётся – в тон ему, заметил поручик Воронец, поглаживая свою лошадь по шее.
- Ну, что брат-Червонец, кончилося наше мирное время, надо идти своих выручать, да прогоревшие векселя столичных министров, своей кровушкой оплачивать! – негромко сказал капитан, своему денщику. Червонец, внимательно слушавший речь полковника, невозмутимо заметил.
- Не в первый раз ваше благородие, осилим…
,- Осилим Червонец, осилим – согласился капитан, и уже тише добавил – весь вопрос в цене, этой силы!
На квартире, едва туда вошли, Ладога сразу же отдал приказ Устинье, готовить сытный обед.
- Прощаться с тобой Устюха будем, полк выступает уже нынче! – на ходу бросил барин растревоженной кухарке.
- Ой, Егорий Гвидоныч, а на долго вы на сей раз-то - чуть прикрыв рот кончиками пальцев, тревожно справилась служанка.
- Да кто ж его знает? Вот как побьём Аббаску, да принудим его высочество снова к миру, так и жди нас назад, ну, тебе ли привыкать-то?- усмехнулся барин, и дабы не продлевать пустого разговора, приказал Устюхе лететь на кухню и не мешкать…
Уже на другой день, 1-го сентября, полк вышел на соединение с Мадатовым к Делижану наикратчайшим путём, через знойную, Караязскую степь… Обоз полка состоял из офицерских вьюков, артельных телег, патронных ящиков и четырёх повозок с палатками и провиантом, коего взяли на 16 дней с запасом. Караязская степь, или по-другому – Караязы, в те поры была сухой, почти безжизненной территорией, на границе грузинских и азербайджанских земель по левую сторону реки Куры. Здесь иногда встречались редкие кучки скотоводов-татар, да какие-нибудь наскоро слепленные из коряг и веток жалкие лачуги, оставленные теми же скотоводами или путниками. Разыскать воду здесь было столь тяжело, что проще выходило возить её с собой. Впрочем, степь не тянулась на столько долго, чтобы шедшие через неё обозы, подвергались какому-либо риску. Те же остовы людей и животных. что белели иногда среди выгоревшей травы и выступах камней, являлись следствиями событий давних и страшных, кои минули не то что многие года, а даже и целые столетия!
Иногда, в дали мелькали какие-то тени животных пёсьей внешности, но собаки это были или волки, разглядеть не представлялось возможным. Зато разного рода чёрных птиц, над движущимися по степи всадниками, хватало.
- Ишь ты, небось уж на нас виды имеют, поживу чуют! – задрав голову и прижмурившись, заметил один из рядовых, средних лет с поседевшими усами, и в запылённом мундире.
- Обождать малость придётся, не дошли ещё до пира-то! – в тон ему, ответил едущий рядом подпрапорщик
- Эй, унтера! – окликнул их откуда-то из середины, подпоручик – Глядите за молодыми чтоб воду из баклаг дурма не хлестали! Она хоть и есть, но порядок, прежде всего! Пусть терпят, как все!
- Так точно ваше благородие, мы уже следим, дело своё знаем! – отозвался подпрапорщик.
- Ну, добро! – подпоручик продолжил ехать сам по себе. Вскоре дабы сократить дорогу, полк затянул одну из своих походных песен. Горла на радостях драли все: и кто умел петь, и кто не умел, хотя в общем хоре казалось, что песню хорошо тянут все. Двигались как полагается с предосторожностью: во все стороны были высланы дозоры, хотя и на своей территории, но мало ли что, война беспечности не прощает.
Телеги и повозки постоянно натыкались то на камень, то на кочки, попадали ободами в ямы, и нестроевые обозники на раз-два, или же отборные матюги, выталкивали их под одобрительные возгласы всадников.
- Толкайте вы дюжей энту паскуду! – резво кричал седоусый унтер, имея ввиду застрявшую телегу с палатками и провиантом, суетившимся нестроевым, что охотно исполнили бы приказание сей же миг, если б только могли!.. Вмешался дюжий казак, обматеривши неуклюжих, не догадавшихся вытащить из-под колеса камень. Продовольствие везли впрочем не только на телегах, у каждого драгуна а тем более казака, при себе имелся крепкий дорожный мешок, до отказа набитый всем тем, что полагалось храбрым всадникам.
Ефрейтор Червонец мало того, что обеспечил по одному такому мешку себе и капитану в сёдла, ещё один, Назар запрятал в личную, небольшую Георгия Гвидоныча повозку, что тряслась по ухабам почти за каждым старшим офицерам. Помимо всего прочего, почти у каждого драгуна пари себе имелась либо тёплая бурка, либо толстый стёганный халат, либо шинель и бараньи шапки да папахи: околевать от холода в горах некому не хотелось, не глядя ни на какие артикулы…
Ладоге, одну такую бурку белого цвета, подарил друг Кахи, а Червонец, свою позаимствовал несколько лет назад, у одного из пленных лезгинов, правда чёрную, видавшую виды, но прочную и тёплую. Уже на другой день, во время остановки на отдых, когда степь осталась позади, некоторые солдаты взялись проверять свои личные арсеналы. Во времена описываемых событий, не существовало сколько-нибудь единых, установленных правилами, ружейно-пистолетных калибров. В полках, таковых насчитывалось порой до дюжины, а в одном, (по утверждению свидетелей) было аж целых 17-ть! Однако же, солдатская смекалка не подводила и здесь; драгуны, быстренько придумали противоядие. У кого-какие калибры имелись, быстренько заводил себе одну-две пулелейки, или для краткости «пулейки» (слесарные инструменты для отлива пуль) и в свободное время отливал себе достаточное количества боеприпасов. Таким вот нехитрым способом, наши солдаты и выходили из положения…
И вот теперь, драгуны занялись подобным же делом. Капитан Ладога после сытной трапезы с несколькими товарищами, сел перекинуться с ними же в карты. Играли на небольшие ставки, лишь для проведения времени. Разговоры велись по большей части вокруг обороны Шуши, и долго ли егеря, смогут продержаться? Не беря в расчёт здоровые сомнения, друзья всё же склонялись к мысли в пользу того, что герои-егеря, смогут удержать шушинские развалины до подхода наших.
Таким манером полк шёл несколько дней, нигде не задерживаясь дольше необходимого, стараясь как можно скорее соединиться с Мадатовым для защиты Кахетии. Однако, дело вышло несколько иначе. На последнем переходе, 4-го сентября, полк встретил курьер привезший Шабельскому послание, в коем говорилось что вчера, князь Мадатов на голову разбил 10-ти тысячный авангард персов под Шамхором, и буквально на плечах бегущего неприятеля, ворвался в Елизаветополь, и совершенно овладел городом!
Драгуны, вначале радостно возликовали, вознося хвалу Мадатову и русскому оружию, а затем досадливо посетовали на то, что им самим не довелось поучаствовать в столь славном деле! Вскорости стали известны и подробности битвы. Мадатов оставив два батальона в Шамшадильской земле для прикрытия тылов, с остальными войсками, не дожидаясь более никаких подкреплений, двинулся вперёд, и 2-го сентября подошёл к Дзигаму. Господствующая над селением высота Дзигамский шпиц, оказалась занята персидской конницей, которая пи виде русских. вся отступила. Мадатов заночевал в Дзигаме, а дозоры и разъезды, ходившие в окрестностях всю ночь, не встретили ни одного неприятельского всадника. На рассвете 3-го сентября, появились грузинские кавалеристы, ходившие в дальнюю разведку и привезшие сведения что вся 10-ти тысячная рать персов, вышла из Елизаветополя и стала под Шамхором. Этой армией командует принц Мамед-Мирза, а в качестве наставника, при нём состоит Амин-Хан-Сардарь, один из лучших полководцев Персии. Мадатов немедля выступил в поход.
Вёрст через пять началась обширная равнина, со знаменитым в тех местах «каменным столбом» сооружением, служившим чем-то вроде остроконечной обсерватории древности, и минаретом в последние пару веков (так утверждали местные лезгины)
С другой стороны, показались вражеские силы, и в авангардах завязались перестрелки. Персы заняли выгодную позицию на крутом берегу за рекой Шамхоркой, построившись полумесяцем и начав осыпать наши войска перекрестным огнём.
Два батальона (Грузинский и егерский) под грохот барабанов твёрдо пошли вперёд с ружьями на перевес. Впереди них, на роскошном коне ехал сам Мадатов в сопровождении капитана Казасси, нижегородского драгуна, состоявшего при князе дежурным штаб-офицером. Пули вокруг них так и сыпали, но командующий лишь отмахивался от предостерегающих криков прочих офицеров. Восемь орудий, уже занявших высоты на левом берегу реки Шамхорки, открыли огонь. Грузинская конница лихо заварила кашу на правом фланге, но под натиском превосходящих сил врага стала подаваться назад. Мадатов приказал Казасси взять союзных татар и подкрепить грузин, а сам продолжал спокойно вести свои батальоны.
Спустившись к реке, русские колонны перешли её вброд, и начали выбираться на крутые склоны. Наконец в руке Мадатова сверкнула сабля, сделав полуоборот в седле он прокричал «Ура!» и батальоны в едином порыве ринулись на неприятеля. Именно в этот момент Казасси со своими татарами сбил напор персидской конницы, ударил во фланг сарбазам, и неприятель дрогнул. Славная была рубка! Конница уважаемого принца Мамед-мирзы, первой показала свой тыл, а увидав это, за ней побежала вся пехота, увлекшая в своём забеге даже отборную шахскую гвардию. Татары Казасси крепко сидели на плечах бегущих персов, и погоня достигла такой горячки, что принц Мамед-Мирза, пролетев мимо своего лагеря, не успел захватить с собой свою, как бы это сказать «свиту»
из молодых и красивых мальчиков, что по обыкновению, сопровождали в те поры многих знатных особ в тех краях. С этой свитой приключился комический казус, когда разлетевшиеся казаки, думая что это обычный гарем, кинулись было их хватать, но распознавши этакую оказию, брезгливо плевались, и крестясь, шарахались в стороны, под едкий гогот товарищей. В конечном итоге, экзотическая свита попала в руки татар, и дальнейшая судьба её покрылась мраком истории. Наставник принца Амин-Хан-Сардарь, брошенный своим конвоем, уходил от погони один, но был настигнут и убит одним из русских всадников. Текинский жеребец Амир-Хана, со сбруей из чистого золота и седлом в драгоценных камнях, стал законной добычей победителя.
Ужас от поражения в битве оказался столь велик, что персияне пронеслись мимо Елизаветополя не останавливаясь, вновь оставив город русским. Как отмечал потом в своём дневнике генерал Ермолов, что сын Аббас-Мирзы на первых своих воинских подвигах, совершенно уподобился своему родителю, ибо тоже начал их с бегства, как и папенька, в прежних баталиях с русскими. Когда первые впечатления от подробностей баталии улеглись, в офицерской среде нижегородцев шумели пусть и небольшие, но всё же страсти. Если одни просто качали головами да досадливо вздыхали «Эх, к такому делу не поспели, а?!» то капитан Баградзе оказался едва ли не несчастнее других.
- Ну как так, могло случиться, а?! – резво по своему обыкновению жестикулируя, возмущался он – Все люди как люди в сражении были, одни мы в театр пришли, уже когда занавес опустили, а?! Такую драку пропустить, на плечах врага в Елизаветополь войти, да за это сто раз головой рискнуть можно, клянусь чем хотите!
- Да брат, всем обидно, всем досадно, Кахи – согласился с ним Ладога, сидя на привале у небольшого костерка на коем поспевал отменный походный чаёк, - Но что же поделать? Судьба так нить протянула с веретена своего, не мог Мадатов нас более дожидаться, персы уже пожаловали, и надобно было драться!..
- Да это понятно, что он не по прихоти битву начал, за себя прост обидно! – улыбнувшись и остыв, пояснил Баградзе, и вздохнув добавил, что капитану Казасси отменно повезло; правой рукой у командующего в битве был!
- Да, господа, Казасси за это дело непременно либо орден, либо майора получит! – добавил от себя Ладога, наблюдая за чаем, и уже видя, что варево поспело, стал вдвоём с Кривоплясом, снимать его с огня. Чай с припасёнными сладостями тянули с удовольствием, обжигаясь и отфыркиваясь, а кое-кто даже добавил себе в заварку хорошую порцию коньяка. Разомлевший Коста Бобальевич сладко потянулся, почесал свою бородку, и мечтательно изрёк.
- Эх, господа!.. после такого чайку со сладостями, да барышню б посмелее на коленочке покатать бы, а?
- Это, приятель теперь не скоро будет – философски заметил поручик Копыловский, статный хотя и плотного сложения, 34-х летний офицер с небольшими, чуть закрученными на концах усами.
- Ну, это как сказать, тут у каждого кто более-менее при деньгах, гарем имеется, а мы, какого-нибудь хана или бека поколотим хорошенько, и гурии его, наши часы и скрасят! – мечтательно отозвался было капитан Баградзе, но, свою ложку дёгтя в медовую бочку, язвительно капнул Георгий Гвидоныч.
- Угу – деловито кивнул он, на слова друга, отпивая чай вприкуску – это обязательно отобьём, только осторожней с этим делом надо, а то казачки наши вон ринулися было, отбили гарем у Мамед-Мирзы, бери-наслаждайся!
Сидящие у костра как по команде грохнули жеребячьим ржанием; барон Ландграф поперхнулся чаем так, что он выскочил у него аж через нос, и теперь, кашляющий поручик, судорожно искал платок чтобы утереть лицо от слёз и чая. Кривопляс просто прыснул своим чаем в костёр, выронив туда же и кружку, а поручик Копыловский стиснув зубы и зажмурив глаза, трясся в смехе почти беззвучно, не выпуская из руки кружку с плескающимся из неё чаем, а сидевший с ним рядом поручик Бобальевич, не успевши зачерпнуть новой порции чая, хлопал себя ладонями по коленям и дико ржал. И лишь один только Кахи Баградзе, уронив кружку с наваристым напитком, согнулся пополам, и заливисто хохотал, давясь от смеха со слезами. Князь, сам большой весельчак и любитель подшутить, всегда умел оценить шутку другого, даже если она, по обыкновению и не годилась для салона с девочками. Сам же возмутитель спокойствия лишь несколько раз хмыкнув над удачной подковыркой, продолжал как ни в чём не бывало отхлёбывать чай, вприкуску с колотым, белым как мука сахаром…
Полк продолжил движение, и на другой день пришёл в селение Аскафу, где уже во всю ходили разговоры о первом, серьёзном поражении персов. Тут драгунам велено было стать лагерем и ожидать дальнейших распоряжений. Палатки ставили по привычке быстро и умело, хотя не обошлось и без ругани; некоторые из палаток оказались скверно уложены, и их приходилось с матюгами распутывать. Каждый эскадрон становился отдельно, и получались этакие кварталы с улочками и переулками. Быстро собрали загоны для коней, вырыли нужники заботливо прикрыв их соломенными или веточными плетнями, и устраивали столовую. Кузнецы, шорники, седельники, каретники, ремесленники, плотники, слесаря и прочие хозяйственные мастера, уже ладили свои навесы, постукивая тяжёлыми деревянными молотами или металлическими. Хлебопёки и мельники суетились над устройством своих приспособлений, лекаря обустраивали лазарет, а мрачноватый и нелюдимый коновал, молча городил своё заведение.
Кое-где трещали искрами костры, тянулся густой, рваной ватой желтовато-серый дым, лагерь начинал жить.
Штабная палатка, как и полагалось, стояла посредине лагеря, в неё входили-выходили офицеры, адьютанты, или полковые чиновники. Рядом, у пристроенной коновязи трясли гривами с десяток осёдланных лошадей, какой-то седоусый унтер уже спешно нёс в палатку парящий ведерный самовар серебристого цвета. Доносились гусиное гоготание и куриное кудахтание; солдаты расквартировывали птичий двор и прочие животные апартаменты. За время переходов, к полку пристряли несколько купцов и торговцев со своими телегами и возами, и теперь проворно сооружали навесы с товарами на прилавках, готовясь принимать первых покупателей.
Капитан Ладога за годы службы уже знал и понимал, что кто-то из сих торговцев, может, да даже наверняка окажется шпионом, и Георгий Гвидоныч постоянно наставлял молодых солдат.
- За этой торгашеской братией во все глаза и уши гляди! Маклаки эти сейчас тебе в лицо улыбаются, а отвернись где, они нож тебе в спину всадят!.. Много с ними не болтай, товар купил, удачи пожелал, и полно… На сладкие речи не ведись как девка на пряник, думай головой «На что меня этот торгаш смущает, чего хочет?» Если купчик излишне любопытен о наших воинских делах окажется, не лезь на него, сошлись на незнание и уйди, а там, доложи о том командиру, или иному офицеру, да на крайний случай унтеру. И боже вас сохрани с маклаковских щедрот, товара в долг набирать! Так вашего брата-дурака, они в шпионские сети и завлекают! То же самое касается и бабьего вопроса… через них не то что вы, щанва вислогубая, а опытные воины случалось пропадали, а то и того хуже, изменниками становились, и подвергались вечному проклятию и бесчестию!.. За чужаками смотрите сами, но осторожно, не привлекая к себе внимания: слушайте, наблюдайте, но не дурите, смеху да анекдотцев потом не оберёшся!
Вот и теперь, он по привычке сказал Червонцу, чтоб тот держал ухо востро, а сам отправился в сторону столовой, где надеялся найти кого-нибудь из офицеров. В обыденной лагерной жизни протекло несколько дней, как вдруг стало известно, что вместо Мадатова, по высочайшему повелению, в помощь Ермолову, из столицы прислан другой военачальник, - Паскевич.
- Ну вот к чему теперь, эти перестановки, а? Ведь только-только Мадатов удила закусил, эвон какую битву выиграл, Елизаветополь отбил, ему награда полагается, а его в сторону, как мальчика на балу отодвигают! – недовольно заметил Ладога, когда в числе других офицеров, обсуждал это дело в столовой.
- Я склонен полагать господа, что интриги тут нет, - чуть сдвинув брови, высказал мнение поручик Ландграф – Мадатов, вернее всего, изначально был временной фигурой, ибо как вы знаете, Паскевич прибыл в Тифлис 22-го августа, следовательно его давно готовили на это место, только и всего!
- Паскевич, разумеется герой, талант от бога, храбрец каких мало, вон как туркам жизни-то на Дунае давал, но он не знает здешней обстановки, и боюсь, что примется мерить всё на свой аршин! – задумчиво заметил прапорщик Кривопляс.
- Как бы там ни было господа, но за Мадатова обидно: его здесь все знают, да он одним именем своим вон какие мятежи остановил! – набивая свою небольшую лакированную трубочку, проговорил поручик Браух, а набивши добавил – Паскевичу, при всех его достоинствах, только предстоит заработать себе почёт, уважение и славу, дабы одним своим появлением, смирять мятежные души!
- Конечно всё это выглядит довольно странно друзья, - отозвался князь Баградзе – но я полагаю, что и Мадатов никуда не денется, такого командира вряд ли куда отзовут, а Паскевич… а что Паскевич? Повоюем - увидим, главное, что он настоящий воин, дело своё знает, а там поглядим!
- Перетасовку обсуждаете? – раздался бодрый, хотя и уставший глас сбоку. В столовую вошёл полковник, собеседники разом встали, но Шабельский знаком руки усадил всех обратно.
- Сам в начале был сим огорчён ребята – начал командир – кой чёрт думаю в министерии, такие вензеля выделывают? Но потом успокоился, собрался, и решил что Мадатов от нас никуда не денется, а Ермолов, Паскевич и он сам-третий, составят недурной триумвират… Хотя я тут вас нашёл не за этим – полковник слегка поморщился – Впереди нас, в Шамшадитльских горах, на реке Гасан-Су, стоят два мадатовских батальона, а позади нас, на переправе через Храм, у селения Муганло, собрались войска пришедшие из Тифлиса. А по данным разведки, дела в Карабахе невесёлые; Аббас-Мирза вроде как снял осаду с Шуши, и всеми силами прёт теперь к Елизаветополю. По этой причине получен приказ, спешно идти на общее соединение в Дзигам, куда прибудет и сам Паскевич, вот, собственно, и всё что я хотел сказать вам, ребята, по коням! – спокойным голосом закончил полковник. Спешно и расторопно собирался драгунский полк, сворачивая лагерь, разбирая коновязи, столовую и лазарет, и всё прочее. Купцы и торговцы так же торопливо, уже по привычке собирали свои снасти, намереваясь следовать за полком. Вот наконец всё уложено-укрыто, увязано, закреплено, проверено на наличие, и полк, походными колоннами под скрип телег, пушек и всеми прочими звуками, медленно тронулся с места.

Х Х Х


В Дзигам, нижегородцы прибыли чуть раньше Паскевича, тот приехал следом. По его удивлённому взгляду, в коем явственно заиграли нотки разочарования, многие офицеры и в их числе Георгий Гвидоныч, заметили неудовольствие генерала, всем видом полка. Уже много позже, драгуны узнали, что в письме государю, Паскевич среди прочего, отметил, что у нежигородцев «дурно кормлены лошади». Прапорщик Кривопляс в точности угадал в своих суждениях, по крайней мере первую реакцию нового генерала.
Из-за почти беспрерывных тревог, выездов, учений и рейдов, драгунам, как и прочим солдатам, не доставало ни рук, ни времени, заботиться о своей внешности. Да, для привыкшего к европейским порядкам и оной же атмосфере Паскевича, 44-й драгунский полк, имел вид, несколько не совсем цветущий. Мундиры, бывшие когда-то зелёными, выгорели на солнце и пестрели бурыми да ржавыми кляксами, но различить их цвет было всё же возможно, как и цвет штон с алыми лампасами. Все мундиры, что у офицеров, что у рядовых, помимо бурых пятен, отсвечивали ещё и масляными, (от ружейных смазок)
Пуговицы на груди оказывались порой даже не драгунские, а какие придётся, даже неприятельские. На истёртых и засаленных манжетах, пуговицы, как таковые, почти нигде не встречались… Что касается головных уборов, то можно сказать точно: они у драгун были! Заковыка заключалась в том, что по артикулу, драгуну помимо бескозырки, полагался ещё и кивер, с двумя парами кисточками на нём, с лева и справа, и каска. Так как герои наши практически не вылезали из разного рода больших и малых дел, то многие лишились в них либо киверов, либо касок. Но уцелевшие головные уборы так же не сияли новизной и блеском; помимо изменившегося цвета, на кивере проступали швами залатанные дыры от пуль или косые рубцы от сабель, и разумеется, что ни у кого уж не имелось столь красивых кисточек. Однако экзотика на сём не исчерпывалась: немалое количество драгун, не имело уже никаких полагавшихся по артикулу головных уборов, и предстало пред светлые и ошарашенные очи Паскевича в папахах, или в косматых бараньих шапках, что в обще-то добавляло лихости… Единственное что осталось почти неизменным, это фуражки офицеров, они, хотя и претерпели цветовые метаморфозы, но имелись почти у всех. Ко всему прочему, в глаза бросались прорехи на локтях и коленях у немалого числа солдат и офицеров, что лишь дополняло картину в целом. А тот факт, что драгуны были буквально обвешаны оружием, которое в виде многочисленных разнокалиберных пистолетов и всяко выделанных кинжалов торчало за поясными ремнями, и в виде карабинов и других ружей выглядывало из-за спин, произвело на нового командующего впечатление самое драматическое!
Поджарые, не очень высокие степные лошадки, коих генерал раньше не встречал на европейских просторах, и принятых им по началу за худо кормленых, так же восторгов не вызывали. Паскевич, с удивлением обратился к одному из своих адьютантов, бывшем на довольно Кавказе давно.
- И что, вот это вот и есть ваш лучший полк? Гроза персов, турок и прочих?
- Иван Фёдорович, не извольте сомневаться, полк лучший! – убеждённо ответствовал адъютант, окидывая взором рослых всадников – Да, вид у них конечно не очень, не плац-парадный, но так они всё время при деле, и до себя самих руки порой и не доходят… Да тут изволите ли видеть, многие части, таковой же вид имеют!
- Уже вижу! – мрачно ответствовал Паскевич – Банда какая-то!..
- По-моему, мы ему не понравились – тихо шепнул Ладоге прапорщик Кривопляс, чуть поворотив голову.
- Да. Ванька, смотрины наши, их высокопревосходительству, явно не пришлись по душе, эвона как его разочаровало-то! – указав глазами на Паскевича, ответил капитан.
- Зато у нас приданое богатое, ваше благородие, - тихонько заметил сбоку Червонец, чуть поправив свой помятый кивер.
- Ничего ребята, генерал человек дела, увидит нас в сражении, так и по-иному заговорит! – напророчил поручик Воронец, погладив своего коня по гриве. Из Дзигама, Паскевич приказал двигаться уже форсированным маршем, чтоб успеть дойти до места. Полк шёл через шамхорское поле, усеянное разбросанными и гниющими вражескими телами.
- Вон, конницы нашей работа, казаки, татары, грузины, и прочие, знатно нарубали! – буднично отметил капитан Ладога, указывая плетью на поле. драгуны взирали на неприбранные никем трупы, вполне обыденно и спокойно, их подобными пейзажами было уже не поразить. Изрубленные тела персов тянулись аж на добрые 25 вёрст, и по их количеству, можно было себе представить степень и величину разгрома, понесённого авангардом Аббаса-Мирзы!
- Да, определённо жаль, что нам не пришлось поучаствовать! – вздохнул Георгий Гвидоныч, и более уже почти не обращал внимания на плоды работы нашей кавалерии. Через несколько часов, вдали показался запылённый курьер.
- От Мадатова видать, не иначе стряслось что-то – вглядываясь в курьера, предположил Ладога, и не ошибся. Мадатов сообщал Паскевичу что враг уже приближается к городу, а посему, Иван Фёдорович приказал нижегородцам сопровождать его, и поспешил как мог к Елизаветополю, остальным было велено догонять. С небольшими остановками попоить и покормить коней, полк шёл остаток дня и ночь, прибывши в город утром 10-го сентября. Вхождение в город свежих русских частей посеяло разнообразные настроения: армяне воспряли надеждой, а мусульмане в основной массе насторожились. Не теряя времени полк принялся размещаться по квартирам, что всегда сопровождалось гамом, суетой, торгами да разного рода восклицаниями.
Полк благоразумно расположился в армянских кварталах, что традиционно стояли отдельно, и расставив караулы, принялся отдыхать с дороги. Капитану Ладоге с денщиком достались вполне сносные трёх комнатные хоромы, с отдельным входом и довольно приятным видом на пышный сад. Хозяева дома, пожилая мать и взрослая дочь лет 40-ка, очень обрадовались возвращению русских, выражая надежду что они не уйдут.
- Не уйдём хозяйка, не волнуйтесь, побьём Аббаску и уйдут ваши тревоги! – как мог успокоил Ладога старую женщину, и тут же получил приглашение вмести с денщиком пройти к столу.
- Однако какая всё-таки приятность ваше благородие, это восточное гостеприимство, я очень даже рад этаким коллизиям! – высказал свои соображения Чевонец, принюхиваясь к сладкому запаху, прилетевшему из кухни.
- Да брат, это тебе не немцы какие-нибудь, Кавказ! – гордо заметил капитан, и уже проходя на хозяйскую половину, негромко предостерёг ефрейтора – Ты там смотри, не обожри хозяек-то, оне по всему видать вдовые, так что трескай по вежливее!
- Да не извольте беспокоиться, ваше благородие, я же больше чем до сыта, ни в жисть! – поклялся Назар. Пехотные части подошли уже к вечеру, и общее количество войск составило примерно семь тысяч человек, из них семь с половиной батальонов пехоты, полка драгун, двух казачьих, конная татарская милиция и 24-ре пушки. Отряд, в сравнении с персидскими массами, но состоявший на тот момент из лучших частей Кавказского корпуса. Ничего этого не знавший Паскевич, не привыкший к некоему беспорядочному внешнему виду здешних батальонов, сотен и эскадронов, сделал первые для себя нелицеприятные выводы о подчинённых ему войсках, сомневаясь в их боеспособности. Дабы убедиться в своих подозрениях, генерал учинил парад войскам, разбившим неприятеля в Шамхорской битве, и окончательно уверовал в их плохой надёжности. На утро 11-го сентября, им был назначен общий смотр войск, к коему наши драгуны готовились с превеликим усердием, но уже знали и понимая, что генерал, ковавший себя в совершенно иной школе, не изменит своего мнения до самой битвы.
- Как возьмётся он назавтра гонять нас в хвост и в гриву на европейский манер, то-то будет нам политесу! – посмеивались драгуны меж собой, прикидывая и так и сяк, назревающие перспективы. Георгий Ладога со своим денщиком оказались одни из немногих кто не заморачивал себе головы завтрашними манёврами. После сытного ужина, проверив порядок в эскадроне, Ладога с денщиком выпили понемногу винца в комнате первого, поговорили о возможном развитии событий после битвы, а про завтрашнее дело только и сказали, что как не крути кобыле хвост, он павлиньим не станет!
- Мало ли нас новые начальники, всяким вздором донимали? Однако полк живёт, воюет славно, и быть сему и далее! – подвёл итоги капитан, после чего, где-то через четверть часа, оба отошли ко сну, и скоро в разнобой, сотрясали стены дома жутким храпом…
Войска, выведенные утром из лагеря на широкую Елизаветопольскую равнину, по повелению Паскевича начали манёвры по всем писанным и предписанным правилам. Они из боевых линий то свёртывались в каре, то из него развёртывались обратно в линии, а то и маршировали в колоннах. Паскевич требовал от этих войск тех же артистических построений, которым щеголяли полки в европейской России, и понятное дело что от местных перестроений пребывал не в восторге. Он считал, что войска мало выучены, многие не умеют построить каре или линию, и так далее.
Нижегородцам на этом смотру тоже досталось на орехи; им вменялось в вину неумение строится в дивизионные колонны к атаке, которые в этом полку сроду не вводились и не применялись. Полковник Шабельский оказался уязвлён таким поворотом, ибо когда он выводил полк из Царских Колодцев, то писал в донесении что его ребята, горят нетерпением сразиться с неприятелем, и никакое число врагов не устрашит их. Совсем иное мнение выражал о вверенных ему войсках, сам Иван Фёдорович.
- Боже сохрани с такими войсками первый раз быть в деле… Не знаю, как я пойду с этими первобытными!..
Но эти слова стали известны чуть погодя, а пока, маневры Паскевича оказались прерваны выстрелами на аванпостах, и 1-й эскадрон в едином порыве, стремглав понёсся на поддержку своих постов, но персы отошли, ограничившись наблюдением.
- Ага, пожаловали гости, знать скоро и пир будет! – сплюнув в строну, сказал капитан Ладога, издали наблюдая за действом.
- На разведку приходили – заметил поручик Воронец, подъехав ближе.
- Озадачили мы похоже их высочество, такими перестроениями! – хмыкнул Ладога, глядя как 1-й эскадрон возвращается назад. На другой день, Паскевич снова открыл учения, которые вновь оказались прерваны появлением незваных гостей, но уже в значительно большем количестве, чем намедни. Войска молча стояли друг против друга до тех пор, пока персы, так же молча не ретировались.
- Ну что, они нас на терпение что ли проверяют? – сам себя спросил Ладога, и себе же ответил – Напрасно господа-персияне, нервы у нас крепкие, и на испуг нас не возьмёшь!
через какое-то время от полковника прибыл вестовой, и сообщил капитану приказ: войска уходят в город, за исключением графа Симонича с батальоном пехоты, и эскадронов Ладоги и Баградзе. Им предстояло стать резервом для наших аванпостов на случай прорыва неприятеля.
- Похоже ребята, что самого наследного принца в гости ожидаем, не иначе, ишь как персы оживились-то! – сказал своим Георгий Гвидоныч, когда уже остались одни.
- Хмельного никому в рот не брать, увижу кого за этим, оторву башку как пуговицу! – уже чётким, командирским голосом, предупредил капитан, и сам поехал навестить Баградзе. Впрочем, разговор с князем вышел небольшим. Кахи досадовал на неумение Паскевича разглядеть за внешним видом и лоском, истинно воинскую натуру у солдат.
- Что с того, что меня на мундире, не все пуговицы мои, и на левом локте прореха? Пусть он попробует со мной в скачках или в джигитовке посостязаться, погляжу я на его лоск! – горячился Кахи, глядя орлом куда-то в даль. Всё так Кахи, но это первое впечатление генерала, развеется как пустой сон к обеду! Битва с Аббаской всё решит, а там глядишь, генерал нас ещё и похвалит! – сказал ему на это Ладога.
- Я этой битвы Георгий, жду так, как не ждал свидания с горячей красоткой в ясную ночь! – признался князь, на что услышал от друга, примерно такое же душевное терзание. Оставалось только ждать появление самого наследного принца. Немного погодя разнеслась весть, что вся персидская армия стоит в одном переходе от города на Куран-Чае. Это известие заставило местных армян затихнуть в тоскливой неопределённости, а здешних татар охватила великая радость. Всю ночь в городе слышалось пение священных гимнов, и пальба в воздух в честь персов, будущих победителей. Русские войска держались на стороже, всем запрещалось в эту ночь покидать расположение, и быть готовыми ко всему. Впрочем татары, демонстративно не обращали на русских никакого внимания. Тут и там слышались разговоры что персы, многочисленные как песок морской, предводительствуемые самим «великим Аббас-Мирзой, разберут горсть несчастных гяуров по рукам!» О том, что «несчастные гяуры» в прошлом колотили его высочество силами даже меньшими чем у них было сейчас, здешние храбрецы или деликатно умалчивали, либо не желали о том вспоминать и говорить. Однако утром, все они оказались до нельзя удивлены: вместо ожидаемого поспешного отступления, русские барабаны били поход, войска Паскевича двинулись навстречу противнику. Выбор был сделан, и от его верности, зависела теперь судьба компании. И если генерал оказался терзаем сомнениями в пригодности вверенных ему войск, то сами эти войска шли на битву абсолютно спокойно; каждый пехотинец, всадник или артиллерист, знал себе цену, и его абсолютно не пугала численность врага, уже видели, уже ходили, уже били, знаем…
Несколько позже, нижегородцам стала известна та причина, по которой Паскевич, разочарованный войсками Кавказского корпуса, всё же решился идти с ними на серьёзное дело. На военном совете, он предложил встретить персов в узких улицах города, но князь Мадатов, с которым у Паскевича сложились ровные отношения, решительно возразил против такой тактики. Он представил генералу ряд соображений об опасностях, коими будут подвержены наши войска, прямо говоря о неминуемом мятеже татарского населения у себя в тылу, и попадании корпуса в ловушку. Сам Мадатов ратовал за наступательные действия, в чём его решительно поддержал начальник штаба Вельяминов. Взвесив всё и вся, Паскевич согласился на наступление, а Вельяминов, вроде бы сказал Мадатову в приватном разговоре: «Тештесь князь, но как бы в последствии нам не пришлось быть в ответе!»
По мимо всего прочего, стало известно, что в ночь на 13-е сентября, в палатку Мадатова явились трое армян, бежавших из персидского лагеря. Они сообщили что персы оставили за городом Тер-Тером все тяжести, налегке перешли Курак-Чай, и движутся вперёд. Его высочество вознамерился было атаковать русских ночью, по примеру Котляревского под Асландузом в минувшей войне. Но военный совет отверг эту идею ( персы не воевали ночью, и не умели этого делать ) и наступление отложили до утра. Один из армян был слугой, другой авантюристом прошедшим все огни и воды, а третий, Беглеров, родственник русского чиновника, служившего переводчиком при тегеранской мисси, вызвали у Мадатова доверие. Он пригласил к себе графа Симонича, и они вместе отправились к Паскевичу, чтоб сообщить ему полученные сведения. Паскевич лично расспросил Беглерова, после чего и приказал готовиться к походу. Мало того, в ту же ночь, в лагерь прискакал ещё один человек с известиями, некий татарин из Шамшадиля. Едва переведя дух, он потребовал провести его прямо к генералу, где и рассказал Паскевичу, что хан эриванский со всем войском, прошёл Делижанское ущелье, и теперь уже находиться в тылу русского корпуса. Татарин уверял что служил у сардаря проводником, и оставил того в Шамшадиле. Впоследствии выяснилось, что донесение ночного гонца оказалось неверным, хана не было в Шамшадиле, он ещё только шёл от Гокчи. впрочем подобные случаи не были редки в тех краях, многие ловкачи так зарабатывали себе на жизнь.
Ну а пока, Паскевич обратился к окружающим с вопросом «Что делать?» Граф Симонич вышел вперёд и сказал, что побьём Аббаса, уйдёт и хан. Вот такие обстоятельства и сподвигли прославленного генерала идти в поход, а не сидеть в обороне. Русские заняли позиции в нескольких верстах от Елизаветополя, на широкой равнине, тянущейся между реками Ганжа и Курак-Чай, до самой Куры, в кою они впадают, и лишь у истоков этих рек, есть небольшие возвышенности, заканчивающиеся где-то в 12-ти верстах от города. Одно из таких возвышений, наши войска тотчас же оседлали, отправив во все стороны усиленные разъезды для наблюдения за неприятелями. Однако персы пока не показывались. Затаившаяся молчаливая степь, в мрачной и недоброй тишине которой, казалось замерла вся природная жизнь, глядела невидимыми глазами на русские полки и батальоны. Ни порыва ветра, ни стрекотания насекомых, ни писка полевых грызунов, ничего не нарушало этой обманчивой и страшной тишины. Воображение, просыпавшееся в такие минуты у людей перед сражением, манило их в такие минуты, как бы подзывая прозрачными, узловатыми пальцами к себе: «Приди-и… иди сюда-а… тут широкая сте-епь… она непростая эта сте-епь… сотни, сотни племён и великих народов прошло через неё за тысячи лет… Она шумела городами и базарами-и… кочевьями и станами-и…и, всё это лежит теперь в её недрах… приди-и… не бойся-а!..»
Нижегородцы традиционно в таких случаях делились на три дивизиона по два эскадрона в каждом, и ожидали приказаний. Ладога и Баградзе, чей 2-й дивизион под командованием майора Покровцева, готовился к битве, молча взирали в даль, сосредоточенно прислушивались и ждали. В нескольких верстах впереди, в степи виднелся какой-то памятник, о принадлежности которого и справился беспокойно сидящий в седле ефрейтор Червонец.
- По приданиям, что слыхал я от местных, он воздвигнут в шестом веке магометанской эры, в честь знаменитого поэта. Абуп-Хасан-Низами, персидским царём – чуть повернув голову, ответил ему капитан.
- Вона как! – ахнул Назар, чуть подвинув вверх козырёк своего драного кивера – Это уже в ту старину, такие статуи сочинителям ставили, право дивно!
- Поэт достойный, потому и поставили – уважительно добавил капитан, и оглядев ещё раз подшефного, иронически приказал – А ну кончай ёрзать! Ты что, афедроном своим на гвоздях что ли сидишь, или боишься?
- Да бог свами, ваша бродь! – сразу собрался ефрейтор – просто я всегда так перед боем, не сидится мне на месте, интересно вон, чего будет? – закончил Червонец объяснение.
- Интересно брат будет, это уже не переживай, шкурой чувствую, что наш удар, основным будет! – продолжая глядеть перед собой, проговорил капитан.
- Ну, это как выйдет! – деловито заметил Червонец, невольно приосаниваясь. И вот, примерно в 10 часов утра, за каменным изваянием показались густые массы неприятельской армии, шедшей от Куракчайской почтовой станции. Видимые как на ладони с занимаемых русскими высот, супостаты представляли собой довольно красочное зрелище. Впереди основной массы, с боевыми кликами ловко джигитовали перешедшие к персам, изменники-татары; некоторые их шайки съезжали с большой дороги, намереваясь напасть на русский обоз поставленный вагенбургом.
Другие шайки, из жителей окрестных деревень, понемногу занимали соседние высоты, но судя по их поведению, они готовились выжидать развязки дела, дабы храбро пристать к победителю, дабы не опоздать упаси аллах, к дележу добычи.
В русских рядах продолжала царить полнейшая тишина: и пехота, и кавалерия спокойно наблюдали за действиями неприятеля. Уже вступил в свои права полдень, когда персидская армия с распущенными знамёнами и барабанным боем, стала приближаться к русским позициям. Паскевич быстро отдал соответствующие распоряжения: пехота стало в ружьё, батальон ширванцев и чуть дальше егерский, образовали первую линию. Между ними, в центре, развернулась 12-ти орудийная батарея первой роты кавказской гренадерской артиллерийской бригады. Позади них, слева за Ширванцами, быстро строились в колонны батальон Грузинского полка, а за егерским справа, батальон карабинеров. Ещё по две роты от тех же полков, с орудием при каждой, встали уступом за первой линией, и свернулись в каре чтобы прикрыть фланги от удара конницы. Над этими двумя линиями, начальствовал князь Мадатов. Дивизионы нижегородцев заняли позиции позади второй линии, равномерно расположившись по фронту. Небольшой резерв составил полтора батальона херсонских гренадер с полудюжиной пушек. Другие две роты этого полка с парой орудий, остались оборонять вагенбург. Казачьи полки Костина и Иловайского вместе с союзными татарами, разместились на флангах для прикрытия боевого расположения. Однако Паскевич видел и понимал, что на татар, сильно полагаться не приходиться, а казачьи полки, значились таковыми только на бумаге, и в обоих, не набиралось и пятисот сабель!
Вот этими-то силами и небольшим пополнением в 8000 человек, и предстояло схлестнутся в смертельном поединке с армией принца, в более чем 40 тысяч сабель и штыков. Честь начать первыми, выпала персам, и какое-то время, они шли однородной густой массой, словно саранча, надвигаясь на русские линии. Но неожиданно персы остановились и начали разворачиваться вправо и влево. Густые массы пёстрой конницы торопливо скапливались на флангах конная артиллерия торопливо выезжала на позицию. За этой линией, уже хорошо становились видны ряды верблюдов, навьюченных горными пушками и лёгкими фальконетами, а сразу за ними, стояла отборная шахская гвардия и регулярная конница.
Развернувшись на весь свой фронт, армия принца замерла, и тоже принялась ждать атак от своего противника. Во взаимном ожидании прошло около часа. Находившиеся близ Паскевича граф Симонич и полковник Греков, командир Ширванского полка, стали убеждать генерала начать сражение первыми.
- У Аббаса-Мирзы не достаёт решимости начать первым, и, если мы, не атакуем его, принц уйдёт, не дав сражения, а мы, упустим шанс разбить его! - стал убеждать генерала граф, и Паскевич заметно заколебался. Как говорили позже, генерал, при виде такой массы врагов, хотел уж было отступить, но Симонич и Греков убедили его что опасности нет, и битва будет выиграна.
- Надобно атаковать неприятеля, наши кавказские солдаты не привыкли к обороне, они всегда нападают! – уверенно сказал граф Симонич.
- Вы, убеждены в победе? – ещё раз в лоб спросил Паскевич, думающий что-то своё.
- Убеждён! И мой товарищ, полковник Греков, тоже ручается за успех своей головой!
- Ну, коли так, то ступайте и с богом!
Симонич и Греков птицами взлетели в сёдла, и понеслись к своим частям, дабы навеки вписать свои имена, в славные страницы той войны…


Х Х Х


Русские линии заколыхались, и пришли в движение по всему фронту, наступая на вражеские полки, заслонявшие собой горизонт. Почти вся пехота принца, 18 батальонов сарбазов по тысяче в каждом, ощетинившись штыками стояла в центре вогнутой линией, как бы намереваясь идти на обхват. На флангах сарбазов стояло по три с половиной тысячи, и 9.500 в середине тремя линиями: тавризские батальоны в первой, три батальона отборных войск в третьей. С флангов, сарбазов прикрывала иррегулярная конница племён, причём на левом, она стояла за рекой. Впереди пехоты, одной большой батареей, персы рассредоточили по два-четыре орудия 26 пушек регулярной артиллерии. Позади сарбазов расположились до сотни замбуреков, лёгких пушчёнок, коих ещё называли фальконетами. Не остался в стороне и младший сын принца, Исмаил-Мирза, под началом которого состояло шесть батальонов джанбазов, стоявших в тылу напротив центра персидской линии, сразу за замбуреками.
Общая протяжённость боевых порядков персов, составляла порядка трёх вёрст в ширину, и до одной в глубину. Десятки разноцветных знамён и сотни бунчуков полыхали и блистали над рядами воинов, создавая впечатление о хлопаньи множества крыл.
Наконец персы не выдержали, ахнула первая пушка, чей дым мсразу же разошёлся в стороны, и русский отряд остановился, ожидая нападения, а центральная батарея, при которой находился сам начальник штаба Вельяминов, ответила дружным залпом, и орудийный огонь сразу же охватил всю боевую линию, сражение началось!..
Персидская артиллерия открыла плотный огонь по атакующим, а племенная конница с диким гортанным визгом понеслась вперёд, начавши охват русских с флангов и пытаясь зайти в тыл. Пришли в движение и сарбазские батальоны, чей полукруг медленно и неумолимо начал сжиматься. По всему фронту затрещала ружейная пальба. Князь Мадатов на своём карабахском коне, спокойно, не обращая внимания на адский огонь персов, объезжал свои ряды и воодушевлял бойцов на стойкость и терпение, да вселяя уверенность в победу.
Второй дивизион нижегородцев стоял в развёрнутом строю, привычно наблюдая за ходом сражения, ожидая приказа к атаке. Пустых разговоров не велось, всё внимание драгун занимало закипевшее сражение. Меж сходящимися словно два потока армиями, оставалось всё меньше и меньше пространства, да и то уже застилал пороховой дым, а воздух, насыщался грохотом барабанов, ружейным треском, да боевым кличем неприятеля; русские линии продолжали идти ровно и молча. Увидев атаку азиатской конницы, капитан Ладога подумал вслух.
- На фланги понеслись, казаки с татарами такую тьму не сдержат, опрокинуться…Вся надежда теперь на артиллерию да пехоту…
- Ну, эти устоят. сдюжат – уверенно заметил Червонец, пристально вглядываясь в закипающее варево кровавого гуляша.
- Главное, чтобы Паскевич нас в бой вовремя бросил, забыв о своей предвзятости! – озабоченно отозвался сбоку поручик Бобальевич, слегка пригладив левой рукой свою бородку.
- Глядите-ка, братцы! Первый удар на наше левое крыло пришёлся, завертелось! – не утерпев выкрикнул кто-то с сзади, и как показалось Ладоге, это прапорщик Балаховский, Евгений… пылкий излишне, и проигрывать не умеет, оттого и в карты его уже почти не берут.
- Опрокинули наших, ах ты ж дьявол! – донёсся голос князя Баградзе, на что майор Покровцев, командир дивизиона, строго заметил.
- От-ставить восклицания! И без того было понятно, что казаки и татары удара не выдержат такого… Всё разъясниться ребята, ждём!
И действительно, на левом фланге уже в первые минуты боя, стал назревать нехороший момент. Огромная масса вражеской конницы, обскакав первую линию, и обдав её роем пуль и стрел, понеслась затем на две роты Грузинского полка, стоявших уступом в каре меж 1-й, и 2-й линиями. Стрелки немного пошатнулись, и начали отступать в некотором беспорядке. Казаки и татары оказались моментально опрокинуты, и помчались назад. Драгуны 2-го дивизиона не видели, да и не могли видеть со своих мест, как Паскевич в сопровождении одного адьютанта, пешком обходя интервалы линий, по воле рока, господина случая, или шутницы-судьбы, очутился в толпе беспорядочно бегущей татарской милиции. Абсолютно ровным и спокойным голосом, генерал обратился к воинам, и приказал им взять себя в руки, и перестроится. Момент наступал по истине критический, но уверенность Паскевича и его спокойный тон, подействовали на татар магически. Они быстро пришли в себя и заново перестроились.
Впереди, у центральной батареи, тоже становилось жарковато. Граф Симонч заметил, что его гренадеры, на которых с диким визгом летела туча персидских всадников, уже заколебались, и вот-вот могли податься назад. Дело спас поручик Вратов, командир третьей роты, личным примером воодушевивший товарищей, и гренадеры стали насмерть. Для драгун 2-го дивизиона, на какие-то мгновенья, стало приятной неожиданностью, что разлетевшаяся во всю прыть вражеская конница, вдруг как по волшебству стала, словно вкопанная, не смея лететь дальше…
- Что там за чёрт? Чего они остановились? – на пару мгновений, озадачился капитан Ладога.
- Так левый фланг оврагами прикрыт, небольшим, из степи его не видно, но уж очень крутой собака, бездорожный, не на каком скакуне его не перескочишь! - донёсся вдруг голос майора Покровцева. Драгуны облегчённо загудели, становилось ясно что именно на это, генерал и рассчитывал.
А меж тем, по скучившейся вражеской кавалерии открыл убийственный огонь целый батальон грузинцев, да ещё налетели вернувшиеся казаки и татары: заплясали в воздухе кривые клинки, зазвенела-завопило пронзительно сталь, и передние всадники несмотря на свою многочисленность не выдержали, и бросились в рассыпную, открыв под удар свою пехоту.
- Гляди ребята, кажись наша берёт, а? – с надеждой воскликнул с другого бока поручик Воронец, привставший даже на стременах, дабе лучше видеть жаркую баталию.
- Погоди Лёшка, конница ихняя дрогнула, а сарбазы стоят и огонь им нипочём, вон как ловко неровностями местности пользуются! Лучше стали чем в ту войну, много лучше, но мы их один чёрт поколотим; ни русской сабли, ни русского штыка они не выдержат! – с расстановкой пояснил ему Ладога, тоже чуть приподнявшись на стременах, бросив денщику по ходу «Да не ёрзай ты в седле, чёртов кум!» «Да я ж не ёрзаю!» тихо донеслось в ответ. Весь дивизион как один человек, замер в ожидании.
Персидские батальоны, пользуясь условиями местности, уже стали заходить в тыл всего русского расположения, но им не хватило толковых офицеров, что сумели бы в эту минуту, воспользоваться выпавшим шансом на успех.
Паскевич, спокойно и хладнокровно взиравший с высоты за колебанием маятника битвы, тоже заметил назревавшую опасность, и быстро приказал выдвинуть из резерва батальон херсонцев с четырьмя пушками, и здесь же подозвал стоявшего поблизости полковника Шабельского. Указав ему на подходившие сарбазские батальоны, генерал коротко приказал.
- Истребите их!
Полковник молча козырнул, и поскакал к третьему дивизиону.
- Сигнал к атаке! – громко приказал трубачу, и едва труба, задрожав медью выпустила нужный сигнал, весь дивизион, в купе с его командиром майором Чеботаевым, подавшись правым плечом, начал развёртывать свой фронт. Секунды бежали как песочек в часах, полковник повернулся в седле, рывком выхватил шашку, и зычно прокричал.
- За мной р-р-ебята-а! Ур-р-р-а-а!!!
И две сотни лужёных глоток разом повторив боевой клич да засверкав шашками, ринулись за своим бесшабашно храбрым полковником в атаку. Оглушительным, но беспорядочно нестройным залпом обдали их неприятельские шеренги, и немало драгунских сердец захолонуло в тревоге и страхе, когда лошадь их полковника, вдруг стала оседать… Шабельский оказался невредим, а командир 6-го эскадрона штабс-капитан Червонный, покатился с раздробленной рукой. Но никто и ничто уже не могло остановить драгунский натиск. Русские кавалеристы в буквальном смысле проломили вражеские ряды, смешав и перетоптав передние шеренги, начавши тут же крошить и сечь шашками всех оных и прочих. Хриплые крики, вой, проклятия, мольбы, захлёбывающееся бульканье смертельно раненых, лязг шашек о штыки и приклады, дикое лошадиное ржание, звон уздечек, лопающиеся звуки пробиваемых и растоптанных персидских барабанов, треск ломающихся ружей, хряск раздробленных костей, свист сабель и шашек, выстрелы, лютейшая матерная брань, всё это, одним живым клубком свилось-скаталось в дикий вихрь-водоворот, размеры которого лишь только нарастали…
Персидская конница, придя в себя от первой неудачи и видя, что драгуны творят с сарбазами, ринулись всей массой на выручку последних. Удар персов пришёлся с двух сторон, и драгуны очутившись как бы в тисках, сначала оказались отброшены, а их ряды расстроились, но: они, уже издавна привыкшие к подобным схваткам, с удивительной быстротой и проворством, сбились в кучи, и уже безо всякого строя-ряда, вновь и вновь с удвоенной яростью бросались на персидские батальоны и их всадников, хотя самих драгун осталось к тому моменту на треть меньше, и силы их начали ослабевать…
Второй дивизион отлично видел, как понеслись в атаку их товарищи, как врубились словно в заросли лебеды в персидские ряды, и как пошла лихая рубка.
- С полковником то нашим что там? – обеспокоенно спросил кто-то сзади, на что поручик Бобальевич неопределённо ответил.
- Поди там угадай в такой кутерьме, может ранен, а может просто лошадь убили…
- Наши вроде не вскинулись, не закипели, значит живой скорее всего!.. – от себя добавил Ладога, тревожно вглядываясь в бешенный вальс сечи. Ох и беспокойно же тянулись эти минуты, даже драгунские кони чего-то почувствовав, стали тревожно трясти ушами, притоптывать копытами, фыркать и похрапывать.
- Ну, ты что, Вороной, чуешь чего, или застоялся? – наклонившись к самому уху своего жеребца, вопросил того, Георгий Гвидоныч – Ничего, не тоскуй, скоро полетим! – добавил капитан, и снова распрямился в седле. Эх, видел бы их теперь, генерал Паскевич! Драгуны, по примеру многих кавказских всадников, имели при себе помимо положенного по уставу оружия, ещё изрядное его количество, вне оного предписания. Кроме карабинов, шашек и пистолетов в седельных сумках, нижегородцы заводили себе другие пистолеты, (их совали за пояс или вешали на импровизированную перевязь как у многих горцев) кинжалы, ножи и тесаки, и главное, удобные короткоствольные мушкетоны с расширенным на конце дулом, кои можно было заряжать пригоршней пуль сразу. у большинства, к сёдлам даже топоры крепились, весьма нужная в лесистых горах вещь. Весь этот не предусмотренный артикулом арсенал, сорви-головы из 44-го полка довольно ловко размещали при себе в сёдлах, и некоторые (да даже и большинство) явились при таком параде на «смотрины» к Паскевичу, чем и озадачили генерала до известной степени. И сейчас, перед атакой, многие по привычке проглядывали личное снаряжение. Ладога проверил своё загодя, а посему не отрывал взора от кипевшей рубки. Но вот внезапно показалась вернувшаяся часть персидской конницы, что ринулась на выручку сарбазам, охватив 3-й дивизион с боков, и положение драгун начало ухудшаться на глазах.
- Ну какого мы тут ждём?! Надо ж на выручку идти, наших-то окружили почти! – пылко воскликнул Кахи, приподнявшись на стременах.
- спокойнее Баградзе, держите себя в кулаке, скоро ударим! – уверенно бросил ему майор, и уже через минуту к нему подлетел взмыленный вестовой с приказом об атаке. Трубач привычно протрубил, дивизион единым организмом тронулся с места развёртываясь из колонны во фронт. Майор Покровцев плавно вытянул свою шашку, следом за ним с железным шелестом взмыли над головами две с лишним сотни других, и Покровцев, в полоборота глянув на свой дивизион, зычно крикнул.
- За Отечество и государя, за мной! Ур-р-р-а-а-а!!!
- Ура-а-а!!! – привычно подхватили бывалые всадники, и весь дивизион, вихрем понёсся на помощь своим товарищам. Впереди показался крутой скалистый овраг, укрываясь за которым, отстреливались бойцы Грузинского полка. Драгуны широкой дугой обогнули его, и что называется с ходу, врубились в пёстрые толпища племенной конницы с тылу. Впрочем, достойной конной рубки на сей раз не вышло. Ладога, уже механически, даже почти машинально смахнул с плеч одну косматую голову в остроконечной шапке, с трёх замахов зарубил ещё двоих, (тоже самое едва ли успели проделать и остальные бойцы дивизиона) как вся персидская кавалерия, продержавшись буквально пару минут, брызнула во все стороны и рассеялась по полю. Тут-то оба дивизиона разом и насели на пехоту! Те сарбазы что замешкались, изрублены были мгновенно, а прочие, разбившись на отдельные кучки, залегли в канавах и густом кустарнике.
- Выбивай их сволочей! Вперёд ребята! - рявкнул полковник Шабельский, красуясь уже на другом коне. Ладога ринулся со своим эскадроном прямо на кустарник; вражеская пуля ударилась в пояс и расплющилась о рукоять пистолета, прочие жужжали и выли мимо. Вороной грудь влетел в затрещавший кустарник, Георгий Гвидоныч правой ногой отбил в сторону блеснувший штык, а его обладателя зарубил уже Червонец, летящий на полкорпуса позади командира. Драгуны принялись рубить сарбазов на все боки, а те, потеряв последние остатки какого-либо порядка, превратились уже в беспорядочные толпища. Один из персидских офицеров оказавшись прямо перед лошадью капитана, яростно и хрипло что-то прокричав, вскинул руку с длинным пистолетом (а Ладога уже вздыбил коня,) и бабахнул выстрел.
Опустившись, капитан косо полоснул шашкой, и отрубленная кисть с дымящимся в ней пистолетом закувыркалась в воздухе, а уже следующим ударом, Ладога дорубил рычавшего от боли офицера. Персы яростно огрызались парируя удары ружьями, махали ими как дубинами, в безумной смелости пытались бросаться на всадников с кривыми кинжалами, но груды тел в синих куртках продолжали расти на глазах. Уже потоптали-перекололи тех пехотинцев что залегли в канавах (драгуны на всём ходу свесившись с сёдел, доставали их концами шашек и там) уже почти уничтожили густой кустарник, укрытие других, и наконец выбили-вышибли персов на более ровную местность. Сарбазы, потеряв строй сбились в грозные кучи, и под несколькими знамёнами ещё продолжали сопротивление. Драгуны ударили на них, не давая им перевести дух. Ладога не без труда выбрался из остатков кустарника, и отдышавшись огляделся: верного денщика нигде не было. «Вперёд значит пошёл!» промелькнула у капитана мысль, и тут чей-то громкий голос возвестил что штыком ранен Баградзе. Ладоге не достало времени выяснить степень ранения князя, битва ещё далеко не была окончена, и Георгий Гвидоныч ринулся дальше, туда, где рубился его эскадрон.
Над одной из кучек сарбазов, развивалось большое полотнище красного цвета с золотым львом, держащим в лапе меч, символ могущества Персии. Вот за это знамя и закипела особо жаркая схватка, схватка до конца, насмерть. В этом сражении, при Шабельском неотступно находился в качестве ординарца, молодой унтер-офицер Жилин, нашедший полковнику нового коня, взамен павшего в начале битвы. Ловок и смел был ординарец Шабельского, прикрывая в драке бока и спину командира, а а когда все бросились добивать плотные кучки сарбазов, одним из первых врубился в ту, где полыхало на ветру, заветное знамя…
Драгуны разом врезались в персидские кучи, и неутомимо заработали шашками. Ординарец Жилин, разметав своим конём сарбазов, срубил знаменщика-байрактара, и не успело знамя упасть, ловко подхватил его за древко левой рукой, и уже почти развернулся к своим, как персидская пуля поразила его практически в упор. Мёртвый ординарец выронил знамя, и повалился с седла сам. За упавший стяг закипела дикая и кровавая свалка. Туда же ворвался и Ладога с частью своих сорви-голов, среди которых вынырнул наконец и Червонец с перемазанным кровью лицом, но не раненым. Персы, отчаянно, как только могли защищали свой символ, но с ещё большим упорством, напирали на них русские. Вот персам наконец удалось подхватить с земли своё знамя, но удержать его так и не сумели.
Едва сарбазы схватили знамя, на них разом кинулись капитан Клевицкий, поручик Ландграф, прапорщик Кривопляс, вольноопределяющиеся унтера Юрий Плескун, и Сашка Крапицын, да рядовой Никита Жохвистов из разжалованных офицеров. В нечеловеческой резне и рубке, они всё же вырвали священный трофей из рук сарбазов. Но, кто именно из героев дня выдрал древко золотого льва, на конце которого вместо копья красовалась отлитая из серебра кисть правой руки с распростёртыми пальцами, осталось тайной истории; «виновника» так и не нашли…
Драка за знамя оказалось последней схваткой в этом месте сражения: по рассеиванию порохового дыма и пыли, драгуны увидели что биться уже не с кем; те из сарбазов что не лежали вповалку изрубленными грудами, из коих доносились хриплые и протяжные стоны, уже обратились во всеобщее бегство, и лишь в дали, почти на горизонте, мелькали остатки вдрызг разбитой кавалерии неприятеля. А когда сюда примчался на подмогу батальон херсонцев, то им, с долей шутки в голосе, пояснили что они, малость не поспели.
- Шабаш братцы, замешкалися вы, без вас вон порубали-покрошили сарбазов, но за участие спасибо! – капитан Ладога приложил руку к груди, где на мундире, отсутствовала одна пуговица, и окружающие беззлобно засмеялись.
- Ничего, мы ещё вон в центре да на правом фланге своё возьмём! – не смутившись ответили херсонцы, но на большие разговоры времени уже не оставалось, битва ещё была не окончена. Вскоре, подоспела и союзная татарская конница, которою Шабельский отправил вдогонку за бегущими, а сам быстро развернув и перестроив свои дивизионы, повёл их на помощь своим в центре, где разворачивалась весьма тяжёлая и страшная битва. Незадолго до того как на русские позиции пошло сразу 18 вражеских батальонов, , Мадатов приказал своим двум батальонам бросать к чертям ранцы, и приготовиться к атаке. Два батальона против восемнадцати! Словно бы возвращались славные времена непобедимого Котляревского, когда солдаты, готовясь исполнить приказание молча обнялись друг с другом на прощание, и уже хотели было рвануться вперёд, но, князь удержал их.
- Стой ребята! Подпускай персиянина поближе, ему труднее уходить будет!
Солдаты замерли. Огонь 12-ти орудийной батареи сосредоточенной начальником штаба Вельяминовым по наступающим сарбазам, заставил последних заколебаться, замедлить движение, и наконец замереть в нерешительности. Этого, князь Мадатов только и ждал, момент для контрудара был самый подходящий. Князь выхватил свою шашку и громогласно закричал.
- Ур-р-а-а-а!!!
Этого оказалось достаточно чтобы ширванцы и егеря, первыми бросились вперёд, за ними ринулся батальон грузинцев, на чуть ли не в десятеро превосходившие их силы неприятеля. Страшный рукопашный закипел!..


Х Х Х


Контратака русских батальонов при поддержке своих орудий, ошеломила персов, не ожидавших на себя такого нападения. Передние их ряды подались назад и смешались напирая на задних, ломая строй и превращая всё построение в неописуемую кашу, куда и ударили с разбега русские штыки. Все русские офицеры, включая командиров полков, Грузинского – графа Симонича, и Ширванского – подполковника Грекова, яростно и безрассудно бились в первых рядах, подавая бойцам личный пример и они, видя в какой опасности их командиры, напирали на сарбазов с нечеловеческой яростью, буквально выбивая их целыми шеренгами. Земли под ногами уже не стало, дерущиеся ступали по громоздящимся телам, спотыкались о брошенные ружья, пинали гулко лопавшиеся пузатые барабаны, затаптывая всё это. Во многих местах, уже невозможно становилось биться ружьями; в ход пошли тесаки да кинжалы, или тяжёлые пистолеты вместо дубинок. Напряжение мускул и жил у русских бойцов, было воистину сверхчеловеческое!
Не доставало не то, что минуты, пары секунд не было на то, дабы перевести дух в страшной резне: сражён один враг, а рядом уже ещё несколько на тебя лезут, и солдаты наши, работали своими штыками так, что походили на механические машины уничтожения! Многие даже перестали ощущать получаемые раны, из коих рудою сочилась кровь, чем приводили сарбазов шаха, порою в суеверный ужас...
Немало русских бойцов рассказывали потом у костров попыхивая трубочками, как видели своими глазами, что бок о бок с ними, сражались их ранее погибшие уже в прежних баталиях, товарищи…
Когда вместе с кровью, из ширванца или грузинца уходила сама жизнь, солдат молча падал в движении, и уже не поднимался. Подполковник Греков, забрызганный кровью, в полурастрёпанном мундире, рубился в гуще схватки, когда, зарубив очередного врага, вдруг лишился сабли; она оказалась выбита прикладом, но бывшие при нём солдаты, не дали Грекова в трату: они быстро прикрыли командира, и он уже через пару секунд орудовал подхваченной из груды тел пикой.
- Напирай ребятушки! Напирай! Скоро не устоят, побегут басурмане! – зычно кричали офицеры. Командир ширванцев подполковник Греков, перед сражением убеждая Паскевича в победном его исходе, сказал генералу что за успех, он ручается своей головой. Подполковник свою клятву, сдержал…Неприятельская пуля ударила Грекова внезапно, он вздрогнул, покачнулся, и не выпуская пики из правой руки, тяжело повалился набок.
- Братцы! Подполковника убили! Греков погиб!!! – хрипло закричали его ширванцы, и загоревшись мщением, с ещё большей яростью бросились на сарбазов, не давая пощады никому и не беря пленных, их просто некому было бы стеречь в тот момент.
Граф Симонич, дерясь в перемешавшейся каше, внезапно пал на руки своих солдат, пуля раздробила ногу.
- Оставьте со мной цирюльника и унтера… Вперёд ребята! Там ваше место! – превозмогая дикую боль, с белым как мел лицом, приказал граф, указывая окровавленной рукой вперёд, и солдаты, хотя и скрепя сердце, но исполнили приказ командира. Место погибшего Грекова занял майор Юудин, один из старейших ширванцев, и уже под его началом, солдаты обоих полков, продолжили ожесточённо нападать и громить противника. Наступила кульминация этого рукопашного дела; с флапнга, по и без того уже расстроенным персам, стремительно ударил полковник Шабельский с четырьмя своими эскадронами. этого, сарбазы уже и вовсе не выдержали; драгуны, одним бешенным натиском проложили себе дорогу сквозь ряды синих курток в самую их середину, круша, рубя и разбрасывая на своём пути всех и вся…
Много сарбазов обратилось в массовое, а точнее стадное повальное бегство, но и тех кто бежать не смог или не захотел, оставалось ещё весьма много, и они отчаянно стояли за свои жизни. Эскадрон Ладоги истреблял перемешавшийся вражеский батальон, над которым продолжало развиваться полотнище, драка кипела знатная! Молодой прапорщик Волашинский, прорубившись к стягу и уже коснувшись рукой его древка, был в упор сражён двумя пулями, а ворвавшийся из ниоткуда штабс-капитан Клевицкий из 3-го эскадрона, получил штыковую рану, но в седле удержался.
- Сашка! Выходи из боя ко всем чертям! Истечёшь кровью! – на скаку проорал ему Ладога, проносясь мимо, не имея даже времени чтобы поглядеть, выполнил приятель его просьбу, или же нет…
Зарубив после четырёх рядовых рослого офицера, остался без коня прапорщик Кривопляс, шальная пуля наповал убила конягу прямо в ухо, но офицер успел выпрыгнуть из седла, и с яростными матюгами, пешим бросился на двух пятившихся от него сарбазов, пытавшихся прикрыться от него штыками. Бапрон Лапндграф, вознамерившийся прийти товарищу на помощь, вздыбил коня закрываясь от выстрела, но неприятельская пуля ударила лошадь точно в горло, и поручик кубарем покатился из седла. Впрочем он, по примеру приятеля, продолжил драться пешим порядком.
Прапорщик Балаховский, из 2-го дивизиона, со всем своим неограниченным пылом не умеющего проигрывать игрока, один ворвался в кучу персов, и крутясь во все стороны как ужаленный, неистово заработал шашкой. И несдобровать бы неудержимому прапорщику, если б не Коста Бобальевич. Когда излишне увлекшийся Балаховский получил прикладом увечье левой руки, в глазах его всё потемнело, и он уж решил, что вот теперь-то уже ему конец, сбоку стремительно подлетел Бобальевич с пистолетом в одной и шашкой в другой руке. Бахнул в упор рослого сарбаза, намеревавшегося другим ударом добить прапорщика, срубил второго, стоптал конём третьего, и пока прочие бросались в разные стороны, вывел Балаховского за узду его коня к своим.
Ефрейтор Червонец, на сей раз не терялся от командира далее нескольких шагов. Оба рубились с бешенным напором и яростью; врагов оставалось ещё ну очень много, их следовало разгромить, разбить, уничтожить как нечто целое, во что бы это ни стало.
Генерал Паскевич лично стал свидетелем неистовых и яростных атак нижегородцев, и что называется прозрел. Только теперь, прославленному на европейских полях воину, открылась подлинная суть, солдат Кавказского корпуса! Впоследствии, он называл 44-й полк, лучшим кавалерийским полком всей линии. Ушли как вода в песок его предвзятость и сомнения, улетучилась уверенность в непригодность войск, всё, абсолютно всё, показало ему Елизаветопольское сражение! И это генерал пока ещё не знал, что такая масштабная битва в истории полка, была первой! Кавказские драгуны, слыли мастерами другой войны, войны малой, которую они в совершенстве познали в безымянных рубках и сечах на берегах Кубани и Терека, в недружественных горах Лезгистана, и в цветущих долинах Грузии, за 40 лет своего пребывания на Кавказе.
Наконец, усилием пехоты и кавалерии, сражение в центре было выиграно. Вся регулярная персидская пехота, с таким трудом выученная и подготовленная англичанами, перестала существовать. Оплот шахской власти и его надежда, был разбит наголову, бежал и рассеялся в совершенном беспорядке!
Персидская конная артиллерия, умотала с поля боя столь ловко и стремительно, что пустившиеся в погоню русские войска, её даже не увидели.
- В погоню! Добить их! не дать собраться и оправиться! – гарцуя приказал Шабельский, и драгуны в купе с подошедшими татарами, ринулись ведомые полковником в лихую и захватывающую погоню!
Капитан Ладога при помощи трубача, собрал свой поредевший эскадрон, и на одном дыхании прокричал.
- Ребята! На Курук-Чай, там их лагерь и обозы, пленных не брать, пускай шах себе из глины сарбазов лепит, за мной! – и первым полетел вперёд, увлекая за собой и остальных. Степь вновь загудела гудом от топота копыт, погоня!..
Вылетев на открытый простор, русская конница уже не сдерживала себя. Георгию Гвидонычу и остальным, сразу бросились в глаза беспорядочные, стадообразные толпы бегущих в слепом ужасе сарбазов, , а много дальше улепётывала и персидская конница. Пехоту настигли быстро, и пошёл заключительный акт кровавой драмы в степи Елизаветополя, рубка бегущих. Спастись удавалось лишь единицам, тем, кто догадался упасть раньше чем их настигнут страшные всадники, или бросившись в сторону, нашёл себе какой-либо бугорок, канавку или же куст: конница рубила беглецов на скаку, не задерживаясь и не гоняясь по степи за отдельными сарбазами. Но даже эти, последние усилия и манёвры, ничего не могли гарантировать спасшимся от русских сарбазам. За драгунами, казаками и татарами, спешили солдаты Грузинского и Ширванского полков, да неутомимые егеря, коих казалось, и сам шайтан не взял бы. Те кучки сарбазов что не достались под сабли и шашки русским всадникам, попали следом на штыки и под пули русских пехотинцев. Однако даже этим страшным делом, судьба регулярной шахской пехоты в тот день, ещё далеко не осталась исчерпана!
Те местные татары, из окрестных селений, что вооружившись стояли на ближайших высотах и выжидали чья возьмёт, в один момент переменили свою политическую ориентацию. Ставши живыми свидетелями массового бегства с поля боя вначале всей конницы, а следом подскакивающей на диких ухабах артиллерии, а за ней и остатков пехоты, местные сразу смекнули что дело персов дрянь, и бросились всем скопом нападать, грабить и убивать своих вчерашних союзников, коим клялись вместе резать нечестивых гяуров. Последнее, для толп и без того несчастных, чудом уцелевших сарбазов, оказалось выше их сил…
Драгуны Шабельского гнали и рубили персов до Курукчайской станции, добрых 12 вёрст, оставив за собой степь, усеянную телами в синих куртках. Персы бежали столь стремительно, что не задержались в собственном лагере ни на минуту, пролетев сквозь него как ураган. Однако и русская конница не задержалась в богатом персидском лагере, с его палатками и тюками с добром, Шабельский приказал продолжить преследование. Капитан Ладога с ефрейтором Червонцем, успели в течении пяти минут, познакомится с одной трагикомичной личностью, а именно толстопузым купцом лет 60-ти, что закутанный в окровавленный халат, светил голыми ногами и лысиной и обливаясь слезами рассказал короткую историю своей трагедии. Он – почтенный купец в Тегеране, пошёл за армией великого принца с сыном 14-ти лет, и дочкой 16-ти лет, чтоб дети увидели славные дела воинов. И был с ним его караван с товарами, из шести возов, (он не брал много, потому как не планировал долго быть при армии) Но всевышний за что-то прогневался на принца, и всё кончилось просто ужасно: разбитые персидские всадники, пробегали через этот лагерь в несколько потоков, и начисто выпотрошили и разграбили его караван, увели и лошадей и мулов и верблюдов, и дочку утащили и сына, и с него начисто содрали всю одежду так, что ему на старости лет, нечем было прикрыть срам, и он снял халат с одного из убитых ( всадники слегка поссорились из-за добычи) Обливаясь слезами, почтенный купец проклинал тот день, когда его понесло глядеть на войну, и пострадать не от врагов, (это было б полбеды!) но от своих, что обобрали хуже всякого гяура!
Посочувствовав пострадавшему, Ладога бросил ему горсть мелочи, и они ринулись догонять своих, Червонец только и успел на всём скаку подхватить с арбы какой-то увесистый мешок в левую руку, и обруганный командиром, невозмутимо поскакал за ним дальше. Настигли наконец и конницу. Неприятельские всадники отстреливались на всём скаку, пытались уходить в стороны, бросали даже горсти золотых монет назад, чтоб задержалась погоня их собирая, всё было тщетно! Срубив уже неизвестно какого врага, капитан Ладога наметил себе очередную жертву: богато одетого сотника в красном халате и с дорогим вооружением. Повернув Вороного за ним, капитан стал настигать юз-баши, вращая вокруг себя шашкой, примериваясь для удара. Враг оглянулся, выхватил длинноствольный пистолет, и не целясь пальнул. Ладога уклонился, и наддал ещё. Сотник отбросил этот пистолет, и торопливо выхватил другой. Бабах! пуля пролетела над самой фуражкой, перс хрипло что-то прокричал, вытаскивая саблю, но Ладога уже настиг его, и сходу, косо полоснул с боку. Юз-баши, разрубленный до груди, повалился на спину, залив свою лошадь потоком крови, труп его так и остался в седле… А командир 4-го эскадрона уже нёсся дальше.
Погоня закончилась за семь с лишним вёрст за Курукчайской станцией, неприятель совершенно рассеялся из глаз. Ладога, тяжело дыша переводил дух. Захотел было попить воды, потянулся за баклагой, а она пуста, пулей пробита!
- Ах ты ж … твою мать! – устало выругался капитан, сплёвывая и утирая потное лицо пятернёй. К нему резво подлетел денщик с болтающимся у седла мешком.
- Червонец, у тя баклага цела? – быстро спросил капитан. Назар машинально цапнул рукой, цела!
- Дай-ка глотнуть водички, мою пулей пробило, негодная! – попросил капитан, и протянул руку. Денщик, смущённо шмыгнув носом отстегнул баклагу, и протянул командиру.
- Вотна, она, Георгий Гвидоныч, только она того…- хотел что-то пояснить Червонец, но капитан отрицательно мотнул головой.
- После всё! – запрокинул голову, и ливанул себе в уста добрую половину содержимого. В баклаге у денщика оказалось крепкое казацкое вино. закашлявшись от неожиданности, Гергий Гвидоныч рывком отдал посуду обратно, пролив немного себе на пальцы.
-Что ж ты собачий сын... кха-кха-кха! Не сказал ничего?! Кха-кха-кха!.. Изверг чёртов!.. – без злобы, но с укоризной, рявкнул командир, сверля денщика напряжённым взором чёрных, жуковых глаз.
- Так я ж хотел, ваше благородие, вы же сами не дослушали. – пристраивая баклагу обратно, стал оправдываться денщик.
- Воды мне найди, в глотке сухо! – хрипло бросил капитан, начавши ощущать в себе приятное тепло.
- Сей момент ваше благородие, пять секунд! – торопливо заговорил Червонец, но всё же предложил командиру откушать яблочко, де в сумке имеется!..
- Иди на хер, воду мне неси, какие яблочки?! – строго прилетело в ответ.
- Иду, уже ищу, Георгий Гвидоныч! – Назар пропал из глаз словно полуночный дух. Провинившийся, вернулся меньше чем через пять минут.
- Во, у мёртвого супостата взял, ему уже не нужно! – Назар протянул тяжёлую, обшитую кожей баклагу. Ладога откупорил, понюхал, (вода) и с наслаждением напился. А меж тем они увидели, как к полковнику, на взмыленном коне подскочил вестовой, и что-то быстро ему пересказал. Шабельский потребовал себе свежую лошадь, и в сопровождении только своего ординарца, стремительно сорвался с места.
- Чего это у них там, ваше благородие? – тревожно спросил Червонец, глядя на загудевшую массу товарищей.
- Да ничего кроме того, что на правом фланге видать жарковато нашим приходиться, вот и сорвали полковника… - задумчиво глядя перед собой, ответил капитан.
- А мы-то как же? – удивился денщик.
- А мы, Червонец, мы тут покуда, нам ещё в неприятельский лагерь заглянуть надо будет, да… Пехота наша конечно геройская, однако многовато им одним, лагерь 40-ка тысячной армии сторожить, мы тоже не с ветру пришлые! – поглядев на денщика, уже обычным своим голосом, ответил капитан. Предположение Георгия Гвидоныча оказалось точным. Паскевич, увидя что войска левого фланга и центра, ушли увлекшись преследованием очень далеко, стал опасаться за исход сражения. Генерал подумал что противник, опомнившись перейдёт в наступление, и вырвет из русских рук победу, уже начавшую клониться на их сторону. Он посылал одного гонца за другим с приказом остановить преследование и вернуться, но ничего из этого не выходило. Тогда, Паскевич направил на помощь своей коннице и пехоте, последний, ещё не участвовавший в бою резерв, шесть рот карабинерного полка, чтоб они. в случае чего послужили бы ударной силой. Однако их встретил полковник Шабельский, и по своей воле, нарушив приказ командующего, повёл их на правый фланг, где обстановка осложнялась с каждой минутой.
Казаки и союзные татары, уже были прижаты почти к самому Елизаветополю, сражаясь из последних сил. Майор Гофман и стрелки из двух рот Херсонского полка, рассыпанные по фронту, отбивались при поддержки единственного орудия, да 1-го дивизиона драгун, майора князя Андреева. Шабельский приказал командиру карабинеров майору Клюге-Клюгенау, взять правее, между центром и неприятельским флангом, дабы зайти ему в тыл. Подскакавши к своим драгунам, полковник полковник коротко пересказал им горячие дела их товарищей, выразив уверенность что и 1-й дивизион разделит славу с остальными в этот великий день. а затем приказал князю Андрееву ударить одновременно с херсонцами.
Персы, однако вовремя заметили этот опасный для них маневр, и начали отходить. По воспоминаниям участников и очевидцев, то была одна из самых яростных, бурных и стремительных атак, в которой всё что ни попало под её порыв, оказалось смято, стоптано, изрублено и переколото!
Дивизион буквально вломился в самую середину вражеской линии, произведя там страшное опустошение. Лишь гористая, избитая оврагами местность, спасла персов от поголовного уничтожения, и не позволила драгунам покрошить всю шахскую пехоту на правом фланге. Драгуны из всех сил старались обойти и отрезать всю вражескую пехоту с тем, чтобы прижать её, и подставить под удар своей. Но местность не позволила этого сделать в полном объёме, и только у самого Куракчайского ущелья, драгуны всё же смогли отрезать несколько неприятельских батальонов, и буквально усеяли их телами всю площадку. избежавшие истребления два батальона сарбазов заняли поросший лесом курган, и принялись спешно окапываться.
К тому времени, сюда уже подошли карабинеры майора Клюгенау. Осенний день уже затухал, проявились сумерки, и майор дабы решить дело, повёл своих карабинеров на приступ, но персы отбили атаку массированным ружейным огнём. Решено было послать за подмогой; карабинеры залегли у самого основания кургана, а драгуны, стерегли персов с другой стороны. на все предложения сдаться, персы отвечали густыми, но бесполезными залпами. Только когда сюда подошли херсонцы под началом князя Мадатова с двумя орудиями, под картечные залпы которых, русские опять пошли в атаку,
сарбазы побросали ружья и подняли руки. они оказались чуть ли не единственными пленными того сражения. Бегство Аббаса-Мирзы и его разбитой армии, оказалось стремительным и безостановочным. 15-го сентября, принц пребывал уже за Араксом, а 17-го, туда кое-как дотащились ошмётки его разгромленной армии, и как результат, в Карабахе не осталось ни одного вражеского солдата. Нет, по дорогам мотались упавшие духом и безоружные персы, коих нещадно грабили и убивали их вчерашние союзники и сподвижники, карабахские татары. Однако, несчастия продолжали преследовать персов и в своих землях. Между тем как наследный принц с небольшими силами прибыл в Тавриз, его бежавшие сарбазы переполнили всё персидское пограничье, внушая жителям ужас о грядущем вторжении русских. С другой стороны, жизнь персам отягощал страшный гнев Аббаса-Мирзы на своих верноподданных. За тяжким поражением, последовали дни тяжкой кары. Множество влиятельных лиц в армии, лишились своих должностей, а четверо бежавших из-под Шамхора, болтались в петлях. Другие были посажены задом наперёд на ослов, и в таком виде их возили на показ и позор народу.
Впрочем, в обществе ходило иное мнение, в котором поражение в битве относили к воли аллаха, и предопределению. Похожие настроения прорастали даже в окружении принца. При нём, состоял некий Хаджи-мирза-Агасы, великий астролог, умеющий чихать и гадать по звёздам. Накануне горестной битвы, он узнал, что ему надлежит бежать как можно скорее, не дожидаясь начала сражения, чего он и сделал. Уже позже, когда соратники упрекали его в трусости, он с абсолютно невозмутимым видом, парировал им.
- И что? Я, разве был не прав? Я вам разве не говорил, что грядёт беда и несчастье, а? Или что, я должен был сидеть да дожидаться? Кто из дураков несведущих да тёмных остался, тех или побили или в плен забрали, а если из них кто ушёл, так по той же дороге что и я!
Возразить придворному астрологу было нечем… Вся персидская армия от последнего солдата до высшего начальства, оказалась деморализована Елизаветопольским поражением. Благодаря победе в этой битве, Закавказский край был совершенно освобождён от вражеского нашествия, но война только ещё начиналась. Новые грозы маячили впереди, новые походы, новые трудности, лишения и жертвы, и новые победы, понесшие по ту и по эту сторону Кавказа, громкую славу о 44-м. Нижегородском драгунском полку…

                                                                                           Конец 1-й главы.                                                                                                                           17/06/2022.

                                                                                         Продолжение следует.
-