
Моя бабуля была самой лучшей. Она была всем: и первоначалом, и концом, и матерью, и отцом. Абсолют. Она умела все. Перебирать детали испытательных самолетов и писать стихи под песни Deep Purple и Led Zeppelin. Она даже умела не уметь, причем так филигранно, что обычное умение было бы заурядной посредственностью.
Ее грозное «Анна! » давало сигнал к немедленному катапультированию на соседнюю планету, а по возвращении обратно к моей горящей заднице всегда прикладывали лед утешения и урока. В такие дни обед был особенно вкусным, а после – ожидал десерт. Да, друзья, мне давали п*здюлей. Смачных и во многом заслуженных. Таких, после которых кожа сначала болит, потом чешется, потом смеется. Стадии принятия укорачивались или удлинялись в зависимости от уровня стыда за содеянное. Позднее, с появлением физической силы у меня и утраты таковой у нее, она более не могла поднять на меня руку. А очень жаль. Та скорость, с которой она овладела искусством карающего слова поражала. Слово это было всегда разное, мастерски подобранное, и въедалось так, что не возьмет ни уксус, ни перекись водорода, ни ее последующие извинения. Оно резало ножичком, колотило молотком и кусалось лошадью. Оно проклинало, предавало анафеме и сжигало на костре. Порой она и сама страдала от этого ее недостатка, боязливо засунутого окружающими в узкий фрак преимущества.
Невозможно было не любить эту женщину. Она была прозрачна и ясна, как воды Косумеля, но между тем перманентно хранила в себе какую-то таинственную скорбь. В общем-то, она и сгубила ее, не дав прожить и шестидесяти лет, но пока не настал этот день… Бабуля была той еще чудачкой. Матадор и Терпсихора. Рок-звезда и монахиня. Белое с красным. Красное с белым. Черное. 165 сантиметров гордости, эмоциональной лабильности и милосердия. Бесконечного и вездесущего.
Какое-то время после ее смерти я продолжала разговаривать с ней, вернувшись из школы, ведь даже тогда знала наверняка, что она единственная, кому искренне интересны мои пубертатные толки и моя маленькая случайная жизнь. У нее получилось сделать из лишнего особенное, и, наверное, это главное, за что я благодарна.
Мир ловил ее, но не поймал. Ел, но не сожрал. Где-то в глубине своего сердца я даже радуюсь, сидя с ехидной физиономией удовлетворения и гордости: «Молодец, бабуль. Люблю! ».