- Все в руках Божьих, -
закончил Сеня.
Я неопределенно сплюнул на землю...
- Что ты как собака плюёшься, - начал стыдить
меня он.- Ведь по земле ты ходишь и дети твои ходят-играются.
- Нет у меня детей,- говорю.
- Так будут.
- Если выберемся отсюда... Блять, надо ж
вляпался...
- А ты Жития Святых почитай – неожиданно выдал
Сеня. – Там все есть.
К его дебиловатым странностям я привык.
Полностью сломленный духом после смерти ребенка, он окончательно ударился в
религию. Продал машину и дом, а все деньги подарил попам – пожертвовал на
церковь. Жил в каком-то сараюшке, все дни работал на храм, а питался – что
подадут.
Лет 30 ему было...
Какого лешего он оказался здесь я не знал; на
прямые вопросы он не отвечал, а выведать не удавалось. Но парень он был
безобидный, поэтому я его даже не подкалывал боженькой.
- ...Там один человек все имел, и дом, и
машину, и положение в обществе... потом все роздал за ради Бога, и Бог вернул
ему сторицей, еще больше возвысив...
Я слушал, поощряюще угукая, а сам поглядывал
по сторонам и прислушивался.
Хоть и считалось, что мы
на отдыхе, и выставленные секреты наш сон стерегут, но ну его нафиг –
бдительность никогда лишней не будет. По два часа парами караулили.
Но боялся я вовсе не атаки из темноты, -
боялся, что проснутся наши, среди которых были и новенькие, и услышат всю эту
галиматью. А там уж – пиздец авторитету...
- А вот
Бог, вроде, заповедал не убивать?..
- Так, - Сеня вдохнул поглубже, для новой
жизнеутверждающей тирады.
- А тогда зачем ты автомат взял? Какого члена
здесь делаешь? Если сейчас эти на нас кинутся, что делать будешь?
- Собака я, собака... – начал, было Сеня.
- Нет, представь: сейчас гранату бросят, наших
всех поубивает, только мы с тобой останемся, а из лесу – толпа... Убивать
придецца!
- Убийство на войне не есть убийство. Это
священный долг воина. И я его исполню...
- Убьешь, значит? – уточнил я...
- Не убью, а долг исполню.
- Перед кем долг-то?
- Плохо, что ты некрещеный, - опять погнал
Сеня. – Бесовские силы над тобой властны...
- А над тобой – нет... – конец двадцатого
века, два богослова в «камуфле» и «разгрузках», беседуют... Блин.
- Меня молитва ограждает.
Подкалывать его не хотелось...
Мягким каким-то я стал. Суеверным, как и все
здесь, и добреньким. А ну, как... дык, кабы чего не вышло...
Еще чуть-чуть, и распущу нюни, а потом
молитвенник попрошу у него, или Библию, на инопланетянском языке моего народа
тысячелетней давности.
Очень хотелось выжить. Выжить и вернуться. Хуй
с ним, что не героем, хотя бы просто...
Клялся, что никогда не буду об этом
рассказывать, хвастаться перед мокрощелками и прочими ледями. Только б не
калекой...
Конца войне не было видно, я догадывался, что
нашу карту уже разыграли, и дай Бог, если просто распустят, а не пошлют
затыкать какой-нибудь прорыв, один к пятидесяти...
Ясно уже было, что нас предали...
Невеселые мысли прервал Сеня, вытащивший,
зачем-то, свой крестик.
Тут-то бесовские силы надо мной и возобладали.
- А чо у тебя там на кресте написано, сзади?
- Спаси и Сохрани, - торжественно ответил
Сеня.
- Дык это женский... На мужском должно быть:
«Укрепи и Направь».
Сеня минутку думал, потом заявил:
- Пидор ты...
- Чииивооо? – от неожиданности у меня уши зашевелились...
- Чего слышал! Господь долготерпелив и
милостив, но потом расквитается...
- Да ты хоть знаешь, что это слово обозначает?
- Взыщет с тебя Господь, - бубнил, не на шутку
обидевшийся Сеня... – Все твои насмешки припомнит, все...
- Смехуёчки, - подсказал я.
- Смехуёчки, - по инерции вставил Сеня. –
Выброшен будешь вон, как соль, потерявшая силу. Тебе жизнь дается, чтоб ты Богу
служил, а ты – посмеваешься.
- Нет такого слова, - говорю.
- Есть! Ты в этот мир пришел, чтобы не прожить
впустую, чтобы Господу послужить...
- Дык это, - говорю, - и есть впустую. Вместо
чтоб учиться, свершать что-то, я буду как дурак на молебнах простаивать и
бессмыслицу бормотать?..
- Не хочу с тобой разговаривать. Проклят ты...
(Тут я маленько ссыканул – все-таки время и
место... типун бы тебе, дураку, на язык).
- Ну вот, а где ж твое всепрощение, где не
суди и не судим будешь? А, Сеня?
Но Сеня заткнулся и, подобрав автомат, оперся
на него задумавшись. Я, мысленно попросив Бога не карать меня скоро за такую
необдуманность, задумался тоже.
Утром нам приказали уходить. Куда – никто не
знал. Велели собрать все вещи и ждать команды.
Радовало одно – появились командиры, а значит
отпала необходимость думать и принимать решения. Тупо выполняй приказы и все.
Иногда это очень полезно – можно
сосредоточиться на выполнении физич нагрузок. А они были немалые. Солдатом,
сказать по совести, я был самым плохим. Хорошо что еще не курил и не пил, а то
бы вообще загнулся.
Тащить на себе каску, броник, рюкзак со спальником,
боекомплект, автомат и пару мин для минометчиков...
Нет, нахер, в войнушку я больше не игрун.
Топать пришлось по дороге и это радовало.
Правда на дороге иногда ставят мины, но это
забота головного дозора и саперов.
Мы с Сеней молча топали рядом, бережа силы –
потому как не знали: 50 км пройти или 5 придется.
Было лето, по пути попадались поля и сады, все
зеленело, росло, а людей не было. Жалко было видеть, как все посеянное и
выросшее потихоньку пропадает...
На полях встречались
свежие воронки, а сады шокировали вырванными с корнями деревьями и остатками
заборов на ветвях.
В толпе, среди своих, страх и беспокойство
притупляются, но все же, глядя на следы войны, я был готов хоть в голос умолять
Бога, чтобы только скорее срыгнуть оттуда.
Пот лил градом, пыль уже настолько забила все
отверстия, что на нее перестали обращать внимание. Как всегда, хотелось
поскорей привала, хоть на коленях, хоть пять минут...
Мысли такие приходилось гнать, - они
расслабляют...
Солнце пекло, как сука.
Я чувствовал, что еще километр-другой, и я
упаду. Тело, привыкшее к тяжестям и к маршам, уже не выдержит. Нервы и воля...
да что вы знаете, про нервы и волю!
Я не падал и шел потому,
что рядом не падали и шли другие, такие же как и я. Если могут они, значит могу
и я. Так каждый сам себя подбадривал.
Но и этого самовнушения уже не хватало.
Тогда я начал молиться.
«Ёбаный Бог! Сука и тварь ты позорная! Что же
ты, гад, с нами делаешь!? Почему заставляешь нас страдать, гнида? Зачем ты,
сука, войну эту сделал? Какого хуя нас сюда засунул? Почему ты нас медленно
убиваешь? Мучишь голодом, вшами, ебаным солнцем и маршем. Ты хочешь сломать
меня, пославшего тебя нахуй? Чтобы я опять в стадо твоих рабов вернулся...
чтобы все твои подлости, как дурачок Сеня называл испытаниями...
поэтому ты бьёшь меня,
ломаешь всеми твоими подлючьими средствами.
Только хуй я перед тобой
сломаюсь! Я тебе, гниде, не поддамся. Я буду идти, пока ноги шевелятся, а упав,
ползти буду... Я не склонюсь перед тобой, Всемогущая Гнида, что пакостит людям,
вместо того, чтобы помогать. Пошел нахуй!»
После этого, сил как бы прибавилось. Не
страшили меня ни смерть, ни потеря родственников, ни увечье, ни плен.
Это был поединок. Между мной и всемогущим
подлецом на небесах, что мог меня раздавить, но не сломать.
Прав был великий Гёте: страшен тот, кому
нечего терять.
В тот момент я отказался от всего, что мне
было дорого, что меня с жизнью связывало. Я мстил Богу. Тем, что не упаду, не
сломаюсь, не запрошу пощады. Что буду идти назло. И, подыхая, сделаю еще один
шаг.
Мы дошли. Еще два часа, без привала. А дойдя –
окапывались, ставили мины, собирали дрова...
К богу я потом еще обратился. Когда другу Вите
бревном раздавило череп. Молился, чтобы он не умер и его успели вынести.
Виктор выжил.
А Сеня погиб.
(с) Сека 2008.