Великая Клоповия, XVIII, 8, 4
ГЛАВА
4
Сильно и довольно-таки длительное время буйно бредил владыка клопиного княжества: и всё-то ему, больному, мерещилось, будто б завладел он всеми сопредельными государствами, установил там свои железные законы, принудил тамошних жителей разговаривать на клопино-русском языке. Уж приближённые ко князю взять в толк не могли, как унять бурный бред у владыки: расстраивать князя пуще смерти боялись, говорить правду небезопасно, вполне могли они за правду-матку и головок своих лишиться. Заправлять государством ошалелый князь никак не мог: шальной бред никак в те месяцы не позволял помешанному вникнуть в смысл челобитен и обращённой к нему рабской речи. А самодурствовать советники не решались: а вдруг их князь только прикинулся помешанным, а сам втайне замыслил испытать их преданность? И буде кто из них посягнёт на верховную власть в клопиной державе, того владыка к вечеру спишет с этого света в иные миры? Обстановка, мягко скажем, весьма шаткая, мутная, удручающая: нет уверенности в истинном княжьем помешательстве, равно как нет убеждённости в его душевной целостности и здоровье. По долгу службы чинуши и сановники обязаны были во всём потакать своему владыке, какую б тот околесицу ни нёс по поводу якобы «захваченных» земель: у них должны быть каменные рыльца, полные невозмутимого спокойствия, и если кто из ближайших сановников позволит себе кое в чём вольность, полетят головки, как пить дать, полетят, владыка подозрителен и никого из них не помилует. В венценосной головке владыки клопиного мирка переплелось и перемешалось великое множество разнородных и противоречивых понятий; его верные, угодливые слуги не осмеливались развеять густой туман медовых замыслов шального повелителя: «нам это всё выйдет непременно боком, лучше мы посидим и переждём, пока бред сам по себе тут уляжется, чем примемся будить князя от сладких сновидений, ибо, очнувшись, князь вовек не простит рабам своим такой дерзости, яко осмелились извлечь его из волшебной страны мечтаний», так пояснили преданные советники и сановники любопытным, кому до всего есть дело и которые во все щели суют свой длинный нос. «Растолкайте сами, коли жизнь вамсвоя не дорогá, ― иронично и ядовито советовали верные шальному князю сановники, ― лично нам такого сто лет в обед не надобно, чтобы князь да очнулся, да увидел окрест себя всё это убожество, какое до сна его окружало».
Чрез тое князь долгая лета в помраченiu пребываше. (2005) и не находилось для уврачевания его душевного недуга ни единого во всей клопиной земле знахаря, поелику страх на всех знахарей в те дни нападал великий, опасался из них каждый связываться с этими необычными сновидениями, столь утешительными для княжеского душевного спокойствия. Знахари и не утаивали истинной причины от сановников: «Non erit difficile mederi princeps, quaeritur: estne tanti? Dominus autem calet et dulcis, cum sua longe petita gloria rapitur; si eum evigilavero, paucissimas miserorum comoedorum, nec plura, sciet. Valde crudelis esset Sua Majestas felici somno privare, etiam si visiones ejus fallaces essent, ac etiam plane repugnantes. Melius ergo credimus eum omnino non tractare, eumque in beatitudine usque ad finem vitae relinquere, quam eum sanare phrenesi et in desperationis barathrum demergere». *
Остолемщина сникла и притихла в ожидании пущих бедствий, и все прочие области клопиного княжества безмолвствовали: у князя открылась опасная форма политического бреда, напрямую связанного с утратой взаимного общения с окружающим миром. Важные мужи и сановные деды княжеского совета известили подданных с балкона палаццо о недуге повелителя и убедительно попросили о нём всех и каждого молиться, чего слуги не замедлили проделать с чувством глубочайшего рабского благоговения. Сановники при этом ни единым словом не обмолвились, какова природа недуга: телесная или душевная; все эти подробности, сочли мужи совета, слугам клопиного отечества знать вовсе ни к чему; главное, чтоб у рабов вознкла жалость ко владыке и желание помочь болящему в недуге, а что до самой болезни, это уж они сами как-нибудь меж собою управятся. Знахарю велено хранить молчание. Знахарю об этом и намекать излишне: он сам до полусмерти напуган недугом повелителя и ни за что не проболтается клопиным подданным, что и как со владыкою. Официальное извещение гласило: «повелителя одолела немощь телесная, чего ради совет княжеский убедительно просит не оставлять князя своими рабьими молитвами, принести достойный шмат исконным служителям, дабы те жарче о владыке болящем молились и духовное имели о князе нашем попечение».
― Мутное дело, ― покачивали головками подданные, ― вроде как телесно князь наш повредился весьма; хотя незадолго до этой болести ничего диковинного никогда за ним и не водилось. Мутно изъясняются наши советники: ничего не поймёшь из их туманных намёков. С чего б это владыке вздумалось приболеть, когда почти все предки у него цвели и пахли, восседая на престоле славы?
― И, помолчи, коль не хочешь нажить себе неприятностей! ― цыкали на неуместного философа его сердитые домочадцы: всем становилось боязно докапываться до истинных причин княжеского недуга, на уровне подсознания все клопиные подданные понимали и чуяли наличие подвоха, но напрямик высказать своё недоверие к властям они, естественно, не решались: как бы чего не вышло.
Едва ли не те же самые беседы велись в соседних землях, подвластных его болящему клопиному величеству: клопиные подданные нутром ощущали, что «дело здесь мутное и туманное», да вот не осмеливались возвысить голосков своих до уровня слышимости их в столице. Чего-чего только не нагородя́т сановники, чтоб из рабов своих шестиногих выкачать к именинам побольше подарков и как можно слаще умаслить и без того медовое житьё жреческих исконных служителей! Понесли клопиные чада духовные жрецам своим ценные подношения: «это для поминания владыки нашего в безустанных молитвах ваших, да умножится мощь в нём телесная и да убавятся печали и болести», со смирением говорили жрецам духовные их воспитанники. Жрецы, ясное дело, принимали все те подношения, как должное, ещё высказывали мрачно недовольство по поводу недостаточного объёма и количества приносимых им в святилища земных благ, «еже отрываху слузи кiйждо от дому своего и несяху ко служетелем». Сановники, советники и чиновники взирали на удручение клопиных подданных и втайне ликовали: до какой степени рабского молчания сумели они довести народ свой, что соделали его способным разве что на душевное сокрушение о князе, ни на что больше не годным, боязливым и опасливым, всего дрожащим и трясущимся всякой правды и бьющего в глаза света!
Жрецы пухли и жирели, как на дрожжах, от лакомств; фанатики и босяки, питавшиеся при капищах, препроводили беззаботную и беспечальную жизнь за счёт наивных духовных чад, которых одно только земное призвание: щедро и безустанно снабжать духовных дебелых воспитанников всё новыми и новыми жирными яствами, чтобы вся эта тучная ватага росла над собою и помыкала мелкими клопиными сошками. Пока владыка бредил, делишки в его клопином княжестве шли всё хуже и хуже; но Твердослову советники об ухудшении дел и общего положения в державе не докладывали, и потому владыке мерещилось, будто бы всё течёт само по себе, ни в одной области нет сколов и трещин, что вся земля благословляет его правление и что на него одного молится вся насущная клопиная челядь. Советникам невыгодно было оглашать безумие князя: в противном случае клопиный народец вполне мог возмутиться и потребовать от владыки немедленной отставки всех кровососов и пиявиц, какие присосались ко княжеской казне. Твердослова XLV советники и сановники держали на коротком поводке, умышленно затуманивая владыке мозги всякой чушью, поддерживая в князе то его состояние полнейшего блаженного идиотизма. Твердослов не понимал ни капли, что происходит за стенами его дворца, отчего сановники и чиновники отводят взоры, когда он пытается заглянуть им в зенки; а те князю ничего не объясняли, а просто жадно делили промеж себя казну и объедали государственный «пирог» с разных боков. Твердослов пробуждался, но советники молчали и в его присутствии хранили гробовое безмолвие: концы в воду, тишь да гладь, да божья благодать! Особо изворотливые чиновники не постыдились даже по этому каверзному случаю сложить для князя колыбельную песенку, с помощью которой сановники усыпляли в вечерний час своего владыку, рассказывая тому всякие сказочки:
Спи, усни! Спи, усни! Спи, усни! Спи, усни!
Отдохни, отдохни, От забот отдохни:
Ты врагов поборол, Над Клоповией князь,
Всех сосед захватил, Управляешь скотом,
Жизней перемолол, У ступней твоих мразь,
Судеб перекрошил. Золотым ту жезлом...
Твердослов, выслушивая эти «дивные откровения», мирненько и сладенько засыпал в своей кроватке, будучи крепко уверен в своих небывалых политических способностях. Ласкающие слух сказки изливались целыми каскадами на темя его клопиного величества, не оставляя тому надежды на душевное исцеление: все чиновники и сановники великолепно отдавали себе отчёт в опасности такого внезапного пробуждения во владыке ясного рассудка: тогда мало кто из чиновников доживёт до рассвета нового дня! Советникам и сановникам куда проще и легче было убаюкивать сонный разум во владыке, лишь бы тот спал без прóсыпу и ни от кого из них вовсе ничего такого никогда не требовал. Сановники и чиновники жуть как боялись дать отчёт каждый по своей области: наворовано ими было настолько много, что они просто ума не могли приложить, какими бы ещё правдами и неправдами удержаться на плаву; а тут как нельзя более кстати выплыла на поверхность душевная хворь и острый, болезненный бред у повелителя! Естественно, чиновники живо и ловко ухватились за такую редкостную удачу, постарались выжать из неё как можно больше личной выгоды. Сперва чинуши испугались: не проверяет ли их владыка, только прикидываясь понарошку дурачком; зато впоследствии, уразумев, что дело верное и что их князь «порядком обезумел», сановники и советники живо взялись сопокупно обманывать владыку и водить его во тьме, куда не проникают лучи дневного света; ведь в чем более тёмный угол заведут они клопиного князя, тем безнадёжнее будет его душонка трепыхаться в кромешной мгле! Представители всех сфер власти наперебой докладывали князю о громких победах, о присоединении очередных земель к ранее имевшимся владеньям; и князю их в те минуты касалось, что вот-вот ещё немножко, и он заделается у них царём над всеми известными во вселенной галактиками!
А молчание рядовых клопиных смертных только подливало им масла в огонь: обычные подданные роток держали зажатым, ведь неуместное выступление, излишнее любопытство наказуемо. Где достать силы простому обывателю для выяснения подробностей и выискивания подводных камней в личной жизни владыки? Слуги и простые трудяги от зари до зари вынуждены горбатиться, добывая себе каждый кусочек хлебца на обед, рабам явно не до бредней и не до истинного положения вещей в клопином государстве. Об истине привыкли народцу клопиному толковать его служители; а что касается лично до клопиного племени, то оно всячески обязано пережёвывать и проглатывать подаваемые на тарелке шматки и óбрезь, лишь отдалённо напоминающую правду. Государство всё давно трещало по швам, однако чиновники умело скрывали такое шаткое положение как от верховного владыки, равно и от клопов: «пускай себе княжество трещит да потрескивает, ― рассуждали о том чиновники и советники, ― нам-то самим от этого распада ни тепло, ни холодно; важно на долгие десятилетия сохранить местá за собою в государственном совете, а там как боги укажут; авось и пронесёт, авось и после долгой смуты усидим в креслицах».
Минуло ещё двадцать лет со дня помрачения рассудка у князя; в клопином же племени по-прежнему ни звука, ни вонючего пýка, тишина и безмолвие, тупое бездействие и вялая умственная хворь, сродни той, какая захватила ум владыки и положила его наземь на две лопатки. Советники, видя детское состояние ума во владыке, с особым цинизмом разворовывали Скифию клопиную, будучи все уверены в постоянной детской разжиженности мозгов у князя; «да что нам перед ним выкомариваться? ― то и дело слышались голоса княжьих прихвостней, ― дело-то плёвое, наживное: тащи себе в дом да растаскивай имущество, князь ведь сущее глупое дитя, он, почитай, вот уже сороковой годок сидит в блаженном состоянии, едва ли что не агýкает; нам ли, братики, от казны не полакомиться, коли на то особливая милость небесная?» И так они тащили добро да растаскивали, пока вдруг над ними не прогремело возмездие в виде внезапно проснувшегося рассудка у владыки Твердослова:
― Друзья мои, ― обратился к ним ко всем владыка, ― где я?
― Известно где, великий господин: вы у себя во дворце.
― На чьи деньги содержится вся ваша бесчисленная рать?
― Ясное дело, ваше осиянство: на народные подношения.
― Я слышал: отложились от княжества моего многие области.
― О, ― поспешили его заверить чиновники, ― земли худые то и никудышние, в том, что они отпали от ваших владений, совсем нет никакого убытка или урона. Самое главное, что в вашей власти до сих пор все небесные светила, это составляет наше благоденствие и предмет пущей гордости: вы-таки осилили внеземные пристани, притянули к угодьям и владениям вашим необъятные просторы, на коих слуги ваши и землепашцы получили возможность ежегодно возделывать поля́ и выращивать полезные для питания злаки!..
― А где же правда? ― доискивался князь. ― Чую: привираете!
― Ни боже ты мой! Пусть у нас языки заживо отвалятся!
― Тогда введите ко мне во дворец правдивых свидетелей.
― Зачем бы сие князю вдруг понадобилось узнать правду?
― Да кто вы такие вообще и за кого меня тут принимаете? ― загремел владыка на зарвавшихся прихлебателей, давно отвыкших и думать о ползаньи в ножках у князя. Тiu, уразумев происшедшая, зело смятошася.(2025) Пали перед ним на колени и возопили от ужаса тоненькими голосишками: «ох, прости неразумие наше! мы не ведали, что мелют язычки наши... отпусти провинности наши».
― Я требую ввести ко мне того, кому известна правда о земле!
― Нам ли, слугам твоим, княже, не доверяешь? яко радехом...
― Хочу доподлинно разузнать, каково состояние земель моих.
Схватились тут нахлебники в страхе за головки свои: они-то уж думали: вовек им не придётся ответ держать перед князем за свои злокозненные хищения! А тут владыка возьми да и очнись, а чуть пробудился и прочухался, как моментально затребовал у них для себя отчёта в их подковёрных кознях. «Что сотворим и как же мы оправдаемся перед владыкою?» «Авось кривая выведет», обнадёжил перепуганное чиновничье стадо бывалый сановник. Однако ж ему первому не повезло: народец клопиный за годы его сидения и чиновного догляда до смешного уменьшился, и теперь владыка от этого чинодрала потребовал объяснения: почему такое произошло во вверенной тому области народного благосостояния? Чинуша, сам не свой от охватившего его ужаса, замямлил нечто невнятное и несуразное себе под нос, но из хоботка вылетали одни слюни.
― Ты чего? Совсем ошалел с перепою? ― накинулся владыка.
― Я? ― переспросил тот, чтоб успел продумать, что сказать.
― Да, да, именно ты, не я же! Почему на земле горстка клопов?
― Они отвыкли от размножения, ваше величество... уж я всяко...
― Да уж, всяко-инако! Инакомыслящий ты, неслух мятежный!
― Я, княже, радел... во имя тишины и спокойствия... поседел...
― Не поседел, а своим умом оскудел. Эй, в колодки его, живо!
Подскочили слуги ретивые, наложили оковы на чиновника, пока тот стоял и оправдывался перед разъярённым владыкою, и спешно увели разжалованного в рядовые подданные злодея в подвал, где с утра до ночи царил полумрак и стекали струйки влаги по стенам. После разоблачения первого чиновника по ведомству умножения и благосостояния клопиного племени князь истребовал к себе по порядку всех зажравшихся мордастых чиновников и сановников, и все они предстали перед судом княжеским и были судимы князем за своё нерадение о государстве клопином. И хотя сам владыка в первую очередь провинился перед богами и богинями в нежелании своём наложить запрет на истребление мамками яичных кладок, в самом себе он отказывался видеть виновного и упорно обвинял во всех грехах кого угодно, только не себя, любименького. Покуда князь пребывал в беспомощном состоянии, государство у него не только не расширилось, но до смешного съёжилось и скукожилось (на что никто не хотел обращать внимания: тема щекотливая): где племя не размножается, оно сокращается, и все, кто потворствует гадкому беззаконию, в конечном счёте предстанут перед судом и мечом неумолимого рока всеобщей истории. От Скифии клопиной за сорок лет правления сонливого, бредящего владыки отвалилось порядка половины его прежних владений, какие принадлежали его клопиному величеству ещё до его умственного усыпления; а уж о дальних уделах и говорить было нечего: теми пространствами ни сам князь, ни его сановники, ни его железное славное войско даже и во смелых мечтах никогда не завладевали. Узнавши правду, сей князь почил безвременно от горя, не перенёсши горького сраму.
-----------------------
Сильно и довольно-таки длительное время буйно бредил владыка клопиного княжества: и всё-то ему, больному, мерещилось, будто б завладел он всеми сопредельными государствами, установил там свои железные законы, принудил тамошних жителей разговаривать на клопино-русском языке. Уж приближённые ко князю взять в толк не могли, как унять бурный бред у владыки: расстраивать князя пуще смерти боялись, говорить правду небезопасно, вполне могли они за правду-матку и головок своих лишиться. Заправлять государством ошалелый князь никак не мог: шальной бред никак в те месяцы не позволял помешанному вникнуть в смысл челобитен и обращённой к нему рабской речи. А самодурствовать советники не решались: а вдруг их князь только прикинулся помешанным, а сам втайне замыслил испытать их преданность? И буде кто из них посягнёт на верховную власть в клопиной державе, того владыка к вечеру спишет с этого света в иные миры? Обстановка, мягко скажем, весьма шаткая, мутная, удручающая: нет уверенности в истинном княжьем помешательстве, равно как нет убеждённости в его душевной целостности и здоровье. По долгу службы чинуши и сановники обязаны были во всём потакать своему владыке, какую б тот околесицу ни нёс по поводу якобы «захваченных» земель: у них должны быть каменные рыльца, полные невозмутимого спокойствия, и если кто из ближайших сановников позволит себе кое в чём вольность, полетят головки, как пить дать, полетят, владыка подозрителен и никого из них не помилует. В венценосной головке владыки клопиного мирка переплелось и перемешалось великое множество разнородных и противоречивых понятий; его верные, угодливые слуги не осмеливались развеять густой туман медовых замыслов шального повелителя: «нам это всё выйдет непременно боком, лучше мы посидим и переждём, пока бред сам по себе тут уляжется, чем примемся будить князя от сладких сновидений, ибо, очнувшись, князь вовек не простит рабам своим такой дерзости, яко осмелились извлечь его из волшебной страны мечтаний», так пояснили преданные советники и сановники любопытным, кому до всего есть дело и которые во все щели суют свой длинный нос. «Растолкайте сами, коли жизнь вамсвоя не дорогá, ― иронично и ядовито советовали верные шальному князю сановники, ― лично нам такого сто лет в обед не надобно, чтобы князь да очнулся, да увидел окрест себя всё это убожество, какое до сна его окружало».
Чрез тое князь долгая лета в помраченiu пребываше. (2005) и не находилось для уврачевания его душевного недуга ни единого во всей клопиной земле знахаря, поелику страх на всех знахарей в те дни нападал великий, опасался из них каждый связываться с этими необычными сновидениями, столь утешительными для княжеского душевного спокойствия. Знахари и не утаивали истинной причины от сановников: «Non erit difficile mederi princeps, quaeritur: estne tanti? Dominus autem calet et dulcis, cum sua longe petita gloria rapitur; si eum evigilavero, paucissimas miserorum comoedorum, nec plura, sciet. Valde crudelis esset Sua Majestas felici somno privare, etiam si visiones ejus fallaces essent, ac etiam plane repugnantes. Melius ergo credimus eum omnino non tractare, eumque in beatitudine usque ad finem vitae relinquere, quam eum sanare phrenesi et in desperationis barathrum demergere». *
Остолемщина сникла и притихла в ожидании пущих бедствий, и все прочие области клопиного княжества безмолвствовали: у князя открылась опасная форма политического бреда, напрямую связанного с утратой взаимного общения с окружающим миром. Важные мужи и сановные деды княжеского совета известили подданных с балкона палаццо о недуге повелителя и убедительно попросили о нём всех и каждого молиться, чего слуги не замедлили проделать с чувством глубочайшего рабского благоговения. Сановники при этом ни единым словом не обмолвились, какова природа недуга: телесная или душевная; все эти подробности, сочли мужи совета, слугам клопиного отечества знать вовсе ни к чему; главное, чтоб у рабов вознкла жалость ко владыке и желание помочь болящему в недуге, а что до самой болезни, это уж они сами как-нибудь меж собою управятся. Знахарю велено хранить молчание. Знахарю об этом и намекать излишне: он сам до полусмерти напуган недугом повелителя и ни за что не проболтается клопиным подданным, что и как со владыкою. Официальное извещение гласило: «повелителя одолела немощь телесная, чего ради совет княжеский убедительно просит не оставлять князя своими рабьими молитвами, принести достойный шмат исконным служителям, дабы те жарче о владыке болящем молились и духовное имели о князе нашем попечение».
― Мутное дело, ― покачивали головками подданные, ― вроде как телесно князь наш повредился весьма; хотя незадолго до этой болести ничего диковинного никогда за ним и не водилось. Мутно изъясняются наши советники: ничего не поймёшь из их туманных намёков. С чего б это владыке вздумалось приболеть, когда почти все предки у него цвели и пахли, восседая на престоле славы?
― И, помолчи, коль не хочешь нажить себе неприятностей! ― цыкали на неуместного философа его сердитые домочадцы: всем становилось боязно докапываться до истинных причин княжеского недуга, на уровне подсознания все клопиные подданные понимали и чуяли наличие подвоха, но напрямик высказать своё недоверие к властям они, естественно, не решались: как бы чего не вышло.
Едва ли не те же самые беседы велись в соседних землях, подвластных его болящему клопиному величеству: клопиные подданные нутром ощущали, что «дело здесь мутное и туманное», да вот не осмеливались возвысить голосков своих до уровня слышимости их в столице. Чего-чего только не нагородя́т сановники, чтоб из рабов своих шестиногих выкачать к именинам побольше подарков и как можно слаще умаслить и без того медовое житьё жреческих исконных служителей! Понесли клопиные чада духовные жрецам своим ценные подношения: «это для поминания владыки нашего в безустанных молитвах ваших, да умножится мощь в нём телесная и да убавятся печали и болести», со смирением говорили жрецам духовные их воспитанники. Жрецы, ясное дело, принимали все те подношения, как должное, ещё высказывали мрачно недовольство по поводу недостаточного объёма и количества приносимых им в святилища земных благ, «еже отрываху слузи кiйждо от дому своего и несяху ко служетелем». Сановники, советники и чиновники взирали на удручение клопиных подданных и втайне ликовали: до какой степени рабского молчания сумели они довести народ свой, что соделали его способным разве что на душевное сокрушение о князе, ни на что больше не годным, боязливым и опасливым, всего дрожащим и трясущимся всякой правды и бьющего в глаза света!
Жрецы пухли и жирели, как на дрожжах, от лакомств; фанатики и босяки, питавшиеся при капищах, препроводили беззаботную и беспечальную жизнь за счёт наивных духовных чад, которых одно только земное призвание: щедро и безустанно снабжать духовных дебелых воспитанников всё новыми и новыми жирными яствами, чтобы вся эта тучная ватага росла над собою и помыкала мелкими клопиными сошками. Пока владыка бредил, делишки в его клопином княжестве шли всё хуже и хуже; но Твердослову советники об ухудшении дел и общего положения в державе не докладывали, и потому владыке мерещилось, будто бы всё течёт само по себе, ни в одной области нет сколов и трещин, что вся земля благословляет его правление и что на него одного молится вся насущная клопиная челядь. Советникам невыгодно было оглашать безумие князя: в противном случае клопиный народец вполне мог возмутиться и потребовать от владыки немедленной отставки всех кровососов и пиявиц, какие присосались ко княжеской казне. Твердослова XLV советники и сановники держали на коротком поводке, умышленно затуманивая владыке мозги всякой чушью, поддерживая в князе то его состояние полнейшего блаженного идиотизма. Твердослов не понимал ни капли, что происходит за стенами его дворца, отчего сановники и чиновники отводят взоры, когда он пытается заглянуть им в зенки; а те князю ничего не объясняли, а просто жадно делили промеж себя казну и объедали государственный «пирог» с разных боков. Твердослов пробуждался, но советники молчали и в его присутствии хранили гробовое безмолвие: концы в воду, тишь да гладь, да божья благодать! Особо изворотливые чиновники не постыдились даже по этому каверзному случаю сложить для князя колыбельную песенку, с помощью которой сановники усыпляли в вечерний час своего владыку, рассказывая тому всякие сказочки:
Спи, усни! Спи, усни! Спи, усни! Спи, усни!
Отдохни, отдохни, От забот отдохни:
Ты врагов поборол, Над Клоповией князь,
Всех сосед захватил, Управляешь скотом,
Жизней перемолол, У ступней твоих мразь,
Судеб перекрошил. Золотым ту жезлом...
Твердослов, выслушивая эти «дивные откровения», мирненько и сладенько засыпал в своей кроватке, будучи крепко уверен в своих небывалых политических способностях. Ласкающие слух сказки изливались целыми каскадами на темя его клопиного величества, не оставляя тому надежды на душевное исцеление: все чиновники и сановники великолепно отдавали себе отчёт в опасности такого внезапного пробуждения во владыке ясного рассудка: тогда мало кто из чиновников доживёт до рассвета нового дня! Советникам и сановникам куда проще и легче было убаюкивать сонный разум во владыке, лишь бы тот спал без прóсыпу и ни от кого из них вовсе ничего такого никогда не требовал. Сановники и чиновники жуть как боялись дать отчёт каждый по своей области: наворовано ими было настолько много, что они просто ума не могли приложить, какими бы ещё правдами и неправдами удержаться на плаву; а тут как нельзя более кстати выплыла на поверхность душевная хворь и острый, болезненный бред у повелителя! Естественно, чиновники живо и ловко ухватились за такую редкостную удачу, постарались выжать из неё как можно больше личной выгоды. Сперва чинуши испугались: не проверяет ли их владыка, только прикидываясь понарошку дурачком; зато впоследствии, уразумев, что дело верное и что их князь «порядком обезумел», сановники и советники живо взялись сопокупно обманывать владыку и водить его во тьме, куда не проникают лучи дневного света; ведь в чем более тёмный угол заведут они клопиного князя, тем безнадёжнее будет его душонка трепыхаться в кромешной мгле! Представители всех сфер власти наперебой докладывали князю о громких победах, о присоединении очередных земель к ранее имевшимся владеньям; и князю их в те минуты касалось, что вот-вот ещё немножко, и он заделается у них царём над всеми известными во вселенной галактиками!
А молчание рядовых клопиных смертных только подливало им масла в огонь: обычные подданные роток держали зажатым, ведь неуместное выступление, излишнее любопытство наказуемо. Где достать силы простому обывателю для выяснения подробностей и выискивания подводных камней в личной жизни владыки? Слуги и простые трудяги от зари до зари вынуждены горбатиться, добывая себе каждый кусочек хлебца на обед, рабам явно не до бредней и не до истинного положения вещей в клопином государстве. Об истине привыкли народцу клопиному толковать его служители; а что касается лично до клопиного племени, то оно всячески обязано пережёвывать и проглатывать подаваемые на тарелке шматки и óбрезь, лишь отдалённо напоминающую правду. Государство всё давно трещало по швам, однако чиновники умело скрывали такое шаткое положение как от верховного владыки, равно и от клопов: «пускай себе княжество трещит да потрескивает, ― рассуждали о том чиновники и советники, ― нам-то самим от этого распада ни тепло, ни холодно; важно на долгие десятилетия сохранить местá за собою в государственном совете, а там как боги укажут; авось и пронесёт, авось и после долгой смуты усидим в креслицах».
Минуло ещё двадцать лет со дня помрачения рассудка у князя; в клопином же племени по-прежнему ни звука, ни вонючего пýка, тишина и безмолвие, тупое бездействие и вялая умственная хворь, сродни той, какая захватила ум владыки и положила его наземь на две лопатки. Советники, видя детское состояние ума во владыке, с особым цинизмом разворовывали Скифию клопиную, будучи все уверены в постоянной детской разжиженности мозгов у князя; «да что нам перед ним выкомариваться? ― то и дело слышались голоса княжьих прихвостней, ― дело-то плёвое, наживное: тащи себе в дом да растаскивай имущество, князь ведь сущее глупое дитя, он, почитай, вот уже сороковой годок сидит в блаженном состоянии, едва ли что не агýкает; нам ли, братики, от казны не полакомиться, коли на то особливая милость небесная?» И так они тащили добро да растаскивали, пока вдруг над ними не прогремело возмездие в виде внезапно проснувшегося рассудка у владыки Твердослова:
― Друзья мои, ― обратился к ним ко всем владыка, ― где я?
― Известно где, великий господин: вы у себя во дворце.
― На чьи деньги содержится вся ваша бесчисленная рать?
― Ясное дело, ваше осиянство: на народные подношения.
― Я слышал: отложились от княжества моего многие области.
― О, ― поспешили его заверить чиновники, ― земли худые то и никудышние, в том, что они отпали от ваших владений, совсем нет никакого убытка или урона. Самое главное, что в вашей власти до сих пор все небесные светила, это составляет наше благоденствие и предмет пущей гордости: вы-таки осилили внеземные пристани, притянули к угодьям и владениям вашим необъятные просторы, на коих слуги ваши и землепашцы получили возможность ежегодно возделывать поля́ и выращивать полезные для питания злаки!..
― А где же правда? ― доискивался князь. ― Чую: привираете!
― Ни боже ты мой! Пусть у нас языки заживо отвалятся!
― Тогда введите ко мне во дворец правдивых свидетелей.
― Зачем бы сие князю вдруг понадобилось узнать правду?
― Да кто вы такие вообще и за кого меня тут принимаете? ― загремел владыка на зарвавшихся прихлебателей, давно отвыкших и думать о ползаньи в ножках у князя. Тiu, уразумев происшедшая, зело смятошася.(2025) Пали перед ним на колени и возопили от ужаса тоненькими голосишками: «ох, прости неразумие наше! мы не ведали, что мелют язычки наши... отпусти провинности наши».
― Я требую ввести ко мне того, кому известна правда о земле!
― Нам ли, слугам твоим, княже, не доверяешь? яко радехом...
― Хочу доподлинно разузнать, каково состояние земель моих.
Схватились тут нахлебники в страхе за головки свои: они-то уж думали: вовек им не придётся ответ держать перед князем за свои злокозненные хищения! А тут владыка возьми да и очнись, а чуть пробудился и прочухался, как моментально затребовал у них для себя отчёта в их подковёрных кознях. «Что сотворим и как же мы оправдаемся перед владыкою?» «Авось кривая выведет», обнадёжил перепуганное чиновничье стадо бывалый сановник. Однако ж ему первому не повезло: народец клопиный за годы его сидения и чиновного догляда до смешного уменьшился, и теперь владыка от этого чинодрала потребовал объяснения: почему такое произошло во вверенной тому области народного благосостояния? Чинуша, сам не свой от охватившего его ужаса, замямлил нечто невнятное и несуразное себе под нос, но из хоботка вылетали одни слюни.
― Ты чего? Совсем ошалел с перепою? ― накинулся владыка.
― Я? ― переспросил тот, чтоб успел продумать, что сказать.
― Да, да, именно ты, не я же! Почему на земле горстка клопов?
― Они отвыкли от размножения, ваше величество... уж я всяко...
― Да уж, всяко-инако! Инакомыслящий ты, неслух мятежный!
― Я, княже, радел... во имя тишины и спокойствия... поседел...
― Не поседел, а своим умом оскудел. Эй, в колодки его, живо!
Подскочили слуги ретивые, наложили оковы на чиновника, пока тот стоял и оправдывался перед разъярённым владыкою, и спешно увели разжалованного в рядовые подданные злодея в подвал, где с утра до ночи царил полумрак и стекали струйки влаги по стенам. После разоблачения первого чиновника по ведомству умножения и благосостояния клопиного племени князь истребовал к себе по порядку всех зажравшихся мордастых чиновников и сановников, и все они предстали перед судом княжеским и были судимы князем за своё нерадение о государстве клопином. И хотя сам владыка в первую очередь провинился перед богами и богинями в нежелании своём наложить запрет на истребление мамками яичных кладок, в самом себе он отказывался видеть виновного и упорно обвинял во всех грехах кого угодно, только не себя, любименького. Покуда князь пребывал в беспомощном состоянии, государство у него не только не расширилось, но до смешного съёжилось и скукожилось (на что никто не хотел обращать внимания: тема щекотливая): где племя не размножается, оно сокращается, и все, кто потворствует гадкому беззаконию, в конечном счёте предстанут перед судом и мечом неумолимого рока всеобщей истории. От Скифии клопиной за сорок лет правления сонливого, бредящего владыки отвалилось порядка половины его прежних владений, какие принадлежали его клопиному величеству ещё до его умственного усыпления; а уж о дальних уделах и говорить было нечего: теми пространствами ни сам князь, ни его сановники, ни его железное славное войско даже и во смелых мечтах никогда не завладевали. Узнавши правду, сей князь почил безвременно от горя, не перенёсши горького сраму.
-----------------------
* Исцелить князя не составит особого труда, вопрос в том: стоит ли это делать? Сейчас владыке тепло и сладко, он пребывает в упоении собственной надуманной славой; если мы его разбудим, он осознает, что его окружение есть только горстка жалких комедиантов, и больше ничего. Было бы крайне жестоко лишать его величества блаженного сна, хотя б видения у него и были обманчивы и даже явно противоречили действительности.Потому полагаем: лучше совсем его не лечить и оставить по гроб жизни в блаженном состоянии, нежели вылечить от бреда и окунуть в пучину отчаяния. (л а т.)