Великая Клоповия, XVIII, 8, 1
*
КНИГА VIII. ВЕЛИКОКЛОПИЯ ПОСЛЕ ПРИСЯГИ I
ГЛАВА 1
Присяга I, как читателю известно из прежних книг, являлся князем весьма слабовольным и тугим на скоропалительные государственные решения, чем не замедлили воспользоваться его ближайшие и преданнейшие советники и соратники. Целыми столетиями мужи и деды совета молили, умоляли клопиных небожителей о даровании им такого господаря, для которого бы внешнее спокойствие и благополучие внутри державы всех его подданных показалось бы делом первостепенной важности. И вот, наконец, блаженнейшие времена, столь долгие годы вымаливаемые, наступили: повсюду и во всех областях клопиной державы воцарилось безмятежное умиротворение, гнёт понемногу ослабел и улёгся в ложбинах, народ вздохнул вольнее, не чуя за спиной опасности. Присяге I просто не было до управления делами государства никакой печали, он ел и пил, развлекаясь по вся дни с юными клопихами и щеголихами, от подарков которым казна вскоре совсем оскудела и опустела. И всё равно советники пребывали на седьмом небе от привалившего к ним счастья: вот уж не чаяли они на старости лет вкусить покоя!
Сочинители воодушевились: палачи над ними уже не нависали с остро заточенными секирками, говорить и писать было дозволено вдоволь, кому, сколько и о чём угодно. Поэты и писатели, знамо дело, не преминули таковым дозволением воспользоваться, там и сям наоткрывали всяких издательств, основали кучу типографий и наняли тысячу наборщиков для печатанья сборников поэзии, для издания новых книжек, для переизданий всего прежде созданного литературного наследния; всякий сочинитель прекрасно понимал, что подобных блаженных времён может не повториться в ближайшие столетия, и потому спешили оттиснуть как можно больше книжек и альманахов, чтоб ещё книгоноши успели их распродать и распространить среди клопиного населения, которое вспомнило, что у каждого немого слуги, оказывается, с рождения имеется во рту язычок! И слуги смягчившегося режима «взговориша языками клопиными паче прежняго»! Лафа сия тянулась во все дни княжения его осиянства Присяги I, доколе душа князева обитала в теле князевом, и оборвалась лишь со внезапною кончиной клопиного владыки. За все годы блаженного правления князя не было посажено в подвал ни единой мелкой сошки за её творческие успехи, что имело место быть в предыдущие княжения, особливо же в годы правления светлой памяти господаря Елофоона Х. «Наипаче же блажен тот, кому на роду написано было возмужать в годы приснопамятного княжения его священного осиянства Присяги I», не без гордости повторяли на всех перекрёстках довольные клопы и земляные блошки. Кому, как не им, довелось вкушать мёд сладкого жития и веселия, отведав перед этим всю горечь жесточайшего помыкательства, связанную с именем его предтечи, повелителя и князя Елофоона Х, по прозвищу: Чёрная Зависть? «Думали ль мы и гадали ль, яко наступят блаженные дни умиротворения, когда ни за кого стражи порядки не подумают приниматься и когда никто за взгляды свои не понесёт за все годы уголовной ответственности? Се, князь наш бесценный и владыка дражайший, Присяга I, в коем черпает племя наше клопиное восхитительное ныне успокоение», зажмурив зенки, отзывались о князе блаженные его подданные.
Хоть велики бывали достижения покойного князя Елофоона Х, а и от них племя клопиное и блошиное весьма истомилось телесно и давно уже помышляло уйти на покой, да никак не чаяло обрести тот покой до могильной плиты, уныло предполагая, что канитель с этими выморочными завоевательными походами протянется ещё добрых полвека. Но вот, владыки Елофоона Х вдруг не стало, его место на престоле клопиных предков занял благодушный тряпица-князь, Присяга I, «и распусти той князь полчища зверонравные и воструби отбой по всем флангам воинским, отменяя захватнические походы повсеместно», и возликовали сердчишки у клопиных подданных, и рады они пребывали искренне иссяковению источника лютой ненависти к соседям у господина над господами клопиными, и готовы были воспеть вослед польскому поэту (когда бы уродились на белый свет людьми, а не жалкими кровососами):
O czci Febowa i stołów złoconych
Kraso niebieskich! O myśli strapionych
Wdzięczna ochłodo, i mnie sprzyjaźliwą
Bądź, gdy cię wzywam!
(Kochanowski. Księga 2, pieśń 22) Присяга I поистине мерещился всем клопиным княжьим угодникам языческим богом Фебом! Солнце в зените славы своей, и то мнилось угодливым не столь сиятельным, в какой степени осиянна была для них особа их клопиного князя-владыки! В годы правления приснопамятного князя Присяги I, по прозвищу: Утешитель неимущих, сии бедняки и босяки питались от общин вполне себе беспрепятственно: ибо ни слуха, ни стона, ни соблазна, ни иных каких знамений не воспоследовало во время княжения благословенного владыки великой клопиной державы.
Те, кто попрежнему населял тюфяк в жилище исполина, сидели в толще ваты и соломы и диву давались: как это по их души до сих пор не притопали чиновники с требованием очистить помещение и последовать за ними на военные сборы? Они-то, по неосведомлённости своей, жили во страхе, тряслись и думали, что над ними попрежнему тяготеет свинцовая лапка ныне покойного повелителя, князя Елофоона Х, и уж никак не думали, что князя хватил удар и что его внезапно не стало в живых, и что седалище предков занял его преемник, безвольный гуляка, мот и пьяница, Присяга I, а тому даже дела никакого не было до занятий клопиных подданных: они, слуги, перед ним стелются, ему покорны поголовно, и с него того вполне достаточно, ни на что бóльшее он и не притязает. Главное, чтоб его клопишки особенно сильно не баловáлись и не шалили, а так, в целом, бузить не запрещается. И только под самый занавес, на закате правления владыки Присяги I, сведали насельники соломенного тюфяка о смене венценосных особ на престоле предков, о том, каково истинное отношение владыки ко всем его подданным, о том, что князю глубоко безразличны военная слава и кровавые, по большей части безуспешные, военные походы, что чиновники оттого и не разъезжают по далёким уголкам владений, что им не велено было беспокоить местное клопиное население военными и иными ненужными сборами да поборами. «Над недоимщиками же судов никаких не вчинять», распорядился блаженной памяти князь и строго запретил советникам и чиновникам терзать подданных по пустякам. «А, то новое веяние в политике! ― обрадовались рабы с запозданием, когда уже над теменем владыки замелькала зловещая тень кончины; ― а нам-то невдомёк: отчего численные чиновники по наши души не являются так долго, дык им в столице владыкой не велено, а мы-то подумали: что это вдруг чиновникам взбрело в головку отцепиться от клопиного податного населения?»
На исходе последних месяцев княжения приснопамятного клопиного владыки Присяги I все тюфячники возликовали по поводу дарования их сообществу хотя бы нескольких отрадных лет ненарушимой тишины и безвоенного спокойствия. И ведь до того их всех допекли военные те походы, что слуги клопиные слышать о них ничего не хотели! Они высиживали в гробовом молчании во все дни княжения Присяги I, уверенные в том, что продолжаются дни жестокого «походного» правления князя Елофоона Х; слуги даже рыльца своего боялись за стенки тюфяка просунуть из страха быть пойманными за хоботок и притянутыми к ответу, что вдруг их изловят, втиснут в боевую колонну и заставят воевать против недругов клопиного владыки. Постельные клопишки пригрелись в жилище у двуногого великана, им вовсе не хотелось покидать это насиженное и сытное местечко! Облюбованное обиталище давно они считали своим законным «тёплым домом», одна мысль о том, что их могут оторвать от сытного стола, приводила их в ужас. То, как расправлялись над их шестиногими сородичами исполины со всеми их домочадцами, нисколько не приводило их в уныние: да мало ли, какие случаются в жизни напасти! ― говорили жизнерадостные, неунывающие клопы, едва ли не ежемесячно утрачивая в послеобеденное время приличную часть своих собратьев, когда их двуногий хозяин скатывал тюфяк и тряс его над порогом, желая из него вытрясти побольше живулек и ползучей всякой неугомонной нечисти с колючими ротовыми частями. Пожелтевшие кухаркины потомки и дети их детей, которым не довелось покинуть пределов тёплого обжитого их родителями тюфяка в доме двуногого завшивленного исполина, доживали свои последние деньки в тепле и в уюте, мало помышляя о внешней жизни с их каверзами, почти забыв о том, какая она, внешняя жизнь; все они ушли головками в разрешение сугубо тюфячных житейских вопросов: как бы кого из детей, племянников и внуков пристроить к хозяйскому брюху, да так, чтоб никто с него не скатился и не свалился? Умишко опростился у них до крайности: ведь постельный паразитизм предельно сужает кругозор и умерщвляет живое сознание; питаясь людскими соками, постельные клопы совсем уже не думают о том, как надо выстраивать взаимовыгодные отношения, как воздвигать жилища в городках и в сёлах, ведь они живут уже на всём готовом! Если у родителей ещё промелькнёт изредка здравая мыслишка, то у детей и у внуков, у племянников этих пасожитов не уцелела свежесть и ясность зрительного и умственного восприятия действительности, они на всё взирают осовелыми зенками, сидя верхóм на достатке, совсем ни о чём никогда не имея ни малейшего попечения. Зачем им рассуждать и к чему напрягать свои мозги, когда отец и мать и без того вполне прилично о них позаботились? Ничегонеделанье превратило ухватистых кухаркиных детей в узколобых дурачков, в ленивых и неповоротливых лежебоков, для которых существуют одни лишь продольные волокна прогнившей ткани с поперечными пружинными стяжками, натяжками и перекрытиями. Племянники и внуки у кухаркиных детей и того менее соображение имели: что им до мира внешнего, когда они восседают на дебелом животе у двуногого исполина и посасывают у него горячую кровушку? Чтó им до прочих обитателей клопиной державы, поделённой промеж представителями шестиногой их породы, когда у них под рыльцем завсегда сытный завтрак, питательный обед и смачный ужин?
― Братцы! ― оповестил накануне внезапной кончины владыки безвольного, мота и гуляки, один из кухаркиных детей остальных своих соплеменников, связанных с ним теснейшими узами клопиного родства, ― оказывается, давно уж нет Елофоона, он опочил, и всё это время мы, сами того не ведая, жили под управлением его всемилостивого величества князя Присяги-Утешителя! Вы только вообразите моё удивление, когда мне о том поведала одна вошь!
― Елофоона нет в живых? ― оцепенели тюфячные жители. ― А то-то, как поглядим, по наши души численные чиновники давно не наезжают и сыновей наших в войско не забирают! А вот она тому и причина сыскалася: владыки-то нетути! Оно и славно! И кому ж все эти годы суждено было заправлять клопиною державой?
― Сказано же: князю Присяге-Утешителю нищих! ― повторил тот, до кого дошла весточка о смене власти в Остолеме; известие не замедлило задержаться в тесном кругý семьи и разлетелось по всему человеческому тюфяку, по всем его тёмным закоулкам: эка, владыки-то прежнего давно в живых нет, а правит нами всеми его клопиное величество Присяга-Утешитель нищих! ― Оттого, как выяснилось, и проверок никаких давно сюда к нам не засылали, а то ведь что ни год, то новый отряд прибывал и забирал сыновей в войско. Вняли боги молитвам нашим: исчезли из виду чиновники! Долго мы ломали головки над разрешением оной загадки: что бы это можно означать? уж не новый ли подвох со стороны властей? (― Да-да, зачастую так оно и случается, ― закивали головками не без сочувствия незваные гости; а кухаркин потомок продолжал:) Найдена отгадка счастливой нелепости: чиновники не являлись по наши несчастные души, понеже некому было повелевать им сюда отправиться, вот и вся недолга! То ли отдохнём со владыкою!
«Отдыхать», однако же, клопиным подданным не было суждено: видимо, на роду было у них написано: маяться с подлюками, низкими душонками, увенчанными золотыми регалиями. Присяга I, прокняжив несколько счастливых лет, скоропостижно скончался, не оставив по себе законного наследника. Подданные приуныли: у них ведь только-только начали понемногу выпрямляться спинки, разгибаться вечно согнутые в поклонах колени, и нате вот, умер добросердечный князь! Поистине то изощрённая насмешка, прямое издевательство над злосчастным племенем великоклопцев! И в резкой перемене декораций увидели мученики суровую необходимость снова приноравливаться к заволоченным тучами долгим десятилетиям тоскливой и безрадостной жизни, какую они вели до кончины блаженного беспутного владыки, ему же не было печали до недоимщиков. Не успели толком порадоваться, как оно уже их везенье смыло волною невзгод и напастей... «Снова придётся нам ожидать непрошеных гостей по наши клопиные души, маловато, видать, настрадались, коль жестокой судьбе всё неймётся обузить клопиное племя да обложить его свинцовыми тучами ненастья!», горько сетовали тюфячные шестиногие поселенцы. «Не довольно, видать, натерпелись мы, живя под гнётом княжьих предшественников, коль боги лишают нас благочестивого владыки и взамен же усопшего снова ниспосылают бессердечного изверга, от которого всем нам будет ох как лишенько!», на все лады завывали клопихи.
КНИГА VIII. ВЕЛИКОКЛОПИЯ ПОСЛЕ ПРИСЯГИ I
ГЛАВА 1
Присяга I, как читателю известно из прежних книг, являлся князем весьма слабовольным и тугим на скоропалительные государственные решения, чем не замедлили воспользоваться его ближайшие и преданнейшие советники и соратники. Целыми столетиями мужи и деды совета молили, умоляли клопиных небожителей о даровании им такого господаря, для которого бы внешнее спокойствие и благополучие внутри державы всех его подданных показалось бы делом первостепенной важности. И вот, наконец, блаженнейшие времена, столь долгие годы вымаливаемые, наступили: повсюду и во всех областях клопиной державы воцарилось безмятежное умиротворение, гнёт понемногу ослабел и улёгся в ложбинах, народ вздохнул вольнее, не чуя за спиной опасности. Присяге I просто не было до управления делами государства никакой печали, он ел и пил, развлекаясь по вся дни с юными клопихами и щеголихами, от подарков которым казна вскоре совсем оскудела и опустела. И всё равно советники пребывали на седьмом небе от привалившего к ним счастья: вот уж не чаяли они на старости лет вкусить покоя!
Сочинители воодушевились: палачи над ними уже не нависали с остро заточенными секирками, говорить и писать было дозволено вдоволь, кому, сколько и о чём угодно. Поэты и писатели, знамо дело, не преминули таковым дозволением воспользоваться, там и сям наоткрывали всяких издательств, основали кучу типографий и наняли тысячу наборщиков для печатанья сборников поэзии, для издания новых книжек, для переизданий всего прежде созданного литературного наследния; всякий сочинитель прекрасно понимал, что подобных блаженных времён может не повториться в ближайшие столетия, и потому спешили оттиснуть как можно больше книжек и альманахов, чтоб ещё книгоноши успели их распродать и распространить среди клопиного населения, которое вспомнило, что у каждого немого слуги, оказывается, с рождения имеется во рту язычок! И слуги смягчившегося режима «взговориша языками клопиными паче прежняго»! Лафа сия тянулась во все дни княжения его осиянства Присяги I, доколе душа князева обитала в теле князевом, и оборвалась лишь со внезапною кончиной клопиного владыки. За все годы блаженного правления князя не было посажено в подвал ни единой мелкой сошки за её творческие успехи, что имело место быть в предыдущие княжения, особливо же в годы правления светлой памяти господаря Елофоона Х. «Наипаче же блажен тот, кому на роду написано было возмужать в годы приснопамятного княжения его священного осиянства Присяги I», не без гордости повторяли на всех перекрёстках довольные клопы и земляные блошки. Кому, как не им, довелось вкушать мёд сладкого жития и веселия, отведав перед этим всю горечь жесточайшего помыкательства, связанную с именем его предтечи, повелителя и князя Елофоона Х, по прозвищу: Чёрная Зависть? «Думали ль мы и гадали ль, яко наступят блаженные дни умиротворения, когда ни за кого стражи порядки не подумают приниматься и когда никто за взгляды свои не понесёт за все годы уголовной ответственности? Се, князь наш бесценный и владыка дражайший, Присяга I, в коем черпает племя наше клопиное восхитительное ныне успокоение», зажмурив зенки, отзывались о князе блаженные его подданные.
Хоть велики бывали достижения покойного князя Елофоона Х, а и от них племя клопиное и блошиное весьма истомилось телесно и давно уже помышляло уйти на покой, да никак не чаяло обрести тот покой до могильной плиты, уныло предполагая, что канитель с этими выморочными завоевательными походами протянется ещё добрых полвека. Но вот, владыки Елофоона Х вдруг не стало, его место на престоле клопиных предков занял благодушный тряпица-князь, Присяга I, «и распусти той князь полчища зверонравные и воструби отбой по всем флангам воинским, отменяя захватнические походы повсеместно», и возликовали сердчишки у клопиных подданных, и рады они пребывали искренне иссяковению источника лютой ненависти к соседям у господина над господами клопиными, и готовы были воспеть вослед польскому поэту (когда бы уродились на белый свет людьми, а не жалкими кровососами):
O czci Febowa i stołów złoconych
Kraso niebieskich! O myśli strapionych
Wdzięczna ochłodo, i mnie sprzyjaźliwą
Bądź, gdy cię wzywam!
(Kochanowski. Księga 2, pieśń 22) Присяга I поистине мерещился всем клопиным княжьим угодникам языческим богом Фебом! Солнце в зените славы своей, и то мнилось угодливым не столь сиятельным, в какой степени осиянна была для них особа их клопиного князя-владыки! В годы правления приснопамятного князя Присяги I, по прозвищу: Утешитель неимущих, сии бедняки и босяки питались от общин вполне себе беспрепятственно: ибо ни слуха, ни стона, ни соблазна, ни иных каких знамений не воспоследовало во время княжения благословенного владыки великой клопиной державы.
Те, кто попрежнему населял тюфяк в жилище исполина, сидели в толще ваты и соломы и диву давались: как это по их души до сих пор не притопали чиновники с требованием очистить помещение и последовать за ними на военные сборы? Они-то, по неосведомлённости своей, жили во страхе, тряслись и думали, что над ними попрежнему тяготеет свинцовая лапка ныне покойного повелителя, князя Елофоона Х, и уж никак не думали, что князя хватил удар и что его внезапно не стало в живых, и что седалище предков занял его преемник, безвольный гуляка, мот и пьяница, Присяга I, а тому даже дела никакого не было до занятий клопиных подданных: они, слуги, перед ним стелются, ему покорны поголовно, и с него того вполне достаточно, ни на что бóльшее он и не притязает. Главное, чтоб его клопишки особенно сильно не баловáлись и не шалили, а так, в целом, бузить не запрещается. И только под самый занавес, на закате правления владыки Присяги I, сведали насельники соломенного тюфяка о смене венценосных особ на престоле предков, о том, каково истинное отношение владыки ко всем его подданным, о том, что князю глубоко безразличны военная слава и кровавые, по большей части безуспешные, военные походы, что чиновники оттого и не разъезжают по далёким уголкам владений, что им не велено было беспокоить местное клопиное население военными и иными ненужными сборами да поборами. «Над недоимщиками же судов никаких не вчинять», распорядился блаженной памяти князь и строго запретил советникам и чиновникам терзать подданных по пустякам. «А, то новое веяние в политике! ― обрадовались рабы с запозданием, когда уже над теменем владыки замелькала зловещая тень кончины; ― а нам-то невдомёк: отчего численные чиновники по наши души не являются так долго, дык им в столице владыкой не велено, а мы-то подумали: что это вдруг чиновникам взбрело в головку отцепиться от клопиного податного населения?»
На исходе последних месяцев княжения приснопамятного клопиного владыки Присяги I все тюфячники возликовали по поводу дарования их сообществу хотя бы нескольких отрадных лет ненарушимой тишины и безвоенного спокойствия. И ведь до того их всех допекли военные те походы, что слуги клопиные слышать о них ничего не хотели! Они высиживали в гробовом молчании во все дни княжения Присяги I, уверенные в том, что продолжаются дни жестокого «походного» правления князя Елофоона Х; слуги даже рыльца своего боялись за стенки тюфяка просунуть из страха быть пойманными за хоботок и притянутыми к ответу, что вдруг их изловят, втиснут в боевую колонну и заставят воевать против недругов клопиного владыки. Постельные клопишки пригрелись в жилище у двуногого великана, им вовсе не хотелось покидать это насиженное и сытное местечко! Облюбованное обиталище давно они считали своим законным «тёплым домом», одна мысль о том, что их могут оторвать от сытного стола, приводила их в ужас. То, как расправлялись над их шестиногими сородичами исполины со всеми их домочадцами, нисколько не приводило их в уныние: да мало ли, какие случаются в жизни напасти! ― говорили жизнерадостные, неунывающие клопы, едва ли не ежемесячно утрачивая в послеобеденное время приличную часть своих собратьев, когда их двуногий хозяин скатывал тюфяк и тряс его над порогом, желая из него вытрясти побольше живулек и ползучей всякой неугомонной нечисти с колючими ротовыми частями. Пожелтевшие кухаркины потомки и дети их детей, которым не довелось покинуть пределов тёплого обжитого их родителями тюфяка в доме двуногого завшивленного исполина, доживали свои последние деньки в тепле и в уюте, мало помышляя о внешней жизни с их каверзами, почти забыв о том, какая она, внешняя жизнь; все они ушли головками в разрешение сугубо тюфячных житейских вопросов: как бы кого из детей, племянников и внуков пристроить к хозяйскому брюху, да так, чтоб никто с него не скатился и не свалился? Умишко опростился у них до крайности: ведь постельный паразитизм предельно сужает кругозор и умерщвляет живое сознание; питаясь людскими соками, постельные клопы совсем уже не думают о том, как надо выстраивать взаимовыгодные отношения, как воздвигать жилища в городках и в сёлах, ведь они живут уже на всём готовом! Если у родителей ещё промелькнёт изредка здравая мыслишка, то у детей и у внуков, у племянников этих пасожитов не уцелела свежесть и ясность зрительного и умственного восприятия действительности, они на всё взирают осовелыми зенками, сидя верхóм на достатке, совсем ни о чём никогда не имея ни малейшего попечения. Зачем им рассуждать и к чему напрягать свои мозги, когда отец и мать и без того вполне прилично о них позаботились? Ничегонеделанье превратило ухватистых кухаркиных детей в узколобых дурачков, в ленивых и неповоротливых лежебоков, для которых существуют одни лишь продольные волокна прогнившей ткани с поперечными пружинными стяжками, натяжками и перекрытиями. Племянники и внуки у кухаркиных детей и того менее соображение имели: что им до мира внешнего, когда они восседают на дебелом животе у двуногого исполина и посасывают у него горячую кровушку? Чтó им до прочих обитателей клопиной державы, поделённой промеж представителями шестиногой их породы, когда у них под рыльцем завсегда сытный завтрак, питательный обед и смачный ужин?
― Братцы! ― оповестил накануне внезапной кончины владыки безвольного, мота и гуляки, один из кухаркиных детей остальных своих соплеменников, связанных с ним теснейшими узами клопиного родства, ― оказывается, давно уж нет Елофоона, он опочил, и всё это время мы, сами того не ведая, жили под управлением его всемилостивого величества князя Присяги-Утешителя! Вы только вообразите моё удивление, когда мне о том поведала одна вошь!
― Елофоона нет в живых? ― оцепенели тюфячные жители. ― А то-то, как поглядим, по наши души численные чиновники давно не наезжают и сыновей наших в войско не забирают! А вот она тому и причина сыскалася: владыки-то нетути! Оно и славно! И кому ж все эти годы суждено было заправлять клопиною державой?
― Сказано же: князю Присяге-Утешителю нищих! ― повторил тот, до кого дошла весточка о смене власти в Остолеме; известие не замедлило задержаться в тесном кругý семьи и разлетелось по всему человеческому тюфяку, по всем его тёмным закоулкам: эка, владыки-то прежнего давно в живых нет, а правит нами всеми его клопиное величество Присяга-Утешитель нищих! ― Оттого, как выяснилось, и проверок никаких давно сюда к нам не засылали, а то ведь что ни год, то новый отряд прибывал и забирал сыновей в войско. Вняли боги молитвам нашим: исчезли из виду чиновники! Долго мы ломали головки над разрешением оной загадки: что бы это можно означать? уж не новый ли подвох со стороны властей? (― Да-да, зачастую так оно и случается, ― закивали головками не без сочувствия незваные гости; а кухаркин потомок продолжал:) Найдена отгадка счастливой нелепости: чиновники не являлись по наши несчастные души, понеже некому было повелевать им сюда отправиться, вот и вся недолга! То ли отдохнём со владыкою!
«Отдыхать», однако же, клопиным подданным не было суждено: видимо, на роду было у них написано: маяться с подлюками, низкими душонками, увенчанными золотыми регалиями. Присяга I, прокняжив несколько счастливых лет, скоропостижно скончался, не оставив по себе законного наследника. Подданные приуныли: у них ведь только-только начали понемногу выпрямляться спинки, разгибаться вечно согнутые в поклонах колени, и нате вот, умер добросердечный князь! Поистине то изощрённая насмешка, прямое издевательство над злосчастным племенем великоклопцев! И в резкой перемене декораций увидели мученики суровую необходимость снова приноравливаться к заволоченным тучами долгим десятилетиям тоскливой и безрадостной жизни, какую они вели до кончины блаженного беспутного владыки, ему же не было печали до недоимщиков. Не успели толком порадоваться, как оно уже их везенье смыло волною невзгод и напастей... «Снова придётся нам ожидать непрошеных гостей по наши клопиные души, маловато, видать, настрадались, коль жестокой судьбе всё неймётся обузить клопиное племя да обложить его свинцовыми тучами ненастья!», горько сетовали тюфячные шестиногие поселенцы. «Не довольно, видать, натерпелись мы, живя под гнётом княжьих предшественников, коль боги лишают нас благочестивого владыки и взамен же усопшего снова ниспосылают бессердечного изверга, от которого всем нам будет ох как лишенько!», на все лады завывали клопихи.