Бесконечная, вечная, мудрая
Витька-Кишка сказал, что это вши. Карлыч вначале не верил, потому что чесалось симметрично на обеих руках и ногах, думал, может, это чесотка. Но потом диагноз опытного бомжа Витьки подтвердился. Вши проявили себя. Расчесанные места зудели и не давали спокойно полежать на самодельной кровати, сделанной из раскуроченной и кем-то выброшенной на помойку двери.
Зато здесь, в подвале пятиэтажной хрущевки, было тепло. Чуть в стороне, на тарных ящиках, за импровизированным столом сидели Витька-Кишка (прозванный так, потому что мог съесть то, что несъедобно) и Рахмат – тоже бомж со стажем, но недавно появившийся здесь. Вдвоем они приговаривали баллон с пивом, закусывая невесть чем.
В подвале стоял стойкий запах мочи, пива и курева. В углах бетонного помещения среди труб отопления, вентилей и кранов лежали пакеты с собранным на помойке барахлом, могущим еще пригодиться для жизни людей плинтусного класса. Среди всего прочего были и пищевые остатки, которые уже здесь продолжали портиться. Возможно, что про них уже и забыли. Хвостатым грызунам все это, конечно, очень нравилось. Осмелев в теплом жилище, они не очень-то стеснялись человеческого присутствия. Все это освещалось тусклой лампой. Электричество поставлял мятый переломанный провод, змейкой уходящий к подвальному выходу и где-то там подсоединенный к чьему-то электрощиту.
Витька и Рахмат, разогретые пивной жижей, оживленно беседовали. Витька, выпучив осоловевшие глаза, тыкал пальцем в воздух, пытаясь доказать какую-то свою истину, хотя никто с ним и не спорил. Истина касалась вопроса задней части Тамарки – известной алкоголички, проживающей в своей квартире на первом этаже соседнего дома. Иногда и сама Тамарка закатывала сюда, в подвал, если у кого-то появлялись приятные денежные неожиданности и намечалась дружеская попойка. Тогда Карлыч выходил надолго погулять. Во-первых, возраст зашкаливал годами, и здоровье не давало ему возможности потреблять спиртное, да и сам он как-то не особо горел этим. Наверно, просто не было такой привычки. Во-вторых, попойка обычно сопровождалась и заканчивалась какой-то плотской вознёй, при которой он тоже не хотел присутствовать. Все-таки не вписывался он со своим интеллигентным прошлым в эту компанию. А прошлое, как известно, не перечеркнёшь, и привычки остаются привычками.
После того, как Витька с Рахматом прополоскали местных «зажравшихся» начальников, проехались по Тамаркиному заду и сразу после этого обсудили международную политику, мысль уперлась в пустой баллон. На другой баллон денег не хватало, возникла идея послать к магазину Карлыча.
— Пусть там потрясется, может, ему кто-нибудь накинет из жалости.
Но потом передумали:
— Хоть и седой весь и скрюченный, но может не сработать, будем его до ночи ждать.
Рахмат, появившийся недавно в этой компании, еще плохо знал других обитателей этой нелегитимной ночлежки.
— А сколь уже Карлычу? – спросил он.
Витька быстро откликнулся на новую тему и тут же выложил историю пожилого, полгода назад появившегося здесь старика.
— Карлычу-то? Да уж девяносто подпирает! Не, ты прикинь! Стерва-внучка кинула своего деда и отжала у него жильё! Мало ей было своей хаты, дедовской захотелось! Ему три утра жить-то осталось! Ну да, у деда в центре города дом с лепниной, потолки высокие. Был я в таких, видел. Квартиры, конечно, классные. В подъезде у них сидит тетка – жучка-разводила, ну как её там, ну … которые сидят вроде вахтеров? Вот такие детки!
— И че людям не живется?! А раньше он был кто?
— Да фиг его знает, память у него крякнула. Чё-то помнит, чё-то не помнит. Не то начальник какой на покое, не то что-то с творчеством связано. Все больше молчит, но дядька он нормальный, без придури и без претензий.
Ни Карлыч, ни тем более его нынешние товарищи не знали, что в прежней его жизни и прежней его квартире под ванной лежала сумочка со шприцем, который в свое время наполнялся раствором клофелина. Когда у восьмидесяти пятилетнего старика начинались сердечные боли, то «сердобольная» внучка после основных лекарств использовала и этот шприц. Серьёзные проблемы с памятью начались именно после этого.
Загремела дверь в подвал, послышались нетвердые женские шаги. Чьи-то ноги пнули попавшуюся под ноги пустую бутылку, она загремела, и в тусклом свете нарисовалась фигура той самой Тамарки, чью заднюю часть здесь только что обсуждали. Ей было уже весело, она слегка подкачивалась, но к этой амплитуде она еще специально игриво выворачивала свои худые бедра.
— Прывет мальщики! Не… замерзли?! – приветствовала она всех.
— А-а-а, Тамарка! Кыролева! – пьяные лица расплылись в кривых улыбках.
В подвальном обществе началось оживленное движение: задвигались ящики, предлагая присоединиться к компании. Тут же, оценив обстановку, Витька-Кишка подкатил к гостье и с заговорщицким видом начал ей нашептывать:
— Слышь, Томка! Тут немного не хватает, если есть чё, кидай в общий котел!
Они начали ссыпать в кучу из своих карманных щелей и подсчитывать металлическую мелочь. Вдруг Витька неожиданно повернулся к Карлычу, и, зная его реакцию, сверкнув металлическими фикциями, в ухмылке пошутил:
— Карлыч, пить будешь? Если будешь, кидай в кучу монету!
Тамарка хохотнула. А Карлыч молча натянул на лицо защитную улыбку, желая показать, что он оценил шутку. Старик закопошился в своем уголке и засобирался. Намечалось попойное продолжение, которое не предвещало ничего хорошего.
На улице правила весна. В жизни Вениамина Карловича это была уже восемьдесят пятая весна. Воздух был уже не тот, не зимний, весенняя влага наполняла его. Оттепель властвовала вовсю, образуя проблемные лужи. Мчащиеся машины пытались их разбрызгать, но ничего у них не получалось. Весна ставила свои печати на все: на небо, на дома, на деревья, на людей. Даже вороны и голуби как-то необычно по-весеннему копошились в помойных контейнерах.
Проходя мимо, Карлыч, не останавливаясь, окинул их привычным взором, оценивая содержимое. Но ничто не зацепило его взгляд. Он целенаправленно шел дальше. В пол квартале отсюда в здании ЖЭУ, благодаря спонсорской поддержке какого-то фонда, была организована кормежка. В общей конторской столовой в три часа дня, после того, как поедят все работники, кормили и нуждающихся в помощи, и бездомных. В здание их запускали с обратной стороны помещения. Руководила всем этим мероприятием некая Татьяна Павловна, специально назначенная для этого. Громко и властно она отрабатывала свои деньги. Слова здесь употребляли крепкие, немудреные, но вполне известные всей стране. Было видно, что ей нравилось такое руководство, и она в полной мере ласкала свое тщеславие.
Народ уже собирался. В основном он, конечно, был пожилой и поэтому малоподвижный, и это давало основание Татьяне Павловне на него покричать.
— Ну что, орлы, крылышками-то не машете? Давайте, давайте, по одному, да не толпитесь как бараны, всем хватит!
Она стояла у входа и пропускала всех по одному, принюхиваясь к каждому. У выпивших не было шансов пройти. Места за столиками были ограничены, поэтому за один раз она пропускала не всех. Остальным приходилось ждать, когда поедят и выйдут зашедшие. Карлыч, вытирая обувку, немного замешкался.
— Ну что, седенький, сопли жуешь? Давай проходи, не задерживай! – тут же среагировала Павловна и слегка протолкнула его вперед. Проведя носом после проскользнувшего Карлыча, она сморщилась и, уже обращаясь ко всем, крикнула:
— Вы бы все-таки мылись как-то, что ли!
Кормежка проходила в специально отведенной небольшой комнате: в общий зал не пускали из-за санитарных соображений. Для того, чтобы попасть в неё, нужно было пройти мимо небольшого актового зала, где обычно проходили собрания и разные праздничные мероприятия.
Проходя мимо, Карлыч бросил взгляд на стоящий в зале рояль, подаренный по случаю какими-то спонсорами. Вещь, надо сказать, непривычная для такого заведения, ну ладно бы пианино, но рояль! Карлыч вдруг застыл как вкопанный. Павловна хотела было опять подбодрить старика, но не успела. Он повернулся к ней и спросил, кивая на рояль:
— А можно ли подойти поближе и поглядеть?
Удивленная таким интересом, она не нашла причины отказать. Жалко, что ли? Невостребованный рояль уже покрылся пылью.
— Да пожалуйста! Только осторожно, имей в виду – на нем музыку играют, а не закуску раскладывают!
— Да! Да! – сказал он тихо.
Не дойдя двух метров до музыкального инструмента, он снял свои бомжовские ботинки и, затаив дыхание, подошел к нему.
Продолжая удивляться такому необычному интересу, Павловна опять молвила:
— Что, знакомая балалайка? Может, ты на нем еще чего-то можешь? Сбацай давай чего-нибудь!
Но старик ничего не сказал, он молча разглядывал инструмент и был поглощен этим. Потом снял с себя шарф и вытер им пыль с крышки над клавишами – чем также удивил присутствующих – приподнял ее и присел возле блеснувших клавиш. Стало понятно, что он встретился со старым знакомым, было непонятно, что будет дальше. Но дальше не было ничего. Любопытный народ ожидал: может, он что-то попробует, наиграет. Но он просто сидел перед музыкальным инструментом. Не дождавшись ничего и махнув рукой, Павловна пошла дальше наводить порядок в своем королевстве, а собравшийся было народ стал разочарованно рассасываться. Через десять минут она опять заглянула в зал. Карлыч все также задумчиво сидел перед роялем.
— Седенький, иди обедать, а то голодным останешься! – позвала его хозяйка.
Он встрепенулся, услышав ее голос, виновато заерзал, как будто его застали за чем-то неприличным, приподнял руки над клавишами и опустил их. Из рояля полилась музыка, такая музыка, какая здесь никогда еще не звучала. Она неудержимым напором хлынула и стала заполнять собой все пространство. Это был второй концерт Рахманинова: с грозным торжественным началом и всепроникающим лирическим продолжением. Мелодия то лилась и журчала, как лесной ручей, то взмывала кверху летним жаворонком, то разливалась весенним половодьем, то становилась ветром, сгибающим ветки деревьев, то почти совсем умолкала, то с новой силой возрождалась.
Павловна оторопела: ничего подобного вживую она никогда не слышала.
Зал начал быстро наполняться людьми. Некоторые даже бежали по коридору, чтобы увидеть чудо – музыку и исполнителя.
— Что это? Кто это? – спрашивали они друг у друга.
— Не знай! Какой-то бомж играет.
В бухгалтерии и в производственных отделах кабинеты быстро опустели. На улице ожидающие кормежки люди, услышав музыку, стали напирать в сторону актового зала. Павловна молчала и не противилась. Зал быстро и молча наполнялся. Все заходили, но никто не выходил. Стояло всеобщее потрясение.
Карлыч властвовал над музыкой, а музыка торжествовала и властвовала над всеми присутствующими. В этот момент он был творцом. Вспомнил ли он, что был музыкантом? Но его руки творили чудо. Они не ударяли по инструменту, а властно плавали над ним. И лишь кончики пальцев, слегка сгибаясь, указывали клавишам звуки. Сам он и так согбенный жизнью, еще больше склонился над роялем: он почти лежал на нем, как будто желая обнять его всего. В этом положении чувствовалось замершее напряжение, на которое он не обращал никакого внимания, потому что сейчас был не здесь, а в каких-то других, божественно-неведомых сферах. Глаза его были закрыты. Лицо было отвернуто ото всех и даже от рояля, и что на нем отображалось, можно было только догадываться.
Сколько он играл, пожалуй, никто не смог бы сказать. Время отступило. Можно было бы в конце игры выказать свой восторг аплодисментами, но это было бы сейчас совсем не то. Музыка проникала вглубь душ присутствующих, она играла там свои аккорды, и души, в это время общаясь с ней, разговаривали, плакали, мечтали, вспоминали, и это было настолько личное, что выходить наружу никому не хотелось. Не все даже заметили сразу, что Карлыч уже перестал играть: Рахманинов в их головах все звучал и звучал.
Потихоньку народ начал приходить в себя и возвращаться из внутренних глубин. Оказалось, что актовый зал был битком забит людьми, чего отродясь здесь не бывало. Большинство женщин тайком или явно вытирали слезы. Молодая пара, случайно попавшая на этот концерт, только сейчас вдруг обнаружила, что нежно держит друг друга за руки. Молодые обменялись взглядами и заулыбались. Наконец-то послышались возгласы – восторженные и потрясенные. К Карлычу потянулись руки в знак восхищения и поддержки. И почему-то всем хотелось просто прикоснуться к нему, как будто желая через это прикосновение получить от него еще что-то, что-то так важное для жизни.
Татьяна Павловна совершенно обмякла, глаза то и дело наполнялись влагой, и она старалась незаметно ее смахивать, ведь это совершенно не соответствовало ее характеру. Забыв, что от Карлыча несет, как от помойки, она обхватила его двумя руками за плечи и стала расспрашивать о нем, о социальном положении и о том, как так получилось, что он оказался на задворках жизни.
— Родные мои! Кто еще не питался?! Выстраивайтесь в очередь, мои хорошие! – уже совсем другим голосом запела Павловна, обращаясь к неуспевшим еще поесть.
Повар с кухни зазывала старика-музыканта и хотела накормить всем самым лучшим, что у них осталось, и дать еще с собой котлет столько, сколько он возьмет.
Кто-то из присутствующих догадался снять чудо-концерт на телефон и выложить в интернет с небольшими пояснениями: кто играет и где. Интернет, как сейчас говорят, взорвался. Множество людей просто не поверило, что на рояле играет сам старик:
— Очередная «утка»! – говорили они.
От неравнодушных людей посыпались комментарии с восхищениями, предложениями принять участие в судьбе чудо-старика и проклятиями в адрес внучки.
После этого Карлыча видели еще раз, и больше его никто не видел. Может, его приютил кто-то из сострадательных почитателей, а может, его приютила вечность.
А весна продолжала свое календарное шествие. Беспрерывной суетой машины сновали туда-сюда, все также пытаясь разбрызгать лужи. Из приоткрытого окна одной из проезжавших мимо ЖЭУ машин раздавалось пение Вячеслава Добрынина: «… льется музыка, музыка, музыка и вовек не устанет кружить, бесконечная, вечная, мудрая, от которой так хочется жить!»
Декабрь, 2022 г.
23.12.2022 14:32:36
Семен Радуга 23.12.2022 17:56:53
Благодарю Николай! Хочу еще раз сказать, что все мои сюжеты взяты из жизни. С уважением!
Благодарю Николай! Хочу еще раз сказать, что все мои сюжеты взяты из жизни. С уважением!