Везунчик
Старый пазик кряхтел, скрежетал уставшими железными сочленениями, тяжело переваливался с боку на бок, преодолевая свежие ухабы, ожидаемо появившиеся после схода снега на давно не ремонтированной дороге, соединяющей областной центр с небольшим городком-сателлитом. За окном автобуса проплывал серый унылый пейзаж городской рабочей окраины, где кажется веками господствовали ветхие избушки в три окошка, чернели суровые ряды двухэтажных деревянных бараков-казарм – наследство тридцатых годов двадцатого века, и немного оживляли вид пытающиеся немного догнать время обшитые сайдингом или обложенные кирпичом все те же вековые старые хаты, еще более свидетельствующие о том, что живут здесь люди, едва сводящие концы с концами. Пейзаж не менялся десятилетиями, был привычен и даже почти мил, особенно сейчас, когда несмотря ни на что, ликующая весна прорывалась яркой зеленью, новыми побегами, красками и даже цветами сквозь всю убогость и хроническое неустройство полунищей жизни глубокой провинции.
Павел Васильич с дочерью от первого брака возвращался из города домой, сидел и смотрел в окно. В его взгляде сквозило какое-то недоумение и даже растерянность.Он будто бы не понимал, почему столь ослепительно светит солнце, для кого такое яркое синее небо с бегущей, явно подгоняемой какой-то веселой силой стаей нескончаемых облаков, зачем эта новая и такая упрямая трава, пробивающаяся через старую, сквозь грязь и мусор, так неприглядно торчащий везде после тяжелой и длинной зимы. Зачем, зачем эта новая жизнь? Ведь его жизнь остановилась. Ему пятьдесят четыре, а он с тоской смотрел в окно и думал о том, что он, собственно говоря, и не жил. Вернее жил как-то начерно, как будто его непременно ожидала и вот-вот должна начаться какая-то новая настоящая жизнь. Но настоящая жизнь так и не наступала. А сейчас он со всем отчаяньем осознал, что уже и не наступит. Поэтому был мрачен, молчалив и сидел отвернувшись к окну, провожая безучастным взглядом все так очевидно проявившиеся сегодня атрибуты совсем ненужной ему наступившей весны.
Как через вату он слышал голос Аллы, держащей его под руку, наклонившейся к нему и что-то безостановочно ему говорившей участливым и твердым голосом:
– Я тебе хочу сказать. Он сам выбрал такой путь. Его никто не заставлял. Ты же сам это понимаешь…Он сам говорил, что ему нужна отдельная квартира, хорошая машина… – И так одно и то же в разных выражениях. – Это его выбор. Он знал, на что он шел.
Павел Васильич и слушал дочь, и не слушал. В голове у него крутились обрывки воспоминаний, внезапно выплывающих в памяти сцен совсем из другой жизни.
***
Маринка… Его первая… Она была года на четыре постарше, темноволосая, круглолицая, с ямочкой на щеке, веселая хохотушка, он даже и не понял, как оказался в ее мягких, но цепких лапках. Это было еще до Афгана… Дочери уже тридцать пять, и она немного напоминала ему ту девушку, с которой так легко все закрутилось в его глупой молодости. Дочь, конечно, на нее похожа. Только, кажется, у нее и кость пошире, и черты лица погрубее. Как-то, когда он ее целовал, а целовал, играя в любовь, усиленно и старательно копируя героев из просмотренных фильмов, скорее изображая чем испытывая то, что демонстрировали эти красавчики, Марина сама ему предложила, прошептав на ухо: «Хочешь я буду совсем твоей?» Девушка ему нравилась, она его волновала и резкими откровенными движениями, и терпким запахом, и смелым взглядом зеленых глаз, но тогда он был совсем не готов к серьезным отношениям. А перед таким соблазном не устоял. Та быстро и по-деловому решила все возможные неловкости их стыковки, как она сама определила смысл происходящего. Паша был ошеломлен скоростью и масштабом жизненных перемен, за которыми не поспевала его голова. Жизнь неслась куда-то на всех парах. Когда Марина жестко поставила его перед фактом своей беременности, он как будто пришел в себя и понял, что уж точно не был готов в свои девятнадцать лет ни к какому отцовству. Мать тогда пела каждый день, что эта девка хочет таким образом на себе его женить, а сама-то хитрая да беспутная. Паша тогда не выдержал и решил сбежать от всех проблем – пошел добровольцем в Афганистан. И оттуда написал Марине, что к ней не вернется. Дочь родилась уже без него. Вернувшись с Афгана в 1989 году, решил посмотреть на дочку. У бывшей уже был другой хахаль, да и ему было как-то все равно, потому что, как будто вернувшись из ада, ему все казалось, что он не вернулся, поэтому и запил по-черному. Тут тебе и старые дружки-афганцы, и новые подруги… Два года пролетели как в тумане. Мало что запомнил из той поры.
***
Какой-то новый поворот жизни начался тогда, когда встретил Галку. Галина, собственно говоря, и вытянула его из этого болота. Чем она его зацепила, трудно сказать. Небольшого роста, красавицей не назовешь, но она смотрела на него так, что у него душа переворачивалась.
Он тогда менял работу за работой, нигде не задерживался. Наконец, ему повезло. Друг детства раскрутился, его фирма несмотря на всеобщий бардак процветала, и он взял Пашу на работу водителем-экспедитором. Условие одно – на работу выходить трезвым. Но это легко обещать. Были срывы. Друг много терпел и покрывал. Павел возил товар по клиентам. И вот однажды в подъезде одного дома увидел девушку. Она сидела на ступеньках и плакала, закрыв лицо руками. Не смог пройти мимо. Повод для слез ему показался вовсе ничтожным – та потеряла ключи от квартиры. Но это была, оказывается, последняя капля, переполнившая ее маленькое страдающее сердце. Потом оказалось, что она не поступила в медицинский институт, сбежал кот из дому и разбилась любимая вазочка-подарок покойной матери. Паша тогда перочинным ножичком отвинтил шурупы на щеколде и открыл дверь, даже не сломав замка. Девушка была так рада и так его благодарила… А он ей возьми да скажи, – и это было истинной правдой, – что столь хлипкую дверь можно выбить ударом ноги. Она ко всему прочему еще и испугалась. Тогда он сказал, что поможет поставить новую дверь. Так началось их знакомство, и очень скоро он понял, что не мыслит себе жизни без этой немного смешной, наивной и доверчивой девушки, так легко впустившей его не только в свою квартиру, но и в свою жизнь. С алкоголем пришлось завязать. Как-то вначале знакомства пришел к ней изрядно выпивши. Девушка встретила его таким испуганным взглядом и так расстроилась, но ничего ему не сказала. Просто накормила и уложила спать на своем диване. Вспоминая этот взгляд, в котором было столько любви, боли, беспокойства и страха, он при виде бутылки останавливался, только представив, как Галка на него посмотрит, что его душа опять будет переворачиваться и ныть сердце.
Галка была совсем неопытная и чистая, вовсе не такая, каких видел вокруг и представлял по рассказам друзей. Он даже не знал, как к ней подъехать, и у них долго ничего не было. Как-то, уже установив ей новую дверь, не раз приходя к ней «просто так», попытался ее поцеловать, но она отвернулась и зажалась в комочек. И он, Паша, высокий, видный и сильный парень, имевший «на раз» девушек на выбор, в этой обидной для мужского самолюбия ситуации – вместо того чтобы сказать: «Да пошла ты…» – вдруг неожиданно для себя сказал: «Прости…». Он никогда не просил прощения.
Мать была в своем репертуаре, оценив Галю в своей манере – «ни кожи, ни рожи». На сей раз Паша был непреклонен в созревшем стремлении жениться. И мать сдалась. Да и пьяные загулы ее вымотали. Она надеялась, что женитьба сына образумит, да, может, и внуки пойдут, а о них она думала и надеялась дождаться.
После свадьбы Галка забеременела как-то сразу. Паша тогда принял эту новость без особой радости, а как неизбежность. Галка была его на пять лет младше, а по ее виду и поведению, казалось, что и на все десять. Теперь ему ничего не оставалось делать, как заботиться о «своей девочке», как он называл ее, и о грядущем в мир малыше. Но когда родился сын, был горд. Жизнь налаживалась.
Галя после родов расцвела. Он как-то увидел, как она одевается, и смотрел на нее совершенно пораженный – откуда взялась эта мягкая пластичность каждого движения, величавое достоинство и сквозившая в каждом жесте, походке, повороте головы все покоряющая и притягательная женственность?! Он видел, как на нее смотрели его друзья и даже с завистью говорили: «Э, брат, как тебе повезло с женой!» И сам искоса поглядывая на нее, не переставал удивляться. А Галка как будто ничего не замечала, так же по-детски искренне и доверчиво смотрела ему в глаза, и Паша не мог передать словами, но чувствовал такое тепло и родство и такую нерасторжимость их отношений, чего у него в жизни никогда не было и думал, что так и не бывает. Он беспрестанно старался ее обнять, прижать к себе, а она, казавшаяся не знающей женского кокетства, улыбаясь, выскальзывала, выпутывалась из его рук, тем самым все более дразня и подогревая его постоянное желание. Даже мать заметила эту перемену и не преминула заметить: «Смотри, не будь дураком! Такая быстро тебе рога наставит».
***
Вдруг он отпрянул от окна, резко повернулся к Алле и рявкнул:
– Что ты все трындишь? Ты же его никогда не любила! Он для тебя ваще не существовал. Ты его и братом не хотела признавать, все ревновала, только уж в последние годы немного вроде что-то начала понимать…
– Отец, ну зачем ты так говоришь?!
Голос у нее вдруг задрожал, и она с какой-то натугой, но все же заплакала. Слезы текли по уставшему, уже потерявшему свежесть молодости лицу. Алла не следила за собой и без всякого удовольствия смотрела на себя в зеркало. Муж три года назад ушел к другой, и она тянула из последних сил двух сыновей десяти и шести лет. И сейчас плакала скорей от жалости к себе. Выросла практически без отца. Он изредка приходил, навещал, приносил матери какие-то деньги, но отношений дочери и отца как-то не получалось. Сблизились только тогда, когда заболела мать. Ей тогда было двенадцать лет, и отец в то время, пока мать полгода лежала в больнице, взял ее к себе, она и с тетей Галей тогда подружилась, даже помогала ей нянчить маленького Сашу.Потом снова как-то разошлись, рано выскочила замуж, но на дни рождения, на праздники все же встречались.
Была у нее обида на отца, что там говорить. И то, что мать оставил, и что росла без него, и что любовь отцовская вся досталась сыну, а не ей. А потом еще добавилась обида на то, что отец был совсем равнодушен к ее детям. Так и росли мальчишки без дедовой ласки. Много у нее в душе накопилось, что выливалось сейчас неуемными слезами.
Павел Васильич опять отвернулся к окну и снова погрузился в свое…
***
Афган он вспоминать не любил. А теперь в последние дни один эпизод никак не выходил у него из головы. Это случилось за два месяца до вывода войск. Уже в открытую говорили об уходе из Афганистана. Он служил водителем БТР-70, и они двигались на скорости по дороге, только на днях разминированной. Надо было остановиться отлить. Ходили по четверо. Всего было восемь бойцов. По очереди должен был пойти он, но не пошел, весь пропотел и решил пропустить за ненадобностью. Пошло трое, вышли на обочину, и тут раздалась пулеметная очередь. Откуда взялись душманы сначала не поняли, только потом уже на базе сообразили, те лежали за камнями, ждали, скорее всего, специально. Всех троих скосило тут же.Командир дал приказ стрелять из пулемета и надавить на газ.БТР двигался не в колонне, до нее было километра полтора, бой давать рискованно, сколько их там попряталось, никто не знал. Война шла к концу. Рисковать никто не хотел.Когда вернулись на базу, все, кто узнал об этой истории, подходили, толкали в плечо и говорили: «Паша, да ты, оказывается, везунчик!» Даже в друзья набивались, как будто хотели заразиться от него везением. Ночью в составе пяти мотострелковых групп вернулись на то место, духи ребят не тронули, забрали тела и вернулись без происшествий.
А сейчас Павел Васильич горько кривил рот и повторял: «Вот такой я везунчик…»
***
90-е вспоминал с раздражением. Помнил, как рвал пупок на работе, да так ничего толком и не заработал. Галя работала медсестрой за грошовую зарплату, но с работы не уходила, уставала смертельно, но любила свое дело, да и люди ее любили. Галя тогда начала в церковь ходить. Он не понимал, но не возражал. От такой собачьей жизни кто в петлю залез, кто в религию ударился. Только не нравились ему ее длинные юбки да платки. Однажды не выдержал и сказал: «Галка, ты же молодая женщина, что ты как старуха одеваешься?» Гардероб не изменился, да и, честно говоря, наряды было покупать не на что. Она и его хотела затащить в церковь, но он не пошел у нее на поводу. «Хватит того, что ты с ума сошла», – полушутя говорил он.
Хотел поехать в Чечню, денег подзаработать, но его не взяли из-за грыжи. Наверное, и тогда ему повезло, потому что из той командировки из десяти человек вернулось только трое. Всю жизнь крутил баранку, кое-что откладывали. Тогда с грехом пополам построили трехкомнатную кооперативную квартиру. Только въехали, как рубль рухнул, хорошо успели до дефолта. В общем, повезло.
***
Когда приехали домой, Галина с Аллой хлопотали по хозяйству, собираясь попить чаю, а Павел Васильич зачем-то включил телик. Он тупо смотрел на осточертевшего Соловьева и всю его придворную камарилью и не мог въехать в суть их бесконечного многолетнего трепа, ставшего уже непременным фоном их домашней жизни. Когда-то Соловьев ему нравился, он находил его реплики остроумными и меткими, мысли новыми и оценки правильными. Но сейчас вслушиваясь в его раздраженные, даже истеричные интонации, он вдруг поймал себя на мысли о том, что все это дешевый театр, не имеющий к его жизни ни малейшего отношения, что его дурят много лет, и теперь чувствовал себя обманутым и несчастным.
– Мать! Налей водки!– крикнул он жене.
Галина, поджав губы, сухо ответила:
– На сегодня хватит!
– Нет! – Я сказал – налей! – Голос звучал угрожающе.
Павел Васильич редко бывал в таком состоянии. Галина бросилась к холодильнику, достала бутылку и налила мужу полстакана. Он хлопнул все разом и ударил пустым стаканом по столу.
– Оставь бутылку! – он выхватил бутылку из рук жены и поставил на стол. – Уйди!
Он в бешенстве закричал. Галина посмотрела на него все тем же испуганным взглядом, что и двадцать пять лет назад. Он тут же помягчел и уже тихо выдавил из себя: «Уйди, прошу тебя!»
Положил голову на стол и застонал. Женщины боялись к нему подойти, а Павел кричал что-то матом, рычал и рыдал так, как никогда с ним не было.
Вчера они похоронили своего единственного сына Александра. Он был контрактником и погиб на специальной военной операции на Украине. Когда он принимал на вокзале деревянный ящик с телом сына, сопровождающий «двухсотого» молоденький офицер зачем-то ему сказал, что ему еще повезло, многие даже не могут домой тело получить. Может так хотел хоть немного утешить?
Павел очень боялся за жену. Но Галина встретила эту новость с каменным спокойствием. Павел не понимал, что с ней и почему она молчит. И сегодня вернувшись с дочерью из военкомата, где забрали документы, он смотрел на ее безжизненное лицо и не знал, что делать. Но вот сейчас она села рядом с ним, тоже налила себе водки, с отвращением выпила грамм сто и начала:
– Паша, помнишь девяносто третий год? Саше был годик, а я снова забеременела. Ты без работы, в стране хаос, жить не на что. – Она тяжело вздохнула и вылепила ему, наконец, то, что камнем лежало у нее на сердце много лет. – Я тогда сделала аборт, и у нас больше не было детей. –Он трясла мужа за плечо и уже сквозь слезы кричала ему – Помнишь? – Он был пьян, но все понимал. – Так это мы сейчас расплачиваемся за тот грех. Ему сейчас было бы уже двадцать семь…
Галина была вне себя. Она исходила слезами и ничего не видела вокруг. Павел Васильич прижал ее голову с уже седеющими волосами к своей груди, как будто закрывая ее лицо от всего больного и невыносимого, что она видела перед собой и крепко обнял бьющееся в рыданиях тело жены, и она понемногу затихла в его руках. Вчера на похоронах сам был в таком состоянии, что Галя держала его, чтобы он не упал. Она наотрез отказалась и вчера, и сегодня принимать транквилизаторы, с несвойственным ей раздражением говорила: «Не надо в меня это впихивать! Я хочу все понимать, помнить и ясно осознавать. Дайте мне по-человечески проститься с сыном…» И решительно отстраняла от себя и таблетки, и услужливо предлагаемые коллегами с работы уколы.
А теперь он держал свою Галю, беря на себя ее обмякшее безвольное и такое родное тело, сердце его разрывалось. Он держал жену и чувствовал всем своим существом, что нет у него никого в мире дороже.
Алла стала невольным свидетелем этой сцены. Она замерла. И тоже не могла сдержать слез. Домой не поехала, боясь оставить отца и тетю Галю в таком состоянии. Попросила соседку приглядеть за сыновьями. Тетю Галю проводила до кровати и уложила спать. Отец, не раздеваясь, рухнул на диван. Она же легла в комнате брата на его место и долго не могла уснуть, вспоминая редкие встречи. Почему-то вспомнила, как Сашка, ее братик, когда ему было четыре года потерялся в магазине, куда они зашли вместе с отцом, купить подарок. Она бегала по всему магазину и когда увидела его спрятавшегося за тележки, так обрадовалась, а он протянул к ней ручки и прижался всем дрожащим тельцем…
***
На следующий день Павел Васильич встал зачем-то рано, хотя ему дали выходные на работе. Голова трещала, в теле ощущалась тяжесть и разбитость, жену будить не стал, только посмотрел на ее даже во сне страдальческое и почти детское лицо. Алла уже хлопотала на кухне:
– Папа, ты чего так рано? Спи, отдыхай…
Он достал из холодильника мутный огуречный рассол, отпил прямо из трехлитровой банки и сказал спокойным глухим голосом:
– Доча, ты прости меня…Когда к вам можно приехать? Давно что-то не видел своих внуков.
Елена Леонова 27.02.2023 21:52:02
Отзыв: положительный
Евгения, благодарю Вас за проникновенный жизненный рассказ!
Это новая, горькая тема...
С уважением и самыми добрыми пожеланиями, Елена
Отзыв: положительный
Евгения, благодарю Вас за проникновенный жизненный рассказ!
Это новая, горькая тема...
С уважением и самыми добрыми пожеланиями, Елена
Евгения Викторова 28.02.2023 12:34:17
Благодарю, Елена, за отзыв. за понимание, за разделенную горечь...
С поклоном.
Благодарю, Елена, за отзыв. за понимание, за разделенную горечь...
С поклоном.
Эдуард Поздышев 04.12.2022 23:06:33
Отзыв: положительный
Балдею от вашего слога! Очень понравилось, как написано.
Отзыв: положительный
Балдею от вашего слога! Очень понравилось, как написано.