ПРОХОДИМЦЫ. Часть 2. ПРОБОЙ. Глава 4. ТРУБАЧ

­4.4
И Шурка сразу же вспомнил тот липкий страх, когда — в одном из снов — вдруг очутился на какой-то огромной площади, похожей на взлётное поле в аэропорту. Вокруг бегали вооружённые «калашами» люди, стреляя во все стороны. С неба раздавался рёв вертолётных двигателей. Вдруг незнакомый боец в странной форме с желто-синим шевроном на рукаве как-то наткнулся взглядом на мальчишку — и непонятно заорал тонким голосом: «Вот он, москаль! Бей колорада!». И направил на него свой автомат…
В другой раз — когда он проснулся ещё в той, своей, квартире от бухающих разрывов, ему снились непонятно чьи длинные белые фуры с каким-то незнакомыми трёхцветными — бело-сине-красными — флажками на капотах. По всему борту одной из фур шла странная надпись «Гуманитарный конвой. Россия — Донбассу». Шурка тогда во сне подумал, что натовские войска уже и до Донбасса дошли. И тогда вдруг раздались те самые взрывы: «Бууу-м… Бах! Баа-бах! Буум!..».
И он проснулся…
Были ещё какие-то неясные обрывки со стельбой, лежащими в лужах крови исковерканными телами женщин и детей, и многое другое, неведомо как нелепо влезающие в нормальные мальчишечьи сны.
Было зачастую — просто ощущение какой-то безысходности и тоскливой обречённости, когда, проснувшись, хотелось вдруг заплакать. Или — поскорее увидеть и обнять маму…
Шурка сглотнул подкативший к горлу от этих воспоминаний ком — и просто подтвердил:
— Снились, тётя Аксинья. Только какие-то не мои, будто…
— Твои они, твои были, — Аксинья внимательно посмотрела мальчику в глаза. — Только, как тебе понятнее объяснить: не сны это были, а обрывки твоей уцелевшей реальности. А вот там, где ты жил как бы по-настоящему — это и есть временной сквозняк, старающийся склеить оставшиеся обрывки новыми, не происходящими и не происходившими, событиями. Которые могли бы быть — но не были… И они-то вот и начали высасываться сквозняком этим — и замещать собой реальность. Вот так как-то. Понятно?
— Не очень… А Вы откуда всё это знаете?
— Откуда знаю? Я просто во всех них была. У меня такое умение есть. У многих наших, у Проходимцев — в смысле — есть оно… Не только у меня. Но — сейчас и здесь — Думаю, что только у меня. К сожалению…
— Что ты мальчонке-то голову всякими бреднями своими бесовскими и словами мудрёными забиваешь? — раздался вдруг рядом чей-то голос. — Ты это свои ведьминские штучки брось, проходимка, иначе комиссару доложу. Он на тебя уж давно глазом косит. Да вот Сорокин всё под крылышко своё брал. А теперь всё — нет Сорокина…
Кондратий Филимонович, постукивая по сапогу рукояткой нагайки, стоял радом с повозкой, в которой сидели Шурка с Аксиньей, и, набычившись, глядел на полковую лекарку.
— Что — удумала, небось, дело какое-нибудь поганое. Али супротив нашего рабочее-крестьянского революционного движения — и справного хлопца на непотребство толкаешь, да? Чему обучать вздумала его, чертовка? Отвечай сейчас же!..
Аксинья отодвинула Шурку себе за спину.
— Что, Кондрат, боишься меня? Ещё побеги комиссару своему докладывать — мол, ворожит Аксинья, порчу наводит, скорее к стенке её надобно, да без рассусоливаний! Что, не так?
И, наклонившись к опешившему от такого отпора мужчине, резко выброшенной рукой схватила его за отворот шинели и, притянув почти вплотную к своему лицу, вдруг выдохнула:
— Дурак ты! Иль не хочешь, чтоб сынки твои живы были, а? И Наталья твоя — не зарубленная была в хате, а живая и здоровая, хоть и бросит потом тебя со старшим, а? Не хочешь? А то — беги, давай, беги к Самуилу своему! Да очередную бутыль самогону прихватить ему не забудь! Чтоб бред твой правдою казался…
И оттолкнула от себя опешившего Кондратия…
Минуты через две напряжённого молчания — Шурка прижался к теплому боку тетки Аксиньи и боялся даже пошевелиться — Кондратий Филимонович как-то полувздохнул-полувсхлипнул и, подняв опущенную, будто виновную во всём, свою давно уж облысевшую голову, посмотрел куда-то в ночное небо.
— Я не знаю, что ты можешь, — как-то хрипло заговорил он. — И то, что сейчас говорила — правда али нет. Но, если ты на самом деле что-то такое сделаешь, ежели Наталью с дитями возвратишь — я жизнь свою положу, но всё, что хошь — сполню… Всё, что хошь…
— Нужна мне твоя жизнь, как же… — Аксинья устало вздохнула. — А вот насчёт твоей семьи — эт вон его проси, это он теперь над всеми жизнями властен. Над твоей, над моей, над всеми другими — и здесь, и там… — и, указав подбородком на мальчишку, погладила его по голове.
Шурка непонимающе поднял на неё глаза.
— Но это — если он сам захочет и не испугается. До самого конца пройти не испугается. Да, Сашка?
И, отвечая на мальчишеский вопросительный взгляд, вдруг полушепотом пропела какие-то непонятные слова:
«А почему? Да потому,
Что так положено ему…»
— А я — что? Я здесь, чтоб только проводить его… К комполка Сорокину…