Однокурсник

­­­ О его смерти я узнал из некролога в фойе института. Кроме обычного в подобных случаях сообщения дат рождения и кончины, в нем говорилось, что в результате трагического события ушел из жизни студент пятого курса Самарин Павел Игнатьевич.
Потрясенному неожиданной новостью, мне оставалось только гадать, что кроется за словами «трагическое событие», пока встреченный по дороге в лекционный зал одногруппник Самарина не прояснил подробности из рядя вон выходящего происшествия.
Оказалось, днем ранее один из студентов, деливших комнату в общежитии с Павлом, отмечал свои именины. Компания собралась немаленькая. По мере того, как пустели бутылки с алкоголем, голоса звучали все громче, а воздух делался все более сизым от табачного дыма.
Некурящий Самарин в общем гвалте по своему обыкновению участия не принимал. Он распахнул окно и уселся, свесив на улицу ноги, на подоконнике пятого этажа. Никто, наверное, теперь не узнает, что случилось на самом деле: неловко ли он повернулся или неожиданно закружилась голова. Словом, некая роковая случайность, которая, конечно же, имела место, так и осталась неизвестной.
Его отсутствие заметили не сразу. Когда кто-то из компании, наконец, обратил внимание на одиноко стоящую на подоконнике недопитую бутылку вина, внизу под окном вокруг тела Павла уже начинали собираться люди.
***
Ростом чуть выше среднего он был нетороплив как майский жук. Сходство с этим насекомым добавляла некоторая полнота. Нельзя сказать, чтобы она была чрезмерной. Вовсе нет. Просто при взгляде на него в голову приходило, что к годам пятидесяти он обязательно обзаведется внушительной комплекцией. Да, еще были очки в роговой оправе, которые придавали ему какой-то интеллигентно-гуманитарный вид, но никак не будущего инженера.
Не сказать, чтобы он был замкнутым человеком, но и общительным его назвать сложно. Заговоришь с ним, он охотно вступит в беседу, но первым ее никогда не начнет, и тем более не станет вступать в какой-нибудь спор.
Подобное поведение представлялось мне странным. Время на дворе было такое, что казалось, сам воздух пропитан бурными дебатами в ожидании, как представлялось многим, нужных позарез стране перемен. Жаль, конечно, что никому в голову не пришло задуматься, к каким последствиям они приведут, но что было, то было. В обществе преобладало нетерпеливое желание расстаться с изрядно наскучившим застоявшемся прошлым. Словом, это были годы, пришедшие на смену романтическим временам, в которых самым позорным считалось прозябание в благополучии.
Познакомились мы в редколлегии факультетской стенгазеты, и быстро наловчились писать вместе тексты. Как-то окончив очередную заметку, мы разлили по стаканам остатки дешевого вина, неизменно сопровождавшего наши потуги на литературное творчество, и я, дав вдруг волю своему любопытству, спросил, не надоело ли ему соглашаться со всеми.
- С чего ты взял, - удивился он, - что я всем поддакиваю?
- Никому не перечишь…
- Так что?
- Ну вроде как у тебя своего мнения нет.
- Зря ты считаешь так. Споры ведь только плодят вражду, а менять ничего не меняют.
- Думаешь? – с сомнением покачал я головой.
- Иначе б не говорил.
Такой вот вышел у меня с ним разговор в начале нашего знакомства.
***
Как ни плодотворен был наш творческий союз, особо приятельские отношения между нами не задались. Сводил нас вместе только выпуск очередной стенгазеты. В последний раз случилось это незадолго до злополучного дня рождения его соседа по общежитию.
Настроение у меня тогда было аховое. Учеба в институте подходила к концу, а перспективы на будущее никак не хотели становиться яснее. Наоборот, контуры этого будущего делались неопределеннее, словно их с глумливой безаппеляционностью размывал некий туман.
Ничего дельного в голову не приходило, и я не мог выжать из себя ни единой толковой строчки.
- Что с тобой? – в конце концов спросил Самарин.
- Сам не разберу.
- Бывает, - подтвердил он в привычной манере третейского судьи и тут же разбудил во мне желание выбить его из набившей изрядно оскомину колеи невозмутимой рассудительности.
- Слушай, тебе никогда не хотелось послать учебу к черту?
- Зачем?
- Чтобы в жизнь как в омут с головой окунуться.
- Нет.
- Карьеру собрался делать?
- Не хотелось бы. Я по отцу знаю - ничего хорошего в ней нет. Один интерес тогда - повыше взойти по служебной лестнице.
- Определяться, однако, надо – все-таки двадцать два уже скоро стукнет.
- Самое время, - согласился он. – Только рубить с плеча не годится. Присматриваюсь я пока.
- Ну и как, что-нибудь яснее становится?
- Не очень, - признался он, и мы на полминуты, наверное, погрузились в молчанье.
***
На похоронах Павла никто из его студенческого окружения не присутствовал. Родители увезли тело сына в небольшой городок километрах в сорока от Казани, и там в кругу родственников и знакомых предали земле.
Около года потом, пока не окончилась моя учеба в институте, время от времени я проходил мимо общежития, где жил Самарин, и всякий раз невольно бросал взгляд на окно, с подоконника которого он упал. Оно ничем не отличалось от других окон и это обстоятельство вызывало у меня стойкое недоумение. Вроде как, обнаружил я, что мир устроен как-то не так, и крепла уверенность, что следовало бы изменить кое-что в его устройстве, но что именно изменить придумать не мог. Ничего путного попросту не приходило в голову мне тогда, да признаться, и теперь не приходит.