Обрывки полузабытого

­Кроме меня, в тёмном заброшенном подъезде никого не было. Я подошёл к большой железной двери, больше похожей на дверь гаража, и заметил на ней увесистый замок. Рядом находилась ещё одна дверь — две двери на весь коридор. Возможно, их было гораздо больше, но в этом непроглядном сумраке, в этом смоге было бессмысленно напрягать зрение, а источника света у меня при себе не имелось.
Та дверь, у которой я стоял сейчас, отчего-то показалась мне до боли знакомой, словно я здесь уже бывал ранее, будто некое воспоминание из далёкого прошлого, из детства. Соображал я на данный отрезок времени туго, ибо чем темнее кругом, тем сильнее меня клонит в сон, и в этой полудрёме я всей массой своего тела прислонился к двери, наивно надеясь, что она поддастся, и приоткроет мне завесу тех тайн, ради которых я сюда пришёл.
Я почувствовал, что дверь более уже не железная, но деревянная, а в воздухе стоял затхлый запах — ранее я не обратил на него внимания, а теперь ощущал всё острее.
Далее произошла целая вереница событий, которых я, к величайшему моему сожалению, к глубочайшему огорчению не запомнил — возможно, это и к лучшему, но столько картинок перед глазами сменяли одна другую, словно фаз сна было несколько подряд. От этих пёстрых картин в моём сознании остались лишь жалкие проблески, несчастные обрывки; я развожу руками, ибо в памяти не уцелело ничего. Что-то там было пугающее, угрожающее, но что-то было и хорошим — теми немногими моментами, когда я был по-настоящему счастлив там, во сне; когда был ценим, любим, уважаем; когда меня ждали и радовались знакомству со мной; когда было вечное радушие в противовес игнору в мире реальном, ведь вся моя жизнь вне моих снов — сплошное разочарование во всём и во всех.
С удивлением я увидел, как сквозь твёрдое, плотное дерево пробурила себе отверстие муха, и беззвучно куда-то улетела. Мне это показалось странным, и я вошёл внутрь, и ничто больше не чинило мне преград, ибо все засовы точно испарились.
Спустя некоторое время я вдруг обнаружил себя в какой-то почти пустой комнате, сидящим за старым роялем. Но рояль исчез столь внезапно, что я не успел издать на его клавишах ни звука. Теперь я сижу за какой-то партой, будто на экзамене, причём — в смирительной рубашке, а мою главу венчает стальной венок, иглы которого впиваются в мой воспалённый мозг. В моём рту нет кляпа, но я всё равно не могу издать ни звука, а должен: напротив меня сидит кто-то, чьё присутствие коробит меня изрядно.
Гигантская тень во всю ширину парты, и в три человеческих роста; сплошная бесконечная кофточка однородного, очень тёмного цвета со множеством рукавов, которые шевелятся, как живые, как существующие сами по себе и в то же время являющиеся частью того огромного чудовища, которое смотрит на меня сейчас двумя своими огромными, огненными глазами. Оно издевается надо мной, возвышается и угрожает. Я боюсь его, оно меня пугает. Но ни скрыться, ни деться от него невозможно...
Самое удивительное во всём этом то, что я никогда не принимал никаких наркотиков, токсиков, веществ; не курю и не пью; не состоял на учёте у психиатра — я относительно здоров, если не считать возрастных проблем, а также всяких хронических бед вроде ринита, астигматизма, крайне чувствительных ко всему зубов и кучи наследственных недугов.
Вот, я уже нахожусь в каком-то другом месте; лежу при очень ярком освещении, идущем от совокупности круглых ламп на потолке, а надо мной склонились четыре врача в зелёных мантиях-халатах. На вид они были какие-то странные; зомби, одним словом. У одного доктора вместо левого глаза был какой-то огромный, блестящий, вращающийся металлический диск, при виде которого мне было не по себе. Другой ковырял скальпелем в моей плоти, но я не чувствовал ничего. И все они были запачканы кровью.
Превращённый в зомби, я долго блуждал по тропе, усеянной человеческими черепами, но вид всего этого уже нисколько не смущал меня — мне было всё равно.
Я вернулся с прогулки обратно, и зашёл в дверь иную, и с ужасом обнаружил ангелов, курящих в том помещении. Эти ныне испорченные белокрылые существа — как могли они так низко пасть? Почему? Их было трое, и они сидели, закинув ногу на ногу. Они совершенно не стеснялись курить при мне, а я не мог понять, мужчины это, или женщины, ведь ангелы — существа несколько иного порядка, из другого измерения.
Я пошёл на крик, и заглянул в ещё одну комнату — однако вместо вопящего младенца я увидел красно-оранжевого монстра, гораздо крупнее, чем новорождённый. Этот клыкастый, когтистый монстр сидел в углу, доедая останки своих родителей — в тот миг мои и без того редкие волосы стали седыми.
В другом углу той же неосвещённой, неосвящённой комнаты полулежал безногий зеленоватый труп ещё одного человека, из-под брюха которого по полу струился целый поток глистов.
В шоке я выбежал оттуда, но попал не в коридор, где уже бывал, а в незнакомую мне улицу — галерею, усеянную трупами там и сям. Повешенные, изувеченные, искалеченные тела; все в крови, и во взгляде их — предсмертный ужас. Что или кого они видели на закате своей жизни? И кровь стыла в моих жилах.
Я бросился прочь, и забежал в ближайший дверной проём, и вот: я очутился в некоем зале, в центре которого стоял трон. На троне том восседал облачённый в средневековый плащ скелет, и пил из кубка какую-то красную жидкость. По левую и по правую руку от сидящего на троне находились такие же два скелета в плащах, и также пили. И исходило от них омерзительное, смрадное зловоние.
Убежав, в очередном чулане я наткнулся на одиноко стоящий стул, на спинке которого висело полотенце. Усевшись на стул, я вытер полотенцем пот со своего лба. Но не успел я перевести дух, как потолок чулана сорвало ветром, а мой стул вместе со мной летит ввысь, а ведь я крайне страшусь высоты. И обрушились тотчас на меня молнии, и я потерял сознание от всех этих электрических разрядов.
Очнулся я в поле, усеянном одинаковыми, белыми, мраморными, крестообразными надгробиями, и не было им ни начала, ни конца. И довелось мне увидеть, как неподалёку колдуют пятеро незнакомцев, одетых в чёрное, и лиц их я не видел из-за надвинутых капюшонов. Эта пятёрка стояла вкруговую перед каким-то круглым, каменным подобием стола, и хранили молчание — но я-то знал, что собрались они здесь не просто так, и что сопутствующее багровое небо только на руку их обряду, ритуалу.
К счастью, я всё-таки проснулся — для того, чтобы заснуть вновь. Ибо не всегда мне снятся кошмары: порой иногда предо мной предстают столь прекрасные образы, что я хочу, чтобы подобные видения длились бесконечно долго. Мир грёз мне милей, нежели мир реальный, ибо там мне действительно хорошо. Там я лидер и хозяин, там все считаются со мной. Там никто не обижает, не унижает и не бьёт меня; не кричит, не ругает и не наказывает. Никто не подшучивает, не насмехается надо мной, воспринимает всерьёз. Там я вижу улыбки на лицах при своём появлении; мне рады там всегда. Никто не холоден со мной, ласков, нежен, дружелюбно настроен; меня принимают таким, какой я есть, со всеми моими духовными и физическими недостатками. Правда, жаль, что редко я могу всё это записать, потому что всё хорошее улетучивается вмиг — лишь плохое преследует меня ещё некоторое время, лишь дурное запечатлевается на бумаге или текстовом редакторе...