Великая Клоповия, том XIV, 11
ГЛАВА 11
Славное семейство Бедецких существовало на единственную пенсию своего отчима, но при этом позволяло себе в отношении этого отчима недопустимую наглость и ядовитое хамство. Целыми днями пасынки и падчерицы бездельничали, спали до шести часов вечера, затем лениво поднимались, вставали, сползали со своих лож, волоклись на кухню и скучивались вокруг кухонного стола: мамка должна им готовить завтрак! Ахти, мамка-служанка возымела этак дерзновение не вскочить, как на пружинах, и не начала варить для них снеди! Да как же так? и как это прикажете понимать? Заболела и не может встать? Непорядок! Потомки требуют еды! Мамка, а ну вставай живо с одра болезни да принимайся за приготовление еды!
Мамке плохо, но никого её болезнь не волнует: дети хотят есть и они голодны! А позвольте спросить: разве у этих детей параличи и они не в силах сами сварганить себе покушать? Или они умирают? Или у них перелом позвоночника, что они лежат без движения и в ожидании, пока их не покормит с ложечки заботливая сиделка? Да нет же, нет и нет! потомки совершенно здоровые: они кого угодно переживут, они просто бездеятельны и ленивы по убеждению, они не хотят ничего делать по дому, им не нужно ничего от жизни, это уже доказано самим поведением этих лентяев. Они даже в школу в старшие ступени подались только для того, чтобы продолжить там беззаботное и бездеятельное прозябание, чтоб иметь законный повод и законную отговорку, выражающуюся в двух словах: «мы ― школьники!» Следовательно, учащиеся не могут работать, получая за труд определённую плату. Да они, собственно, и не учатся: ведь школа им не ради знаний вдруг этак понадобилась, в гробу они эту школу видали, в белых тапочках! Лентяям нужна их школа только для того, чтоб иметь законный повод именовать себя учащимися и ничего не делать по жизни, а сидеть дома и трепать мамке и отчиму нервишки своими опозданиями и неявками в школу. Зато они в пику мамке и отчиму высказываются в непочтительном тоне:
― Почему дома поесть нечего? Почему сидите и не работаете?
― Здоровье нам не позволяет: часто нас расстраиваете, болеем.
― А вы идите и работайте, иначе мы на вас всех настучим.
― Да на вас самих нажаловаться впору: извели вконец обоих.
― Давайте живо устраивайтесь на работу и кормите нас!
― Не инвалиды, сами идите деньги зарабатывать, бездельники!
― Мы не обязаны работать, мы школьники, это незаконно.
― Тогда не смейте ныть и жаловаться на скудость жизни.
― А вот хотим и жалимся, ― настырно гудели бездельники.
― Жалуйтесь кому хотите и сколько влезет, это ваше право.
― Ещё бы не наше право, допотопные угнетатели, вот вы кто!
― Если мы такие угнетатели, зачем тогда вы с нами живёте?
― А не жирно ли вам жить обособленно? Потерпите горечь!
― Выходит, вы с нами живёте, только чтобы портить жизнь?
― Да, именно так, мамочка: нельзя думать только о себе одной.
― А мы с мужем и без того о себе не думаем, вас обслуживаем.
― Вот и обслуживайте: мы же ваши дети, о счастье не мечтайте.
А то ещё под самую полночь заламывали многочисленные дружки весьма общительного Маника: в такие поздние вечера зажигали кальян, усаживались рядком на диване и обкуривались до полного затуманивания мыслительных способностей, громогласно рыгали, гоготали, непозволительно зычными голосами травили анекдоты и сами же смеялись над ними глупым смехом. Трудолюбивым в этой компании являлся разве один только пыхтящий кальян, больше ни одной души стремящихся к разумной деятельности не видать. Сии лентяи и закоренелые бездельники сиднями сидели в чаду, в дыму, дышали одурманивающими испарениями, каковые они втягивали, всасывали внутрь себя через тоненькие трубочки с мундштуками и выдыхали слоистые облака сладковатого дыма, глупо ухмыляясь и почти не отдавая себе отчёта в том, кто они и где находятся. Затем вся эта шумливая, говорливая ватага снималась с дивана и топала, рыгая и гогоча, на улицу, где шаталась меж двор до тех пор, пока в цепкие лапки стражей порядка не попадали. Очень много проблем, очень много неудовольствия причиняли эти уличные посиделки: у матери семейства постоянно болела голова из-за поведения сынка: он то и дело вляпывался в различные передряги, постоянно стражи порядка отлавливали озорника и в наказание за его проделки применяли строгие меры в отношении его маменьки, выписывая за те промахи всякие штрафы. Но на этого неслуха не существовало тогда совсем никакой управы: он вёл себя, как хотел, шатался с утра до ночи по улицам и влезал во всякие тёмные истории: нет-нет, да и сцапают его полицейские с поличным. А мамке потом за неслуха всю эту бурду тоскливо расхлёбывать, таскаться с мужем по присутственным местам и уговаривать вредных урядников оставить в покое «бедное дитятко». Вредные чиновники вроде бы как семейку оставят на некоторое время в покое, да ведь неслуху снова зуд и сыночек снова полез в сомнительную историю, и вот опять мамке, отчиму тащиться по присутственным местам и уламывать чинуш и уговаривать их отвязаться от их семейства. Чиновники вроде б как опять дали добро и передышку: не посещают семейство. Но непослушный пасынок опять портит всё дело, снова зуд свербит в заду: ему опять хочется погулять и нагуляться, он опять шатается один, а то и с приятелями своими, напившись, по улицам села, и вот всю эту ватагу снова отлавливают стражи порядка и отвозят в участок; потом снова «заваривается» новое дело о недогляде за неслухом, а глупое чадо нагло ухмыляется: «и здорово же подшутил над ними, над своими родными, заставил их побегать да поволноваться!»
Законы в те годы были диковинными: власть наказывала папок и мамок за укрывательство детей и за нежелание отдавать их в школы, но весьма спокойно относилась ко всяким воскурениям дымов кальянных: «курят себе, и пускай сидят часами да головы затуманивают, какое нам дело?», судили власть имущие. Если полиция в поздний час «накрывала» курильщиков опия, на них, разумеется, в тот же день и час заводили уголовное дело; но когда кальян дымил у кого-нибудь в доме, полиции до этого не было никакого дела, от этого домашнего дыма голова у полиции не трещала, она за такое, в домашних условиях, курение опия, никого не привлекала. Вот по этой причине и волновались папки и мамки, как бы их самих за это не привлекли, уж коли дети их дымят, что с ними поделаешь, ведь заново не перекуёшь недоумков! Паче всего страшились курения и уличных кальянных посиделок, внушали детям своим: «если дурите, хотя б имейте стыд и сидите дома, а не во дворе, чтоб полиция, чего доброго, вас там не сцапала! а то по вашей вине нас самих тут за такое привлекут и посадят!» Трудно отучить беспутных лентяев и шалопаев от курения кальянного, папки и мамки старались тогда хотя бы утаивать от властей сам факт, что их потомки увлекаются, к великому прискорбию, курением кальяна. Но в учении усмотрели папки и мамки впоследствии положительные стороны: так, они, отдав детей на школьное воспитание, избавлены были от наказаний за недогляд в отношении своих потомков. И тогда родители со спокойною душою стали в массовом порядке сваливать потомство на школьные, учительские плечи: «пусть они сами отдуваются». А школьное начальство скумекало: если оно ответственно за курение детьми кальяна, надо как можно шибче сворачивать эту лавочку со сладким бездельем и całodobowym mieszkaniem młodzieży (круглосуточным проживанием молоди) в стенах учебного заведения. И после очередного снятия с должности какого-то начальника, чьи глупые подопечные раскуривали опийный кальян во флигеле школы, этих начальников осенило: они наотрез начали отказывать родителям в размещении непослушных курильщиков опия в стенах школы, они не желали, они боялись нести уголовную ответственность за гадкое поведение непутёвых школьников. «Знать ничего не хотим, ― нагло заявляли начальники учебных заведений папкам и мамкам: у них были основания не принимать этих неслухов на полный пансион, ― знать ничего не желаем, сами за ними ходите, это не наша забота, оно само...» Именно ввиду упорного нежелания начальства школьных заведений убедило князя клопиных земель упразднить в те дни налаженную было систему принудительного просвещения и отменить наказания для родителей, если те не желают помещать в спальные дома своих потомков. Сами власти вынудили родителей вначале утаивать детей и внуков своих от просвещения, а затем им запрещено было начальниками школьными посещать детей в этих школах, когда папки и мамки уяснили для себя, что, поместив своих беспутных детушек в школу на постоянное проживание, они уж автоматически освобождаются от уголовной за них ответственности и что весь груз ответственности перекладывается на спины тех школьных начальников. «Да как прикажете поступать в подобном неясном случае? ― наперебой задавали вопросы родители властям и ожидали от властей вразумительных ответов, ― сами вынуждаете помещать наших детей в школы с постоянным проживанием, но начальники этих школ нам отказывают в размещении наших детей в школах с круглосуточным проживанием». «Отчего такое имеет у вас место быть?», вопрошали власти. «Начальники школ боятся за детей наших нести уголовную ответственность, потому всем детям нашим и отказывают с порога в постоянном питании, проживании, поэтому не считайте нас виноватыми: не мы, но начальники школ, господине, папкам и мамкам в этом чинят препятствия», жалились родители на новые несправедливые и сумбурные порядки в системе клопиного просвещения. «Вот ведь трусливые негодники! ― не замедлили отозваться на жалобы власть имущие, ― уж коли главы школьных заведений толикой боязнью снедаемы, значит, отменять пора пришла все эти наши требования: ибо какой толк от угроз? не видно никакого толку там, где нет никакой согласованности: когда князь велит одно, а начальники школ гнут свою линию, из этого не выйдет ничего путного». Просвещение кануло в лету: начальники, завучи отнекивались, открещивались и отбрыкивались от шустрых неслухов, а законы требовали помещения детей в школьные дома с питанием и ночёвкой, а как это согласовать одно с другим, власти, увы, не ведали, они разве лапками в обе стороны разводили: «кому же из нас охота отвечать за их поведение?» А папки и мамки тоже, в свою очередь, пытались увильнуть от ответственности за гадкое, несносное поведение потомков своих, и воевали с учителями, кои, как известно, отказывали им в размещении неслухов на постоянку при школьных заведениях. Сия-то война и вынудила повелителя в один прекрасный день отменить прежний указ о размещении детей при школах на постоянное проживание: начальники, хоть стреляй, хоть вешай, хоть удавливай их удавками, ни в какую не соглашались принимать курильщиков опия в свои школы! И тогда владыка выдумал новый указ взамен прежнего: «повелеваем отслеживать в каждом жилище кальянных курильщиков и сажать неслухов, какие замечены и пойманы окажутся с поличным, куря кальян, в подвал, на дальнейшее перевоспитание; а родителей отправлять на галеры, чтобы ведали, каково не отслеживать неслухов своих; следить сим стражам порядка за нравами клопиных наших подданных не точiю во дворах, но и в домашних условиях». И наступили для родителей чёрные будни: отныне уголовной ответственности подлежали в их державе не одни лишь курильщики, выловленные меж двор, где те сиживали на лавочках, в тенёчке, под навесом, но также и в домах, в кругу своих близких. И тогда родители придумали обходной манёвр ввиду нововведения княжеского: они просто начали покидать насиженные места и уходить жить в неосвоенные глухомани. Против такого хитрого массового исхода жителей из сёл и полисов эти власти, как ни были строги, оказались совсем беспомощны: власть имущие попросту не ожидали такого поворота событий, они ведь, по привычке, думали, что они запретили, и слуги покорились да в ножки им повалились, ин здесь совсем не то, здесь новенькое, они, эти власти, не привыкли к таким обходным путям и побегам своих подданных. Сiя бо привела ко смятенiю власти имущiе. (1717): «на что уж мы прозорливы, и то не углядели лукавинку в глазах слуг и невольников наших: обошли всех нас подданные наши, не захотев с нами сотрудничать по-честному; что ж, да будут они анафемы, за ослушание своё и за нерадивость свою заочно приговариваем оное племя наше беспутное к наказаниям, где только ни появится в селе или в полисах; а всякому, кто укажет за беглецов и беглянок, 1 000 фёнов ссыпать в мешок в награду за поимку беглецов; но зато всяк утаивший беглеца какого будет бит и колочен до издыхания».