Великая Клоповия, том XIV, 8
ГЛАВА 8
На селе Покутном действовала ореховая молельня. Посещаемость, скажем прямо, в той молельне была не ахти какая плотная, но зато вот ветхие деды и бабки приползали туда ежедневно, без опозданий и без пропусков, приходили за два часа до начала молебнов, и сидя в молельне, судачили о каждом входящем туда посетителе, и во всяком изыскивали и откапывали сотни мелочей, и высмеивали, и вышучивали этих бедняг, словно б они были обязаны становиться им в угоду качественно иными, нежели являлись в жизни своей.
Господин Пырей Зелёнолистный со своей женою Мóльгою в селе том вели паству клопиную, поучал народец правде и благодати, и сын их как раз и сделался тогда законным мужем хвостатой ехидны по имени Хмара Языкова. Сыграли свадебку ядровую, отчима в тот день на торжество не пригласили, не зазвали отчима в чертог брачный, за что прогневались небожители на молодожёнов, отвернулись от них от обоих, ибо оскорбили безвинного отчима, забыли и не захотели позвать его на пиршество свадебное, думая про него всякие гнусные и тёмные вещи. За такое непочтение проклята была чета новая: не стало им двоим счастья личного, отошла от дочки удача, загуляла она от мужа своего, выпила из муженька своего всю лимфу, довела его до запоев бражных, и приложился муж её к пьяницам многим, и покатился вниз, ибо одолело его безысходное отчаяние ввиду бесноватости его законной жены. Сама же Мольга, молясь в доме своём, самоустранилась от несчастий сыновних, она знай себе твердила только одно и то же: «как-нибудь выправится и выстоит сыночек наш, с помощью клопиных богов наших выстоит и не потонет, выстоит и не погибнет». Такого же точно мнения на тот счёт придерживался и отец несчастного мужа бесовки (свёкор) и тоже высказывался приблизительно в том же духе: «выправится, выстоит сыночек, да помогут ему небожители в болезнях его». Но на оказание действительной помощи не поднималась лапка четы и супруги Зелёнолистные замкнулись во блаженстве своём, потчуя и воспитывая своего аппетитного дитятку. Пырей ореховый, когда у сына его состоялось бракосочетание, даже не заступился за отчима и не попытался настоять на необходимости его присутствия на том свадебном пиру. Хмара Языкова разругалась со своим муженьком, не прошло и двух лет со дня их свадьбы. А всё потому, что обидели они отчима, обидели сильно, горько и незаслуженно. Оттого им и не задалась совместная жизнь, что они заквасили чету свою тогда на обиде незаслуженной в отношении отчима своего. Хмара и слышать ничего не хотела о том, чтоб её отчим приехал к ним тогда на свадьбу. Мать родную пригласила, а мужа матери своей она просто из вредности сатанинской отказалась наотрез приглашать и заставила мамку свою приехать в полном одиночестве на свадьбу, чтоб она сидела грустная и печальная, тоскуя по муже своём. И за такое вот хамское и гнусное отношение не даровало им небо брачного блаженства, отняло у них мир и покой, лад и согласие, и стал муж бесовки тогда к бутыли прикладываться, а она пилила мужа и выедала ему нутро извечными своими глупостями и скандалами.
Но Покутное издревле славилось нежеланием жителей правдиво каяться и признавать свои ошибки, просить у обиженных прощения. Хмара Языкова, нанеся оскорбление отчиму, даже не подумала покаяться в недостойном своём поведении, мало того, она ушла тогда от мужа своего, вернулась в дом матери своей и принялась с озлоблением и ожесточением пилить своих родственников, вопить и браниться, вынуждая родню обращаться ко стражам порядка. Уж пилила она мать и отчима своих, и жить им спокойно не давала, не сиделось ей никак на одном месте, вечно она находилась в поисках повода прицепиться и поругаться со всеми: то с мамкою, то с сёстрами, то с братьями, и всегда у неё вертелись на языке гнуснейшие оскорбления в адрес родичей. Но когда служитель общины брался за её перевоспитание, Хмара Языкова напускала на себя важный и непроницаемый вид и сухо отвечала: «это не я, они сами начали, я только защищалась от их несправедливых нападок». Она всегда, в любом деле, в любой мелочи считала себя безукоризненно правой, ни в чём не виноватой. Её послушать, так весь белый свет виноват в её неудачах, хотя она сама первая разрушила свою жизнь, однако язвенная особа этого не видела и не желала увидеть, поэтому муж у неё виноват, мать виновата, отчим и родители мужа её виноваты. Хмара Языкова привыкла ко всеобщей виновности всех и вся, она даже в ум себе не брала такую мысль, что вина в ней самой, никак не в посторонних. А когда до неё хотели донести понятие вины, то она приходила в неистовое бешенство: нападала на мать, на отчима, на всех ближних, кто пытался ей открыть глаза на неправоту её и заблуждения во взглядах. «Берите свои слова назад! ― истошно вопила кликуша с гортанными сморканьями и отхаркиваньями, ― берите свои слова назад! вот проклинаете своих детей, оттого они такими лентяями и становятся, сами виноваты! идиоты вы все, вам всем лечиться впору, а вы тут на свободе всё шатаетесь! всех я вас посажу, договоритесь тут у меня, безбожники!» и т. д., и т. п.
Попробовали последовать её совету и начали хвалить ленивцев и лелеять их, холить, оберегая их чуткий утренний сон. Однако ж те ленивцы как лежали колодами на солнышке, так и продолжали всё вылёживать себе румяные бока. Ни Вяник, ни Маник, ни Мина, ни Тина не отказались от бездельного времяпровождения, они лежали мёртвыми колодами и упорно продолжали отлынивать от занятий, и хоть хвали, хоть пой им оды, лень их них никак не вытравить. Та гипотеза о благотворном влиянии похвалы на повышение ленивой трудоспособности оказалась обманчивой глупостью: никакими их увещаньями и никакими похвалами никак нельзя было сдвинуть со ступенек и с постелек, лентяи выслушивали с улыбками похвалы в свой адрес и упорно продолжали ничего не делать. Учителя тоже в школе лысели от их безответственного поведения и мечтали о том блаженном дне, когда они закончат обучение и покинут стены этого многострадального учебного заведения. А несчастная мать денно и нощно молила богов, да ускорят те суточный бег и приблизят её ко спасительной гавани под названием «окончание школы». Сiи бо бездельницы ничтоже работаху, вся более спаху. (1715): учение книжное до такой степени им всем опротивело, что даже когда все учебники школьные пошли на растопку домашней печки, ученики, узнав о том, нимало не прогневались: ну, спалили и спалили, какая нам разница? О сожжённых книгах потом они даже не вспоминали и не сокрушались об утраченных навеки научных знаниях: постель призывала их к себе, в свои усыпительные объятия, и убаюкивала, подобно монотонным напевам феникса: «спи, усни... спи, усни...», что они, собственно, и проделывали с превеликим удовольствием.