Под черным крылом Горюна. Глава 10
Увидев Новицкого, Гордей в ужасе всплеснул руками. Хозяин был в мокрой
грязной одежде, с растрепанными
волосами, еле уловимым безумием в широко раскрытых глазах.
—Пресвятая Богородица! Митрий Федорович, что случилось?
—Горячей воды! Нет, лучше затопи баню, продрог весь. И во что-нибудь переодеться принеси. Что как пень стоишь! — прикрикнул он на Гордея. — Неужели надо семь раз повторить?
—Как прикажете, — Гордей замешкался. — Может, лучше в большую лохань воды налить? Баня-то не скоро готова будет.
— Неси лохань, или что другое, холодно мне.
—Сейчас сделаю, о-хо-хо, несчастье, какое, Лукерья, чертова баба, — крикнул он и поковылял в сторону кухни, — ставь воду на огонь, да побольше!
Новицкий никогда еще не чувствовал такого блаженства от соприкосновения тела с горячей водой. Он сидел в большой лохани, старой, местами луженой, и с удовольствием растирал себя жесткой мочалкой. Мыльная пена летела в разные стороны, а он дул на нее и радовался. Гордей поливал хозяина водой из кувшина. По поводу того, что с ним случилось, Новицкий хранил полное молчание, и Гордей, сгорая от любопытства, терялся в догадках. После мытья, облачившись в теплый стеганый халат, Новицкий расположился на диване в гостиной и задремал. Его разбудила Аленка.
— Барин, а барин, там к вам, того, пришли. Просят принять.
—Я никого не принимаю, — сонным голосом произнес Новицкий.
— Это Василина, внучка колдовки Олфемы. Говорит, что по срочному делу.
—Не знаю я никакой Василины и знать не хочу, — простонал Новицкий, разозлившись на Аленку.
Аленка скрылась, но вскоре появилась вновь.
— Она сказала, что не уйдет.
—Ну что еще? — громче застонал Новицкий. — Я же ясно сказал: никого не принимаю.
Аленка вышла. Но только Новицкий стал погружаться в сладостную покойную дрему, появилась вновь.
— Барин, она сказала, что вы ее знаете, и просила напомнить о дурнушнике.
Новицкий сел на диване, зевнул.
— Дурнушник, говоришь, ладно, зови.
Девушка вошла. «Стремительна и грациозна», — подумал Новицкий. Он заметил, что, переодевшись, она стала еще краше. На ней была надета просторная домотканая льняная юбка и легкая кофточка с вышитыми на груди и рукавах синими васильками. Тонкую изящную шею обвивала нитка крупных, цвета спелой рябины, стеклянных бус. На убранных в косу волосах красовалась розовая шелковая лента, которая необыкновенно шла к румяному лицу. В руках девушка держала небольшой холщовый мешочек.
—Доброго здоровьица, барин, — поклонилась девушка в пояс.
—Так, значит, тебя Василиной зовут? — поднялся ей навстречу Новицкий. — А откуда узнала, кто я?
—Земля слухом полнится, — загадочно ответила Василина. — А еще сорока летела, с хвоста обронила, дескать, тот господин, что Егорку спас, местный барин.
— Загадочная ты вся какая-то, — в голосе Новицкого промелькнули нотки восхищения, — этим мне и нравишься.
—Мне барская любовь ни к чему, — дерзко ответила Василина.
Новицкий не узнавал крестьянку. Веселая, непринужденная, смелая ранее, она вдруг замкнулась, словно затвердела изнутри, и старалась держаться от него на расстоянии. Но такая разительная перемена только раззадорила Новицкого.
— Так зачем пожаловала, красавица?
—Бабушка попросила тебе передать вот это, — она протянула ему маленький сверток, который извлекла из мешочка.
—Что в нем? — недоверчиво разглядывая сверток, спросил Новицкий.
— Травка-муравка всякой хворобы потравка. Если на ночь ее заварить и выпить, никакая хворь-болезнь к тебе не пристанет.
— Значит, бабка твоя – травница Олфема? Так, кажется, ее зовут?
— С рождения Олфемой кличут. Барин, я пойду, дел невпроворот.
— Для чего свидания со мной добивалась? Могла бы травку Гордею или Аленке передать, меня, красавица, не обманешь.
Новицкий вплотную подошел к Василине, взял ее за руку выше локтя. Девушка напряглась, испуганно хлопая длинными ресницами.
— Ну-с, так для чего?
Василина стала выдергивать руку, но он держал ее крепко.
— Барин, ты мысли свои темные, греховные оставь, у меня жених есть.
—Ты еще и мысли умеешь читать?
— Я закричу, — Василина с силой выдернула руку. — Негоже так, я к тебе с добром, а ты вот значит как!
—Сегодня вечером на зорьке приходи к реке на наше место, ждать буду.
—Не приду! — Василина упрямо тряхнула головой и стала медленно отступать к выходу.
— Я буду ждать, — твердо произнес Новицкий. — На той самой круче.
— Нет! — она уперлась спиной в закрытую дверь.
Новицкий хотел снова подойти к ней, но в это время дверь распахнулась, задев девушку, и на пороге появился Гордей.
—Здравствуй, дядя Гордей.
Василина воспользовалась секундным замешательством и быстро выскользнула из двери. Гордей удивленно посмотрел ей вслед.
—Чего тебе? — зло спросил его Новицкий.
— Митрий Федорович, там вас дохтур спрашивает. Прикажете принять?
—Вот черт, совсем забыл. Который сейчас час?
— Так недавно семь пробило, звать дохтура - то, али пусть еще подождет?
— Пригласи его в столовую,— недовольно произнес Новицкий. — Принесла нелегкая.
Назаров был чем-то взволнован и все никак не мог начать разговор. Новицкий пригласил его к столу и позвонил в колокольчик.
— Принеси-ка нам чаю, — обратился к вошедшему Гордею, — может, чего покрепче желаете? — вопрос был адресован Назарову.
—Нет, нет, только чайку, если возможно.
—Самовар и этих, как их, аляпьевских баранок с корицей. Вы к корице как относитесь? — вопросительно посмотрел Новицкий на Назарова
— Положительно.
—Тогда, неси, Гордей, аляпьевских баранок.
— Будет сделано, Митрий Федорович.
— Я наслышан, знаете ли, о вашем мужественном поступке. Крестьяне только об этом и говорят, вы у них в героях, — проводив Гордея взглядом, обратился к Новицкому Назаров.
—Полноте, Викентий Харламович, любой человек на моем месте поступил точно так же.
—Не скажите, местный люд реки боится. Я уверен, если бы не вы, никто из крестьян не спас бы мальчонку.
—Почему вы так думаете? — удивился Новицкий.
—Видите ли, крестьяне уверены, что в реке живет водяной, русалки и еще бог знает кто. Они даже в жару не купаются, бабы поодиночке к реке не ходят белье полоскать.
—Обычные темные страхи необразованных людей. Русский крестьянин, в отличие от своих более просвещенных западных собратьев, дремучестью напоминает местные леса.
—Вы напрасно так отзываетесь о наших крестьянах, Дмитрий Федорович. Да, народ наш почти поголовно неграмотен, темен, по деревням не понимают необходимости просвещения, детей в школу не отдают. Это есть. Но вы бы послушали, как мудр наш крестьянин: что ни слово – то прибаутка, что ни наблюдение – то целая наука.
—Вы хотите сказать, что я плохо знаю наш народ?
—Извините меня, Дмитрий Федорович, но, чтобы его узнать, надо с ним не один год бок о бок прожить. И я уверен, что вы скоро измените свое представление о русском мужике.
— Возможно, Викентий Харламович, если раньше он не воткнет мне вилы в живот.
—Вот и самоварчик с пылу, с жару пыхтит, дымит, чаю откушать велит! — появился с самоваром Гордей.
Он быстро накрыл на стол.
—Чем богаты, тем и рады, — произнес Новицкий, разливая по стаканам чай. — Можешь идти, — обратился он к Гордею, — и не вздумай подслушивать под дверью.
—Что вы, Митрий Федорович, это мы никогда, — Гордей обиженно фыркнул и, припадая на больную ногу, вышел.
—Что за дело вас привело ко мне, Викентий Харламович? — спросил доктора Новицкий.
—Дмитрий Федорович, дело очень щепетильное, касающееся покойной Юлии Модестовны.
Новицкий подал стакан Назарову и с удивлением посмотрел на него. Щеки доктора пылали. Новицкий также заметил, что руки у доктора от волнения слегка дрожат.
—Раз уж мы заговорили о матушке, скажите, это вы наблюдали ее?
— Да, Юлия Модестовна была моей пациенткой.
—От чего она умерла?
Новицкий в упор посмотрел на Назарова, который сидел, опустив глаза, и помешивал несладкий чай в стакане ложечкой.
—Вы сахар берите, не стесняйтесь, — подвинул к доктору сахарницу Новицкий.
—Что? Ах да, простите меня, я с сахаром чай не пью, — Назаров отложил ложечку в сторону. — Вы спрашиваете, от чего она умерла? У нее была больная печень. Я несколько раз предлагал ей поехать на воды лечиться, но она всякий раз отказывалась, чем до крайности запустила свою болезнь. Юлия Модестовна тяжело умирала. А дня за два до смерти попросила передать вам вот это письмо.
Он извлек из внутреннего кармана пиджака голубой конверт и протянул его Новицкому. Тот взял письмо, повертел его в руках.
—Вам известно его содержание?
—Да, Юлия Модестовна исповедовалась мне. Увы, иногда докторам приходится брать на себя и эту печальную миссию. Она просила, чтобы я при первой же возможности передал вам это письмо. И никому более не говорил о нем.
—Я его прочту с вашего разрешения.
Новицкий разорвал конверт. Сложенный вчетверо лист. До боли знакомый почерк с бегущей строкой округлых букв. «Дорогой Митенька. Знать так было богу угодно, что эту тяжелую тайну я поверяю не тебе лично, а бумаге. Я не могла умереть, не рассказав всего, хотя это было бы разумно, но не справедливо. Кроме тебя я открылась еще одному человеку, доктору Назарову, но это очень достойный господин, который умеет хранить чужие секреты. В своей жизни я совершила много грехов. Но среди них один особенно тяжкий, от которого страдала всю свою жизнь: грех прелюбодеяния, вследствие которого у меня появился ребенок, то есть ты, Митенька. Побудило меня к столь позорному и непростительному греху не любострастие, а простое женское желание иметь ребенка. Твой названный отец, Федор Романович, после Балканской кампании (1) пришел домой полным калекой, не способным быть не только отцом, но и мужем. Что было делать мне, молодой женщине, которую супруг после двух месяцев брака оставил одну ради безумной идеи спасти притесняемых турками братьев-славян. И по возвращении своем с Балкан обрек на роль вечной вдовы при живом муже. Как тебе известно, с похода того он привез своего однополчанина, человека, которому был обязан спасением от страшного турецкого плена. Если бы ты видел в те времена Гордея! Георгиевский кавалер, герой, он мог вскружить голову любой женщине. И мне показалось, что бог, наконец-то, дал шанс стать матерью. Наши греховные отношения продолжались совсем недолго. Вскоре я забеременела. Гордей ни о чем не догадывался. И Федор Романович, чтобы позор мой не получил огласки, признал тебя своим сыном. Но поставил одно условие: как только подрастешь, отправить к тетке в Петербург. Я надеялась, что со временем он привыкнет к тебе, ведь ты родился таким хорошеньким, светленьким, как ангелочек, но мечты мои остались только мечтами. До самой кончины своей Федор Романович не желал видеть тебя часто. Вот почему твои приезды в имение были столь редки. Гордей убежден, что ты сын Федора Романовича, ведь он ничего не знает о его немощи. И я надеюсь, что никогда не узнает. На то тебе моя последняя воля. А ты относись к Гордею подобающе, и, когда придет черед ему отойти в мир иной, отдай последний долг как родному отцу. Ну вот, я и облегчила душу. Могу умереть спокойно. Надеюсь, ты поймешь и простишь свою несчастную мать».
Подпись отсутствовала.
Новицкий несколько минут сидел, неподвижно глядя перед собой и сжимая в руках белый листок. Затем бросил письмо на стол, словно оно жгло ему руку.
—Лучше бы я сегодня утонул, исчез, испарился, — тихо сказал он. — В этом был хотя бы какой-то смысл.
Назаров молча снял очки и стал нервно протирать стекла носовым платком. При этом сильно щурил близорукие глаза.
—Я хочу остаться один, — устало произнес Новицкий. — Спасибо, что выполнили последнюю просьбу моей несчастной матушки.
—Понимаю ваше состояние, — Назаров встал из-за стола. — Спасибо за угощение. Дмитрий Федорович. Если нужна будет моя помощь, обращайтесь.
Назаров ссутулился, словно на него наложили неподъемную ношу. Слов утешения в подобной ситуации он не знал. Да и что бы мог сказать? И поэтому счел за лучшее поскорее уйти. Оставшись один, Новицкий разорвал бумагу на мелкие клочки, бросил их на блюдце и чиркнул спичкой. Появившийся вскоре желтый язычок пламени, разгоревшись, уничтожил последнее письмо несчастной, умирающей матери к своему сыну. Новицкий еще долго сидел неподвижно и смотрел на серый пепел. Затем встал из-за стола, взял блюдце, высыпал пепел на пол. И в ярости растоптал его ногой.
Примечания
1. Балканская кампания – действия русской армии на Балканах во время Русско-турецкой войны 1877-1878 гг.
—Пресвятая Богородица! Митрий Федорович, что случилось?
—Горячей воды! Нет, лучше затопи баню, продрог весь. И во что-нибудь переодеться принеси. Что как пень стоишь! — прикрикнул он на Гордея. — Неужели надо семь раз повторить?
—Как прикажете, — Гордей замешкался. — Может, лучше в большую лохань воды налить? Баня-то не скоро готова будет.
— Неси лохань, или что другое, холодно мне.
—Сейчас сделаю, о-хо-хо, несчастье, какое, Лукерья, чертова баба, — крикнул он и поковылял в сторону кухни, — ставь воду на огонь, да побольше!
Новицкий никогда еще не чувствовал такого блаженства от соприкосновения тела с горячей водой. Он сидел в большой лохани, старой, местами луженой, и с удовольствием растирал себя жесткой мочалкой. Мыльная пена летела в разные стороны, а он дул на нее и радовался. Гордей поливал хозяина водой из кувшина. По поводу того, что с ним случилось, Новицкий хранил полное молчание, и Гордей, сгорая от любопытства, терялся в догадках. После мытья, облачившись в теплый стеганый халат, Новицкий расположился на диване в гостиной и задремал. Его разбудила Аленка.
— Барин, а барин, там к вам, того, пришли. Просят принять.
—Я никого не принимаю, — сонным голосом произнес Новицкий.
— Это Василина, внучка колдовки Олфемы. Говорит, что по срочному делу.
—Не знаю я никакой Василины и знать не хочу, — простонал Новицкий, разозлившись на Аленку.
Аленка скрылась, но вскоре появилась вновь.
— Она сказала, что не уйдет.
—Ну что еще? — громче застонал Новицкий. — Я же ясно сказал: никого не принимаю.
Аленка вышла. Но только Новицкий стал погружаться в сладостную покойную дрему, появилась вновь.
— Барин, она сказала, что вы ее знаете, и просила напомнить о дурнушнике.
Новицкий сел на диване, зевнул.
— Дурнушник, говоришь, ладно, зови.
Девушка вошла. «Стремительна и грациозна», — подумал Новицкий. Он заметил, что, переодевшись, она стала еще краше. На ней была надета просторная домотканая льняная юбка и легкая кофточка с вышитыми на груди и рукавах синими васильками. Тонкую изящную шею обвивала нитка крупных, цвета спелой рябины, стеклянных бус. На убранных в косу волосах красовалась розовая шелковая лента, которая необыкновенно шла к румяному лицу. В руках девушка держала небольшой холщовый мешочек.
—Доброго здоровьица, барин, — поклонилась девушка в пояс.
—Так, значит, тебя Василиной зовут? — поднялся ей навстречу Новицкий. — А откуда узнала, кто я?
—Земля слухом полнится, — загадочно ответила Василина. — А еще сорока летела, с хвоста обронила, дескать, тот господин, что Егорку спас, местный барин.
— Загадочная ты вся какая-то, — в голосе Новицкого промелькнули нотки восхищения, — этим мне и нравишься.
—Мне барская любовь ни к чему, — дерзко ответила Василина.
Новицкий не узнавал крестьянку. Веселая, непринужденная, смелая ранее, она вдруг замкнулась, словно затвердела изнутри, и старалась держаться от него на расстоянии. Но такая разительная перемена только раззадорила Новицкого.
— Так зачем пожаловала, красавица?
—Бабушка попросила тебе передать вот это, — она протянула ему маленький сверток, который извлекла из мешочка.
—Что в нем? — недоверчиво разглядывая сверток, спросил Новицкий.
— Травка-муравка всякой хворобы потравка. Если на ночь ее заварить и выпить, никакая хворь-болезнь к тебе не пристанет.
— Значит, бабка твоя – травница Олфема? Так, кажется, ее зовут?
— С рождения Олфемой кличут. Барин, я пойду, дел невпроворот.
— Для чего свидания со мной добивалась? Могла бы травку Гордею или Аленке передать, меня, красавица, не обманешь.
Новицкий вплотную подошел к Василине, взял ее за руку выше локтя. Девушка напряглась, испуганно хлопая длинными ресницами.
— Ну-с, так для чего?
Василина стала выдергивать руку, но он держал ее крепко.
— Барин, ты мысли свои темные, греховные оставь, у меня жених есть.
—Ты еще и мысли умеешь читать?
— Я закричу, — Василина с силой выдернула руку. — Негоже так, я к тебе с добром, а ты вот значит как!
—Сегодня вечером на зорьке приходи к реке на наше место, ждать буду.
—Не приду! — Василина упрямо тряхнула головой и стала медленно отступать к выходу.
— Я буду ждать, — твердо произнес Новицкий. — На той самой круче.
— Нет! — она уперлась спиной в закрытую дверь.
Новицкий хотел снова подойти к ней, но в это время дверь распахнулась, задев девушку, и на пороге появился Гордей.
—Здравствуй, дядя Гордей.
Василина воспользовалась секундным замешательством и быстро выскользнула из двери. Гордей удивленно посмотрел ей вслед.
—Чего тебе? — зло спросил его Новицкий.
— Митрий Федорович, там вас дохтур спрашивает. Прикажете принять?
—Вот черт, совсем забыл. Который сейчас час?
— Так недавно семь пробило, звать дохтура - то, али пусть еще подождет?
— Пригласи его в столовую,— недовольно произнес Новицкий. — Принесла нелегкая.
Назаров был чем-то взволнован и все никак не мог начать разговор. Новицкий пригласил его к столу и позвонил в колокольчик.
— Принеси-ка нам чаю, — обратился к вошедшему Гордею, — может, чего покрепче желаете? — вопрос был адресован Назарову.
—Нет, нет, только чайку, если возможно.
—Самовар и этих, как их, аляпьевских баранок с корицей. Вы к корице как относитесь? — вопросительно посмотрел Новицкий на Назарова
— Положительно.
—Тогда, неси, Гордей, аляпьевских баранок.
— Будет сделано, Митрий Федорович.
— Я наслышан, знаете ли, о вашем мужественном поступке. Крестьяне только об этом и говорят, вы у них в героях, — проводив Гордея взглядом, обратился к Новицкому Назаров.
—Полноте, Викентий Харламович, любой человек на моем месте поступил точно так же.
—Не скажите, местный люд реки боится. Я уверен, если бы не вы, никто из крестьян не спас бы мальчонку.
—Почему вы так думаете? — удивился Новицкий.
—Видите ли, крестьяне уверены, что в реке живет водяной, русалки и еще бог знает кто. Они даже в жару не купаются, бабы поодиночке к реке не ходят белье полоскать.
—Обычные темные страхи необразованных людей. Русский крестьянин, в отличие от своих более просвещенных западных собратьев, дремучестью напоминает местные леса.
—Вы напрасно так отзываетесь о наших крестьянах, Дмитрий Федорович. Да, народ наш почти поголовно неграмотен, темен, по деревням не понимают необходимости просвещения, детей в школу не отдают. Это есть. Но вы бы послушали, как мудр наш крестьянин: что ни слово – то прибаутка, что ни наблюдение – то целая наука.
—Вы хотите сказать, что я плохо знаю наш народ?
—Извините меня, Дмитрий Федорович, но, чтобы его узнать, надо с ним не один год бок о бок прожить. И я уверен, что вы скоро измените свое представление о русском мужике.
— Возможно, Викентий Харламович, если раньше он не воткнет мне вилы в живот.
—Вот и самоварчик с пылу, с жару пыхтит, дымит, чаю откушать велит! — появился с самоваром Гордей.
Он быстро накрыл на стол.
—Чем богаты, тем и рады, — произнес Новицкий, разливая по стаканам чай. — Можешь идти, — обратился он к Гордею, — и не вздумай подслушивать под дверью.
—Что вы, Митрий Федорович, это мы никогда, — Гордей обиженно фыркнул и, припадая на больную ногу, вышел.
—Что за дело вас привело ко мне, Викентий Харламович? — спросил доктора Новицкий.
—Дмитрий Федорович, дело очень щепетильное, касающееся покойной Юлии Модестовны.
Новицкий подал стакан Назарову и с удивлением посмотрел на него. Щеки доктора пылали. Новицкий также заметил, что руки у доктора от волнения слегка дрожат.
—Раз уж мы заговорили о матушке, скажите, это вы наблюдали ее?
— Да, Юлия Модестовна была моей пациенткой.
—От чего она умерла?
Новицкий в упор посмотрел на Назарова, который сидел, опустив глаза, и помешивал несладкий чай в стакане ложечкой.
—Вы сахар берите, не стесняйтесь, — подвинул к доктору сахарницу Новицкий.
—Что? Ах да, простите меня, я с сахаром чай не пью, — Назаров отложил ложечку в сторону. — Вы спрашиваете, от чего она умерла? У нее была больная печень. Я несколько раз предлагал ей поехать на воды лечиться, но она всякий раз отказывалась, чем до крайности запустила свою болезнь. Юлия Модестовна тяжело умирала. А дня за два до смерти попросила передать вам вот это письмо.
Он извлек из внутреннего кармана пиджака голубой конверт и протянул его Новицкому. Тот взял письмо, повертел его в руках.
—Вам известно его содержание?
—Да, Юлия Модестовна исповедовалась мне. Увы, иногда докторам приходится брать на себя и эту печальную миссию. Она просила, чтобы я при первой же возможности передал вам это письмо. И никому более не говорил о нем.
—Я его прочту с вашего разрешения.
Новицкий разорвал конверт. Сложенный вчетверо лист. До боли знакомый почерк с бегущей строкой округлых букв. «Дорогой Митенька. Знать так было богу угодно, что эту тяжелую тайну я поверяю не тебе лично, а бумаге. Я не могла умереть, не рассказав всего, хотя это было бы разумно, но не справедливо. Кроме тебя я открылась еще одному человеку, доктору Назарову, но это очень достойный господин, который умеет хранить чужие секреты. В своей жизни я совершила много грехов. Но среди них один особенно тяжкий, от которого страдала всю свою жизнь: грех прелюбодеяния, вследствие которого у меня появился ребенок, то есть ты, Митенька. Побудило меня к столь позорному и непростительному греху не любострастие, а простое женское желание иметь ребенка. Твой названный отец, Федор Романович, после Балканской кампании (1) пришел домой полным калекой, не способным быть не только отцом, но и мужем. Что было делать мне, молодой женщине, которую супруг после двух месяцев брака оставил одну ради безумной идеи спасти притесняемых турками братьев-славян. И по возвращении своем с Балкан обрек на роль вечной вдовы при живом муже. Как тебе известно, с похода того он привез своего однополчанина, человека, которому был обязан спасением от страшного турецкого плена. Если бы ты видел в те времена Гордея! Георгиевский кавалер, герой, он мог вскружить голову любой женщине. И мне показалось, что бог, наконец-то, дал шанс стать матерью. Наши греховные отношения продолжались совсем недолго. Вскоре я забеременела. Гордей ни о чем не догадывался. И Федор Романович, чтобы позор мой не получил огласки, признал тебя своим сыном. Но поставил одно условие: как только подрастешь, отправить к тетке в Петербург. Я надеялась, что со временем он привыкнет к тебе, ведь ты родился таким хорошеньким, светленьким, как ангелочек, но мечты мои остались только мечтами. До самой кончины своей Федор Романович не желал видеть тебя часто. Вот почему твои приезды в имение были столь редки. Гордей убежден, что ты сын Федора Романовича, ведь он ничего не знает о его немощи. И я надеюсь, что никогда не узнает. На то тебе моя последняя воля. А ты относись к Гордею подобающе, и, когда придет черед ему отойти в мир иной, отдай последний долг как родному отцу. Ну вот, я и облегчила душу. Могу умереть спокойно. Надеюсь, ты поймешь и простишь свою несчастную мать».
Подпись отсутствовала.
Новицкий несколько минут сидел, неподвижно глядя перед собой и сжимая в руках белый листок. Затем бросил письмо на стол, словно оно жгло ему руку.
—Лучше бы я сегодня утонул, исчез, испарился, — тихо сказал он. — В этом был хотя бы какой-то смысл.
Назаров молча снял очки и стал нервно протирать стекла носовым платком. При этом сильно щурил близорукие глаза.
—Я хочу остаться один, — устало произнес Новицкий. — Спасибо, что выполнили последнюю просьбу моей несчастной матушки.
—Понимаю ваше состояние, — Назаров встал из-за стола. — Спасибо за угощение. Дмитрий Федорович. Если нужна будет моя помощь, обращайтесь.
Назаров ссутулился, словно на него наложили неподъемную ношу. Слов утешения в подобной ситуации он не знал. Да и что бы мог сказать? И поэтому счел за лучшее поскорее уйти. Оставшись один, Новицкий разорвал бумагу на мелкие клочки, бросил их на блюдце и чиркнул спичкой. Появившийся вскоре желтый язычок пламени, разгоревшись, уничтожил последнее письмо несчастной, умирающей матери к своему сыну. Новицкий еще долго сидел неподвижно и смотрел на серый пепел. Затем встал из-за стола, взял блюдце, высыпал пепел на пол. И в ярости растоптал его ногой.
Примечания
1. Балканская кампания – действия русской армии на Балканах во время Русско-турецкой войны 1877-1878 гг.