Часть седьмая

Шульц, Кравченко и Седых сидят за какими-то бочками, дожидаются, пока приходят обходчики, заводят собаку в свою клеть и входят внутрь караульного помещения. Разведчики проходят мимо собачьих вольеров, собаки реагируют, суют носы между прутьев, водят ноздрями и беззвучно провожают взглядами.
— Смарите, — шепчет Кравченко, — действуют народные отравы?..
— Не народные, а Тихоновы, — подзуживает Седых.
— Отраву ложникам всупоть, а нам и собакам отвары, — юродствует Шульц.
Первым вдоль стены идёт Шульц, едва подходит к двери, из караулки выходит пьяный полицай с сигаретой в зубах, винтовка за плечо. Разведчики приседают, полицай в стороны не смотрит, идёт к уличному столбу освещения пока расстёгивает гульфик помочиться, получает удар ножом в спину. Оседает на руки Шульца и уносится вне зоны освещения от фонаря.
Снова открывается дверь, выходит второй полицай, на третьем шаге падает от удара прикладом в шею, и так же исчезает в темень. По зданию пробегает луч прожектора, возле здания никого нет. За вольерами трупы полицаев.
— Двое минус, — шепчет Шульц, — Теперь внутри бы не нашуметь…
Шульц, Кравченко и Седых пробираются к двери, куда вошёл патруль с периметра, приоткрывают, вслушиваются и проскальзывают внутрь.

Полная луна, в отражённом свете достаточно хорошо различима вышка с прожектором и пулемётчиком, у дороги постройка КПП с одним окном и дверью. Два столба освещения, возле шлагбаума два солдата. Кержак с Котовым таятся на обочине подъездной дороги недалеко от пропускного пункта на территорию. Ждут сигнал о завершении «тихих» действий группы.
— Кержак, заметил я, что Тихонову веру ты отличаешь от Агаповой?
— Агапа из старообрядцев, а Тихон старовер, можно назвать язычник…
— Разница в чём? Не одно и то же?
— Ну, как же? Старообрядцы живут по святому писанию – христиане… А Тихон…, — задумался Кержак, — Вот вспомни былины? Или пушкинские сказки… У каждой травинки-былинки или птахи безмозглой душа есть… С душами, духами ли всего живого такие как Тихон и общаются на равных…
— Не беспокоя начальства по мелочам? — Котов показал пальцем в небо.
— Точно улавливаешь, командир…
— Смотрю за тобой – выправка военная. Личное дело худенькое, а знания показываешь на порядок выше наших… Спецорганы? — спросил Котов.
— Инженер-топограф при штабе фронта. Сведений через отдел проходит много, — ушёл от прямого ответа Кержак, — Данные об этой операции увидел – напросился. Понимаешь, командир, кровь вскипела…, будто помянул кто… Леса, болота… травинки-былинки и птахи залётные – моё это…
— Леса́ из детства не отпускают? — догадался Котов.
— Начальство так же думает, — поддакнул Кержак, — А как иначе, если лес ощущаю вне ума? Я же, как Тихон, всеми чуйками в наитии…
— Тут реальные пули посвистывают, помнишь? — поддел Котов.
— В боестолкновениях участвовал с первых дней войны, в портки не гадил, и награды, считаю, честно заслужил…, — разозлился Кержак.
— Не кипятись… у меня нет причин не доверять, — успокоил Котов, сводя внимание к дороге, — Сколько тут? Метров сто? Времени тебе будет меньше малого добежать до вышки и отработать… На мне шлагбаум…

Неширокий коридор, по одной стене к открытой в центре комнате тихо идут разведчики, пробуя на открытие другие двери. Цыган с ножом, Синицына с пистолетом наготове, на стволе ПБС БраМит, последний Воронцов с ножом. Цыган проходит дверь, Синицына тянет левую руку к ручке, дверь открывается, нос к носу к ней выскакивает молодой и высокий, белобрысый унтер-офицер.
— Ульрих?.. — успевает позвать унтер-офицер, глядя в глаза Синицыной, но резко столбенеет. Цыган вынимает из спины нож, немец оседает разведчику на руки. Цыган прислоняет немца к стене, вытирает нож об его рукав.
— Эх, Цы́ган…, — шепчет Синицына, — Старой девой с тобой останешься…
— Не трусь…, — улыбается Цыган, — Если Ульрих не согласится, сам женюсь!
— Живым возьмёте – уговорю, — парирует Синицына.
Цыган с Воронцовым прячут ножи, встают по обе стороны двери, из комнаты доносится немецкая речь и слышны шаги:
— Что случилось, Макс?
Из комнаты выходит фельдфебель, его тут же скручивают и кладут лицом в пол, зажав рот. Синицына проникает в комнату, готовая стрелять. Комната пуста. Возвращается в коридор, тычет немцу в голову ПБС и спрашивает на немецком:
— Ульрих, если не закричишь, стрелять не стану – понял?
Немец закивал головой, Синицына дала знак освободить ему рот:
— Сколько человек в здании и где искать комнату связи?
— Радиорубка на верхнем этаже справа от лестницы…, — негромко отвечает Ульрих, — Там лейтенант, два шуцмана и один радист…
— Ещё кто-нибудь в здании есть?
— Никого… Роту потребовали отправить на какое-то усиление.
Синицына разогнулась, хотела что-то сказать, Цыган опередил:
— Ну что, согласился под венец?
— Он полностью мой…, — на русском языке ответила Синицына, — Ребята, радиорубка наверху справа, четыре человека… Офицера желательно живьём…

От здания, где орудовали Шульц, Кравченко и Седых оторвались три тени и так же через окно проникли к первой группе разведчиков. Прошли коридором мимо трупа немца, подходят к лестнице и нос в нос сталкиваются с Воронцовым, вскинув пистолеты с ПБС.
— Воронцов, свои…, — успел сообщить Седых, — Как у вас?
— Пятеро по назначению, одного допрашивает Синицына…
— Веди…, — призывает Седых, — Кравченко, останься на входе…
Шульц, Седых и Воронцов поднимаются на второй этаж, проходят мимо двух трупов полицаев, проходят в радиорубку: пара столов – на одном радиостанция на другом коммутатор внутренней телефонной связи, шкаф, пара стульев и ничего лишнего. В углу тело связиста с наушниками на голове, тело лейтенанта на полу – оба с пулевыми ранениями. На стуле Ульрих с кляпом во рту, на втором напротив сидит Синицына. Цыган в дверях: нос припухлый, из-под мочки уха потёк крови.
— Что тут у вас? — сходу спрашивает Седых, — В караулке мы прибрались…
— Да вот… Синицына с женихом определиться не может…, — отвечает Цыган, каким-то светлым куском материи промакивая кровь под ухом.
— Много несогласных? — поддерживает Шульц.
— Этот самый сговорчивый… Офицера живьём хотели, да слишком бойкий оказался…, — Синицына кивнула на Цыгана, — …Ухо успел порвать да нос подбить… Давай я тебе повязку хоть наложу?
— Ничего серьёзного, до свадьбы заживёт…, — парирует Цыган.
— Что жених говорит? — спрашивает Седых у Синицыной.
— Вторая дверь направо коменданта. Два сейфа – строительные и прочие планы, во втором личные дела и документы… От второго дубликат ключа есть…
— Воронцов, смени Кравченко, — распорядился Седых и перевёл взгляд на Шульца, — Андрей, Костя поднимется, пробуйте главный сейф расколдовать…
— Женя, — обращается Синицына к Седых, — Отделение солдат оставили на усиление караула, они на той стороне в солдатской казарме… Десять человек…
— Хм… задача усложняется…, — задумался Седых, — Сейф быстро посмотрим, потом решим, как незаметно подойти…

Котов смотрит на часы:
— Через пять минут время патруля, от наших ни привета?
— Шума нет… Выходит, не обнаружены…, — рассуждает Кержак.
— Ты смотри, что творят? — Котов обращает внимание на площадь между двумя удалёнными зданиями, которую пересекает строй из шести человек – три шеренги по два человека. В слабых отсветах фонарей видны кепки с козырьками и тужурки с белой повязкой на рукавах, какие носят полицаи. Котов с Кержаком понимают, чётко в ногу, хоть и не парадным шагом площадь пересекают разведчики, переодетые в полицаев. Даже командир не сразу обратил внимание на ноги – свет фонарей подыгрывал камуфляжной расцветке комбинезонов.
— Наглость города берёт, командир?.., — отреагировал Кержак.
— Не наглость, а смелость… Так ведь и дойдут, едрёна мать, — загорается Котов, — Кержак, заходи от леса, с первым шумом работай на упреждение…
Немецкие солдаты, стоявшие при шлагбауме, отвернулись от подъездной дороги и безразлично смотрели на переодетых разведчиков, принимая их за вспомогательную полицию. Разговаривают на немецком и смеются:
— Странные у нас шуцманы. То пьют, на ноги не поставишь, то вышагивают как на параде перед гауляйтером?
— Им, наверное, гер лейтенант устроил взбучку и отправил маршировать?
— О, да… это лучшее средство протрезветь…
Из постройки блокпоста вышел лейтенант, закурил и спросил у солдат:
— Что тут у вас происходит?
— По всему видно, гер лейтенант отправил шуцманов оттачивать строевые навыки…, — откликнулся солдат с вышки, — Сейчас я вам подсвечу…
Солдат с вышки взялся за прожектор, луч едва поймал шуцманов, уже входящих в казарму к немецким солдатам.
Спустя толику времени, из казармы послышался глухой звук взрыва гранат, из окон выбило стёкла и донеслись очереди выстрелов автомата. Тут же из окна выскочил немец в нательном белье, из дверей казармы его добила Синицына.
Только зазвенели стёкла, на вышку блокпоста полетела граната от Кержака, ударилась об опору навеса и отлетела на дорогу к охране. Взорвалась, солдаты с офицером, побитые осколками, корчатся от боли. Котов добил их издали, чтобы не мучились. Солдат на вышке замешкался, тут вторая граната Кержака прилетела на вышку, раздался мощный взрыв, прожектор погас. От барака с пленными отделились два полицая, но пробегая под лучом ближнего к блокпосту фонаря, были поражены автоматной очередью Кержака. Всё затихло.
На середину площади под свет фонарей вышли Кержак с Котовым, к ним подошли остальные разведчики группы.
— Все целы? — первое, что спросил Котов.
— Все! Кроме надорванного уха, — отрапортовал Седых.
— Цыган, Кравченко, Воронцов и Шульц, рассредоточились в стороны…, — приказал Котов, разведчики разошлись и приняли позы для стрельбы с колена.
— Остальные со мной к бараку, — продолжил Котов, — Представляете, Кержак весь блокпост в одиночку победил, едрёна мать!

Барак для пленных. Сумрачное и затхлое помещение без перегородок, по обе стороны деревянные нары, сколоченные в два уровня. Соломенные матрасы, обтянутые серым брезентом и похожие покрывала. Возле ворот самодельная печурка из старых кирпичей, рядом бак с водой.
Разведчики отомкнули запорную поперечную доску, открыли ворота. С лежанок встали или спрыгнули пленные рабочие. Вялые, в грязной робе и в ботинках без шнурков, некоторые на деревянной подошве.
— Кержак, скажи что-нибудь, у меня ком в горле, — отвернулся Котов.
— Товарищи! — зычно привлёк внимание Кержак, — Получилось, мы вас освободили, но радоваться времени мало. Прошу всех выйти и выстроится, получите указания, чтобы остаться в живых и снова не быть пленёнными…
Пленные радостно загалдели, явили волю к подчинению, вышли к фонарям на площадь и привычно выстроились. Кто-то содрал с груди номер пленного.
— Прошу внимания! — начал Котов, — Номера не сдирайте до окончания операции, по ним будем опознаваться не стрельнуть друг друга…
В момент строй оживился, все шептались и смотрели на подъездную дорогу. Ровно над дорогой повисла полная луна, окутанные её ярким отсветом по дороге к базе приближались силуэты старика с посохом и прозрачного подростка.
— О Господи…, — взмолился кто-то из строя, — Зна́мение Отца и Сына…
— За Отца и Сына, и Святого Духа не скажу…, — отозвался Кержак, — Но к вашим ангелам-хранителям обратиться предстоит ещё не раз…
— Внимание! — снова привлёк внимание Котов, — Кто-то из вас должен проявить волю и взять на себя командование отрядом.
— Отрядом? — выкрикнул кто-то из строя.
— Воевать голыми руками и перунами цокать? — дополнил другой голос.
— Отныне вы отряд, сжимайте волю в кулак и держитесь вместе, — ответил Котов, — Насчёт оружия проще, а что такое перуны?
— Деревяха на подошву, — ответил голос, цокнули перуны.
— Подвалы тряхнём…, — ответил Котов, — Офицеры есть?
— Капитан РККА Алексеев Пётр, — вышел из строя невысокий человек.
— Все доверяют капитану Алексееву? — спросил Котов, в строю промолчали, — Кроме подземных складов здесь есть ещё что-то, заслуживающее внимание?
— Полицай один растрепал, хотели восстановить усадьбу, и готовились открыть разведшколу, — ответил Алексеев. Котов продолжил:
— Отложат свои хотелки… Предлагаю действовать в следующем порядке…

Светает. На лесной опушке на подстеленных еловых лапах спят повариха из ложного партизанского отряда, обнявшая мальчонку, старик и сибиряк. К месту ночлежки на поляну выходят Тихон с Матвеем, Котов, Седых, Шульц, Синицына и Алексеев с двумя десятками бывших пленных. Все с вещмешками, вооружены немецкими автоматами, у двоих пулемёты. Котов показал всем привалиться:
— Привал… на отдых пятнадцать минут…,
Подошёл к сибиряку и ткнул стволом автомата в плечо.
— Просыпайся, земляк… проспишь веселье…
Сибиряк вскочил, хотел схватиться за автомат, автомат в руках у Шульца.
— На… держи…, — Шульц отдаёт оружие, — Спать надо в обнимку с оружием, намотав ремень на руку…
— Что… уже утро? — трёт глаза сибиряк.
— Утро… пора чудес и новых планов…, — отвечает Котов, и обращается к Алексееву, — Алексеев, вот… боец тебе… проверенный…
После этого Котов поворачивается снова к сибиряку:
— С ними будешь партизанить по-настоящему…
— Капитан Алексеев, — Алексеев протянул руку к рукопожатию.
— Сергей… Свидовский, — ответил сибиряк.
Алексеев достал из вещмешка плоскую банку каких-то консервов:
— Подкрепись, солдат, в дорогу…
Шульц поднёс тёте Маше с мальчонкой и старику какой-то снеди. Матвей тоже поделился. Бывшие пленные собрались кучками, принялись за тушёнку.
— Твои, смотрю, на ветчину налегают? — обратился Котов к Алексееву.
— Немудрено… не те помои, что давали…
— До отряда осталось километра четыре, четыре с половиной… До начала операции два часа десять минут, в бой вступаем с подхода…, — напомнил Котов и подозвал Свидовского, — Обрисуй-ка нам расположение, земляк…

Верхушки деревьев уже тронуты зорькой, щебечут птицы, лёгкий ветер шелестит листвой. В расположении ложного партизанского отряда тишина. Из землянки выбегает партизан и, спуская штаны, бежит в кусты. На удалении в ложбинке ночной дозор, один боец спит, второй в некий момент тычет его в бок:
— Микола, очнись… Мне до ветру подпёрло…
— Иди…, — открыл глаза Микола, — всю завыбель опоганили…
Первый убежал, второй закрыл глаза и уткнулся в ладони. Коленом в спину ему упирается Седых, дозорный встрепенулся и сразу затих. Недалече слышится всхлип второго заколотого партизана. На прямую видимость выходит Шульц, ку-лаком с оттопыренным большим пальцем показывает вниз, Седых одобряет, собирает оружие. Слышится тревожное уханье филина.
— Кержак? — риторически спрашивает Седых у Шульца, — Второй пост снят, сигналь к началу…
Шульц щебечет, имитируя лесную птицу…

На взгорок перед небольшим озерцом, почти заросшим камышом и рогозом, выходят Тихон, Матвей, старик и тётя Маша с мальчонкой.
— Тихон, до партизан уж дошли, присесть бы? — упреждает Матвей.
— Вона и обождём, — останавливается Тихон, все рассаживаются.
По лесу повторно разносится уханье филина, и щебет пигалицы.
— Кержак ухает… ратник чудно́ щебечет…, — распознаёт Тихон, улыбаясь.
— Это наши… по-птичьи-то? — спрашивает Матвей.
— Охо-хох…, твоя правда, — подтверждает Тихон.
— Пальба пойдёт? — переспрашивает тётя Маша.
— Пуля нам не полетит… гранаты только и услышим, — отвечает старик, доставая кисет с табаком и скручивая козью ножку.
— Тихон, а ты можешь как птица? — донимает Матвей.
— Филином могу…
— Ты и так всю дорогу охаешь, как филин, а можешь как соловей?
— Шуметь не велено…, — отвечает Тихон, смотрит на самокрутку старика и укоряет, — И табашничать не велено…
— Брось…, — ругается тётка на деда, — Накуришься, когда придут за нами…
— А вы с партизанами хотите остаться? — переключился на неё Матвей.
— Коли примут…, — вздыхает тётя Маша, — Куда нам терь? Деревню пожгли, люди кто куда… Мы вот к партизанам прибились, да вишь… каки стались?

Землянка командира партизанского отряда.
— Неспокойно мне, Сергей, — нервничает Бугров.
— В разведшколе как учили? — напоминает Чаннов, — Если признаков нет, а сердце колотит – просчитай действия противной стороны.
— Признаков нет? — удивляется Бугров, — Отряд все леса вокруг обгадил, кухарка с бойцом в бега подались, наше участие в операции сорвано – мало?
— Давай с противной стороны? — предлагает Чаннов, — Диверсанты сами на нас вышли, потому что помощь нужна! Поняли, не те, за кого себя выдаём, но планы вскрыты? Решили вывести из строя – правильный ход мыслей?
— Складно, — поддержал Бугров, — А только сердце пуще задницы щемит… Радисту обстановку прощупать бы…
— Не стоит. Куратор дал команду на объект «Усадьба» перебросить роту на захват диверсантов. Потерпи часок, а я снова до ветру…, — Чаннов вышел из землянкизем-лянки, но не прошло минуты, втолкнул внутрь своего бойца:
— Андрей, принимаем оборону, на лагерь совершено нападение…
На месте расположения отряда начинается операция зачистки лжепартизан. С каждым разведчиком идут двое-трое бывших пленных. Где возможно, разведка работает холодным оружием, но после первого взрыва гранаты начинается пистолетная стрельба и автоматные очереди, хаотичная беготня врагов. Наши действуют хитро, заставляют врага паниковать, выбегать на открытые места под направленные стволы. Кержак с сибиряком захватили блиндаж с арсеналом, отстреливались из ложемента, пресекая попытку группы из четырёх человек отбить его обратно. Последним объектом в центре расположения, с первых минут и до последнего державшем оборону, оставалась землянка командира. По территории лежало много трупов лжепартизан и нескольких бывших пленных.

Перестрелки прекратились, в лагере стихло. В землянке укрылись Бугров, Чаннов и один из партизан, из просветов под навесом отстреливаясь ото всех. Поверх земляного навеса взорвалась граната, с потолка землянки осыпался песок, оборонявшиеся в землянке слышат голос Котова:
— Андрей Викторович, выходи с поднятыми руками… Нет у тебя отряда…
— Костюшко, Горелый, Скобец? — перекликнул в надежде Чаннов.
— Ну, сказал же – осиротели! — откликнулся Котов, — Сдадитесь, утащим за линию фронта… Глядишь, поживёте ещё?
— Переиграл ты, Юрь Натольич, — ответил Бугров, — А если откажемся?
— А на нет… суда не обещаю… Даю минуту на раздумье! — условился Котов.
Через минуту очередью выстрелов из пулемёта внесло внутрь деревянный притвор землянки, в образовавшийся прогал полетела граната. Едва прогремел взрыв, в землянку ворвались Котов, Швец, Цыган и Синицына. Пыль улеглась, дым рассеялся, разведчики обнаружили трупы Чаннова и бойца.
— Бугров куда делся? — удивился Котов.
— Смотри, командир! — Швец содрал с дальней стены какую-то тряпку, за ней под коньком землянки обнаружилась лазейка для взрослого человека. Снаружи послышались выстрелы, Котов моментально дал команду своим:
— Взять его… будет угроза жизни – кончайте!
Кержак, Шульц, Цыган и Синицына бросились в погоню.

Тихон, Матвей и попутчики, пережидавшие на взгорке у озера, слышат гул тяжёлых самолётов и наблюдают их полёт в небе:
— Наши… Хоть бы на Берлин…, — мечтает Матвей.
— Охо-хох… Лихо грядёт, — беспокоится Тихон — Осядьте вона, отойду…
— А как же мы, дедушка? — беспокоится тётка.
— Кержак примет вас, — по щеке Тихона бежит слеза, — Любый он мне…
Тихон пошёл вдоль берега озерца, быстро скрывшись из вида. В какой-то момент на взгорок выбежали Кержак и Цыган.
— Матвей? — удивился Кержак, — Откуда вы тут?
— Тихон привёл, — ответил Матвей.
— Чужих не видели?
— Никого не было…, — вздохнула тётка.
— Тихон тогда где? — заметил Кержак.
— Велел ждать, сам побрёл куда-то…, — за всех ответил старик.
На противоположном берегу мелькнул Шульц, за ним Синицына. Пройдя открытый участок, им в спину неожиданно выскочил из камыша Бугров с пистолетом наготове.
— Да вон же он…, — воскликнула тётка, и обратила внимание на другой берег. На том берегу между Бугровым и разведчиками возник Тихон, не давая поднятым на Бугрова посохом выстрелить в спину Синицыной.
— Уйди, старый хрен…, — крикнул Бугров, Синицына развернулась.
— Уймись! — успел крикнуть Тихон, Бугров пальнул. Тихон выронил посох, зажался, сделал два шага в сторону озера и упал в камыши.
— Тихо-он…, — вскрикнул Кержак со своего берега и припал на колени. В эту секунду лес потряс глухой хлопок мощного дальнего взрыва, задрожала земля, в течение последующих секунд донеслись раскаты мощных взрывов.
После выстрела Бугров изловчился и нырнул в кусты. Синицына прошлась по зарослям очередью выстрелов, увидела удирающего в лес Бугрова. Шульц и Синицына кинулись за Бугровым, Кержак вскочил на ноги и побежал огибать озеро к месту падения Тихона.

К месту, где Кержак обыскивал берег, лазил по камышам и рогозу, вышли Шульц с Синицыной, ведя с собой связанного руками за спиной Бугрова. Увидев их, Кержак бросился на Бугрова, его перехватил и долго успокаивал Шульц.

Разгромленный лагерь лжепартизан. Из леса выходят разведчики, ведущие Бугрова, тётка с мальчонкой, старик и Матвей.
— Поймали-таки злодея? — встречает их Котов.
— Тихона стре́льнул, гад, — выругался Шульц. Повисла тишина, Кержак молча стоял поодаль в слезах.
— Насмерть? — после недолгой паузы спросил Котов.
— Не нашёл…, — спокойно ответил Кержак, — Озеро видимо затянуло… Посох только и остался…
— Чем тебе старик не угодил, сволочь? — спросил Котов у Бугрова.
— Не вмешайся он, положил бы я твоих и ушёл…, — огрызнулся Бугров.

— Алексеев, строй отряд, — обратился Котов после паузы.
— Десятерых потеряли, пятеро ранены, — довёл Алексеев.
— Строй сколько есть…, — настоял Котов и обратился к Матвею, — А ты, Матвей, решай… с отрядом останешься или на деревню уйдёшь?
— Как с Алексеевым полажу…, — ответил парень.
— Отряд, стройсь! — крикнул Алексеев.
Пока выстраивался новый партизанский отряд, Кержак прошёл за спинами своих, и незаметно сунул Бугрову в руки битую стекляшку. Бугров не обернулся.
— Товарищи бойцы! — начал Котов, когда люди выстроились напротив группы разведчиков-диверсантов, среди которых стоял и Бугров, — Теперь вы настоящий отряд, крещёный боем! Поздравляю живых, будем помнить павших… Передаю слово вашему командиру… куда идти, что делать, нами оговорено…
В этот момент Бугров сумел перерезать и сдёрнуть верёвку с рук, что есть силы толкнул контролирующего его Шульца и задал стрекача в лес. Кержак только того и ждал, и навскид пустил беглецу в спину очередь патронов.
— Значит, так тому и быть, — буркнул Кержак под нос, когда Бугров упал.
Котов посмотрел на единственного спокойного в этой ситуации Кержака, увидел на земле стекляшку, понял, что произошло, не подал вида.
— Продолжай, командир, — сказал Котов Алексееву, повернулся к своим: — Мешки на плечо!
— Дзугутов Мурат, выйти из строя! — начал Алексеев. — Назначаю своим заместителем. Возражения есть?
— Есть, командир! — ответил вышедший моложавый осетин, — То есть, нет! Возражений нет!
— Товарищи, братья мои, задерживаться здесь нам никак нельзя. Найдут – щадить не будут… — Алексеев обернулся что-то спросить у Котова, разведчиков за спиной уже не было…

На экране надпись: 1945

Город Горький. Квартира Кержаевых. Обстановка неизменная с 1935 года, только занавески-скатёрки другие, и фигурки на всполке тахты. Окно открыто, ветерок колышет занавески. На стене отрывной календарь с датировкой: пятница 31 августа 1945 года, рядом висят портреты Кержака и молодой улыбающейся девушки в военной форме – угол перехлёстнут чёрной траурной лентой. Совсем седой Кержаев-старший сидит за столом, обыденно читает газету. Зинаида копошится у стола, сервируя чаепитие на двух человек.
Радио приглушено, звучит «Марш энтузиастов».
— Матрёна Бузова письмо от сослуживцев Серпиона получила намедни, представляешь? — бубнит Зинаида.
— Вот как? — удивился муж, — Через три месяца после Победы?
— Похоронка ещё в июне пришла… Отплакала, и вот снова беспокойство…
— Что пишут, поделилась?
— Сообщаем тебе, мать, погиб смертью храбрых при взятии Берлина… Так и написано, плачет… Хотела мне водки четвертушку за упокой, да вспомнила, не потребляем… Вот пряники да конфеты дала… хоть так помянуть…
— Помянем героя… Ве́рушку нашу помянем… всех помянем…
Зинаида присела на стул и пустила слезу в косынку.
К двери своей квартиры подходит майор НКВД Кержаев. Золотые парадные погоны на френче, два ордена, ряд медалей, значки. Ставит на пол чемоданчик, достаёт платок, смахивает слёзы и, помявшись, крутит «прошку».
— Прошка тренькает…, — привычно проговаривает Зинаида.
— Не волнуйся…, — останавливает муж, — Выйду, разомнусь…
Кержаев-старший идёт в прихожую, открывает дверь, замирает на секунду и бросается в объятия сына. Слёзы у отца и сына.
— Саша, куда запропал? — немного выждав, зовёт Зинаида.
В комнату входят отец и сын Кержаевы, отец сообщает матери:
— Встречай, мать, Сан Саныч приехал… Вот какого героя вырастили…
— Ой… Шуня…, — мать вскакивает и бросается к сыну. Родители плачут в объятиях сына. Через непродолжительное время Кержак отпускает родителей, открывает свой чемоданчик, достаёт подарки родителям и бумажный свёрток. Матери дарит большой пуховый платок, отцу завёрнутую газетой книгу:
— Мама, батя, подарки выбирать я так и не научился, это сослуживцы насоветовали. Тебе вот тёплый платок, а тебе, бать, не придумали ничего лучше, чем Карманный Атлас СССР. Не обессудьте…
— Да как судить-то? — обрадовалась мать, — Главное, сам показался…
Из свёртка Кержак достал сахарного петушка на палочке и подсунул под траурную ленту фотографии сестры:
— Это тебе, Ве́рушка…, — Кержак поворачивается, мать всхлипывает, — Мама, раздашь завтра соседским ребятишкам… У меня там сладостей накуплено…
— Чай сам отдашь? — с тревогой спрашивает мать.
— Завтра я буду уже в дороге…, — отвечает сын.
— Что за служба такая? Даже недельку не дали? — сетует отец.
— Сорок пять календарных… времени, поэтому, мало…

За окном деревянного вагона, с открытыми отсеками на четыре лежака, плывёт нескончаемый лес. Жёсткий вагон дальнего следования полон разного люда, в отсеке от прохода по одной лавке две тётки деревенского вида и в углу подросток. Сан Саныч в тёмной тужурке поверх френча сидит у окна, возле по лавке тётка и мужичок. У одних в руках корзины, у других тюки. Верхние лежаки заставлены тощими баулами, чемоданами, пустыми корзинками. Шум и гам, в вагоне висит пряный дым самосада, душно, несмотря на приоткрытое окно.
Весь разговор происходит с ярко выраженным нижегородским оканьем:
— Кака беда народу нашему досталась? Скока людей сгинуло, скока калек оставила…, — сетует тётка, заводя разговор. Лезет в корзинку, потрошит узелок, суёт подростку пирожок и варёное яйцо, — Кушай, милок… не стесняйся…
Подросток поблагодарил, принялся за пирожок…
— В город вот моталась, — поддерживает вторая, — Сына в розыск подала.
— А что – пропал, али как? — встрял мужик, — Может спреступничал?
— Чай нет, — отвечает вторая, — Оповещение пришло в сорок третьем, мол, пропал без вести… а как без могилки-то? Найти надо-ть… поклониться…
— Всех найдём и всем поклонимся, мать… дай время…, — ответил мужик.
— Маво первого под Новороссийском пуля вышибла. Похоронили, друг яво писал, с почестями… После войны обещал приехать, обсказать, — говорит первая.
— Много ли сынов-то у тебя? — уточняет мужик.
— Мужа да трёх сынов война отняла, — со слезами отвечает первая.
— Досталось тебе, мать, доля-долюшка, — отступает мужик
— Куды в розыск подают? Мне бы тоже своего сыскать? — ожила третья.
— Я вот прямо в наркомат добилась… заявление писала, — объясняет вторая.
— А мне и незнамо, куда сунуться? — тоже слезится третья, — Муж и сын ешшо в сорок первом под Москвой головы сложили, младшенький из Польши последнее письмо прислал, и с тех пор ни похоронки, ни весточки…
— А ты, мил чек, по службе али как путь держишь? Далеко ль? — спросила Кержаева первая тётка, глядя на видневшуюся под тужуркой форму.
— Я к жене и дочери еду, — честно ответил Кержаев.
— Всю войну, поди, не виделись? — поучаствовала вторая.
— Долго…, — ответил Кержак, — Очень долго не виделись…
Подросток слушал, жевал пирог и смотрел в окно, а там нескончаемый лес. В Семёнове вагон поредел, тётка задержалась и подала подростку узелок:
— Возьми, милок, раз дальше едешь, а мне сходить впору…
— Спасибо тёть…, — подросток с удовольствием взял узелок.
— Бог спасёт…, — ответила тётка и ушла.
В отсеке остались трое. Поезд тронулся без пополнения. Подросток жевал, мужик залёг подремать, Кержаев достал книжку и погрузился в чтение.
Железнодорожная станция КЕРЖЕНЕЦ. С тройным коротким гудком и в клубах пара к станции подъезжает поезд. Среди немногих людей на перрон спускается Кержаев, с чемоданчиком и вещевым мешком.

За длинным логом в лесном упятье деревня Невейкин Ложок. Те же резные столбы, входная арка, перед столбами бегают босые дети. Подмечают Кержаева, осматривают, шепчутся. Кержак снял тужурку и стоит при полном параде.
— А ну, мальцы, дайте знать старшине, Кержак созывает сход!
— Чай все мы кержаки…, — засмеялась девчушка лет десяти. Кержак задержал на ней взгляд – вылитая сестра Вера тринадцатилетней давности.
— Нет старшины, — отвечает юнец взрослее, — Помер Нечай, так и нет…
— Тогда собирайте люд, не чужой человек пришёл…

Дети убежали вперёд, Кержак неторопливо пошёл к столбам. Киота с ликом Спаса уже не было, за столбами стоял старик и пара бабок. Народ подтягивался к столбам, собралось вдвое меньше, чем когда Тихон привёл Кержака. Кержак зашёл под арку, снял фуражку, приклонился, шагнул за столбы и снова одел.
— Здраве вам, люди добры… Примете на постой, аль забыли?
— Ой ли, Кержак, чай к дому шёл? — отозвался старик и подошёл обнять. Бабки зашептались, народ ожил и начал подходить смотреть, щупать медали.
— Здраве, Невьян… Знамо к дому… Одно, без спроса хода нет?
— Тихону отрада вона буде…, — буркнул Невьян.
— Какому Тихону? — встрепенулся Кержак.
— Чай Филину тваму́…, — подтвердил Невьян догадку Кержака.
— Так он жив?.. Здесь?.. — Кержак несильно тряхнул Невьяна за плечи.
— А што ему за оказия? — отвечал старик, Кержак уже бежал домой…

Кержак подбежал к дому, на приступке стоят Тихон и Флёна, лица каменные. Одновременно поклонились ему и разрыдались в объятиях. Толпа деревенских жителей подошла и остановилась поодаль, наблюдая действо.
— Милые мои, скучал по вам…, — всхлипывает Кержак, — Все годы скучал…
— Мы уж не ждали…, — скулит Флёна, — Зами́рились…
— Тихон…, — успокаиваясь, говорит Кержак, — А я корился, что отдал тебя озеру, не похоронив… Следующим летом хотел ехать, камушек ставить…
— Охо-хох…, — поуспокоился Тихон, — Из озера-то враз отскочил, до лещины мётну́л, вона и схоронился…
— Што вы на воле-то баете, подите́ в дом…, — позвала Флёна.

В доме Тихона и Флёны неизменная обстановка. Мужики за столом, Флёна копошится, собирает что-то на стол.
— Что ж… не видел, как искал тебя по камышам? — удивился Кержак.
— Чай как? В заутреню из духа вон лежал… опо́сля в деревню ушёл…
— Раненый?
— Ай ба… во плечо…, — Флёна погладила левое плечо Тихона, и двумя пальцами показала величину с грецкий орех, — От така примета…
— Агата вы́ходила…, — ответил Тихон.
— Ну, Тихон… Ну, герой…, — возгордился Кержак, — Тебе, Флёна, нёс награду его посмертную, да теперь вручу самому герою…
Кержак достал в чемодане свёрток и коробочку с медалью «За отвагу». Флёне поднёс большой цветастый платок с бахромой:
— Носи не снашивай, красоту эдаку.
— Ай ба, сыне… Радость кака…, — обрадовалась Флёна платку.
Тихону сунул в руки набалдашник от потерянного посоха, прицепил медаль, куда полагается, и пожал руку:
— Вот… Хохотуна твоего сохранил, а это, Тихон Филин, принадлежит тебе по праву – медаль «За отвагу»… Сам командарм отметил…
— Буде так…, — зардел Тихон и спросил, — Во здраве ли девица Синичка?
— Жива наша Синичка… Ты пулю отвёл… В сорок четвёртом контузило…, — Кержак замялся и сказал понятнее, — Хворь на чёлье прима́ла тя́жию, сейчас уже дома… Сына родила, Тихоном назвала…
— Лю́бая мне…, — заулыбался Тихон.
— Расскажу ей… Думаю, очень обрадуется… В гости привезу…
— А инши ратны дру́же твои?
— Котов на службе до сих пор… Двоих, знаю, война забрала… Остальные из вида выпали, найти пока не нашёл…, — ответил Кержак, — Скажи об Агате, про деревню? Живы ли посейчас…
— Выходился оже-сь… недруги нашли на скит, лихо навели…
— Сильно досталось? — уточняет Кержак.
— Охо-хох… Позо́рили деревню, ожёгли…, — сказывает Тихон, — Кому живот отняли, инши убёгли куды, мя до вотчин подался…

В этот момент в избу Тихона вошёл Невьян, приклонился и сказал:
— Люди на волю треба, сто́лицу сбирают…
— Скажи людям, Невьян, выйдем немного погодя…, — ответил Кержак, — Поговорим недолго… и выйдем…
— Байте…, — кивнул бородой Невьян, — Обождём…
— Тихон, Флёна, проговорилась Синичка наша, дочь у меня родилась? — спросил Кержак, едва Невьян вышел.
— Правда…, — ответил Тихон.
— Десятый лета йдёт…, — добавила Флёна и присела, — В мать краса…
— Понимаю, Любавина дочь? Как назвали и где их найти?
— Внуча Варвара… а жи́туют чай в доме Нечая… Примал, там и доселе…, — ответила Флёна.
— Меня не погонют, коли покажусь?
— А ты покажись…, — прищурился Тихон и погладил медаль…

Финальные кадры в виде клипа:

Кержак подходит к большому терему, мнётся перед крыльцом. Решается, входит, в горничной его встречают Любава и дочь Варвара – барыни деревенского масштаба. Расписные понёвы в пол, вышитые орнаментом блузы, какие-то безрукавные бархатные накидки. Любава в расшитом золотом повойнике на голове, штук пять нитей жемчужных бус на груди. Варвара в расписном платке. Кержак обнимает Любаву. Слёзы. Подбегает дочь, принимают в объятия и её.
Улица, несколько столов в ряд под общей скатертью. Во главе стола Кержаев с Любавой, по длине стола Варвара, Тихон, Флёна, человек пять мужиков и дюжина женщин и старух, вразнобой разновозрастные дети. По плошкам ягоды и грибы, разные фрукты и в чугунках отварные овощи. Хлеба разных видов. Квадратные склянки, графины с наливками и рядом лафитники. Большая стеклянная бутыль, Невьян наливает квас по жбанчикам. Посуда глиняная и деревянная. Все смеются, пригубляют жбанчики, едят, разговаривают.

Весь люд высыпал к входной арке в деревню, прощаются с Кержаком, Любавой, подружки шепчутся с Варварой. Невьян подъезжает на подводе, предлагает загрузить вещи, Кержак отказывается.
Любава с баулами через плечо, Варвара с узелком, Кержак с чемоданом и походным сундучком на плечах бредут по просёлочной дороге. Виден приближающийся грузовик-полуторка, девчонки в панике убегают в лес и прячутся. Кержак оставляет вещи, идёт искать и уговаривать, что опасность миновала.
Девчонки стоят и во все глаза пялятся на горящий на столбе фонарь. Поезд приближается к станции, девчонки снова в панике рвутся бежать, Кержак держит. Потом уговаривает Любаву подняться в вагон, Варвара дрожит, закрывает глаза, отец вносит её в вагон на руках. С удивлением смотрят в окно, как уезжает вокзал.
Зажмуриваются, когда поезд с шумом проезжает высоченный ж/д мост через Волгу. Теперь из-за множества людей боятся выйти на перрон на конечной станции. Сидят в обнимку за заднем сиденье легкового автомобиля, на каждом повороте припадают в стороны, катаются по заднему сиденью, жмутся сильнее. Варвара смотрит на трёхэтажный дом семьи Кержаевых, стоит с открытым ртом.
Старшие Кержаевы с каменными лицам смотрят на прибывшую троицу потомков. Девчонки стесняются, жмут к себе баулы. Зинаида протягивает руки, обнимает Варвару и плачет в косынку. Кержаев-старший протягивает руку Любаве, та в непонимании отходит за спину Кержаева-младшего.
Кержак показывает дочери, как открыть кран для течи воды. Та играет со струйкой. Отец дёргает шнур смыва бачка унитаза, дочь выбегает в страхе.
Вечер. Стол накрыт, рассаживаются, Кержаев-старший включает люстру, девчонки во все глаза смотрят на плафоны, Варвара пятится залезть под стол. Бабушка крепко прижимает к себе внучку.

Тихон сидит на лавочке возле дома. Штаны, рубаха, сапожки. Спина прямая, голова без головного убора, глаза красноватые, слёзы готовы скатиться по щекам.
— Тихон… поди, не к часу мя волю сполня́ю…, — подошла одна из женщин поселения, — Невьян занемог… просит с наказом пойти, ежели дух испустит…
Тихон поднимает на неё безучастный взгляд, рукавом рубахи вытирает глаза, встаёт и без слов заходит в избу. Женщина стоит, не знает что делать. Через недолгие секунды Тихон выходит уже в накинутом шабуре и картузе, прицепляет к кушаку лестовки, вешает топорик. Запахивает шабур, берёт в руки посох:
— Йдём, Кунька… отро́дится впе́редь становье наше… Бытиё иншее в местье йдёт… Незнамо, сгожусь ли мя к бытию тому?..

В кадре съёмка с высоты птичьего полёта, по центру неширокая петляющая река, густые леса подступают вплотную к берегам (в идеале река Керженец).

КОНЕЦ