Великая Клоповия, том XII, 10
ГЛАВА 10
1554-й год. Фитанию настал час пробудиться от столь длительной, сладкой спячки. Сонливый клопик зевнул, потянулся. Поглядел на прокушенную ножку: его ножка зажила за несколько лет крепкого, беспробудного сна. Попробовал встать, получилось. Стоял хвейно и неуверенно, но всё ж таки выстоял пять минут, после чего снова прилёг на подстилку, выстилавшую днище его укромного домика.«Значит, с ножкой у меня всё в порядке. А что, бишь, произошло тогда с моими ножками? А, вспомнил: гусеница толстая покусала, когда я... когда я, кажется, полез покушать вишенку, упавшую мне с деревца. Гусеница меня тогда крепко ухватила и ножку насквозь, гадина такая, прокусила», припоминал с видимым усилием сирота и жмурился от напряжения своей памяти. «А что с гусеницей? Я её вроде как проколол остриём, когда она... потому что она никак всё не хотела меня отпускать, не разжимала хищных жвал», вспомнил сирота. «Ох и намучился же я в те дни с моими ножками: как они в те дни пылали от резкой, дикой, опоясывающей боли! Прямо тогда впору хоть на стену полезать, так ножка горела!», вздыхал сирота: тело у него всё затекло от долголетнего неподвижного бездействия и от пролёживания на одном и том же боку. Зевота одолевала: сон, едва слетевший с него, опять принялся его отягощать, наваливаясь на братика своими свинцовыми молочными туманами. Лёжа тихо, неслышно у себя в укромном убежище, сирота насторожился: кто-то пробирался сквозь заросли и валежники, направляясь к его подземелью: кто бы это мог быть? уж не хищник ли какой плотоядец? уж не по его ли душу кончина пожаловала? Фитаний весь сжался в испуге и в ужасе: «только бы пронесло, только бы не ко мне, лишь бы не по мою несчастную душеньку...» Оказалось, что не к нему, а по соседству с ним проживал какой-то майский жук, вот именно к своему приятелю и поспешал другой майский жук, навестить того, узнать, каково тому спалось зимою, каково поживает жена, каково детки малые, жучата: белые, ленивые личинки, грызучие корни по целым месяцам под землёю. Спеша навестить соседа, жук внезапно провалился в норку к сиротливому клопику и чуть того тогда не раздавил своим толстым телом. «Ай! ― вскрикнул от испуга сирота и заметался по днищу своего подземного жилища, ― кого бесы тревожат? кому это по ночам не спится, не лежится?» Майский тот жук тоже испугался не меньше клопика Фитания: «ой-ой-ой! кому ж это вздумалось ямы на моём пути выкапывать? нарочно, что ли, чтоб я шею себе сломал?» «Могли бы и по небу полететь, ничего б с вами от этого не сделалось», буркнул в досаде на беспокойного и вертлявого майского жука подземный отшельник. «Ага, могли бы! а вот никак не могли бы: аль не видишь, какие здесь заросли? мне же тут и протиснуться негде, не то, чтобы пролететь на крыльях, я, видишь ли, пешком бегу, не до полётов, здесь, в этой чаще, упасть недолго, всё крылья и надкрылья об ветки изломаешь, потом вовсе полетать не сможешь. Тебе-то вот, сонливцу, как вижу, всё едино: хоть весна, хоть зима, хоть лето, хоть осень, ты дрыхнешь в норке, и тебе безразлично, какой бедлам на улице происходит. А мне вот, видишь ли, не всё равно: я существо общественное, общительное и привязчивое, мне любо жучиное общество, я жить не могу никак в отдалении, отдельно от моих соседей и приятелей. А тут, как вижу своими глазами, рослин повымахало, и полетать негде!» «Простите, но не я выкопал эту ямку, не ко мне претензии, она уже была в том году, я в ней мирно почивал, носиком посапывал, а тут вы мне на голову свалились, до полусмерти меня напугали; так кому ж из нас более прилично выражать недовольство: вам ли, бегущему, не глядящему себе под ножки, или мне, мирно спящему в своём доме и пробудившемуся от падения на мою шею такой габаритной тумбы, каково есть ваше откормленное тело?», с достоинством на эти упрёки отвечал сиротливый клопик. «То же самое могу сказать я и про вас, почтеннейший: накопали тут ямок, привалили листиками, ветками и всякой ветошью, пройти негде, прямо напасть одна!» За каждым из них двоих стояла своя правда, каждый отстаивал свою, личную, близкую, выгодную ему одному точку зрения, не желая в то же самое время принимать во внимание чужую точку зрения; то были два бодливых жука-носорога: ни один из них не хотел уступать другому дороги, оба упёрлись лапками и скрестили свои рогá в поединке: кто кого оттеснит. Немного успокоившись, сирота тут полюбопытствовал у майского жука, столь нелжиданно попавшего к нему в гости без приглашения: «А что, служивый, всё ли тихо да мирно в большом свете? не слыхать ли чего из столицы?» От жука последовал ответ: «На Остолемщине тишина: князя жестокого, как слышал, прогнали вон из полиса, дедовский престол пустует, зомби и тени погибших шастают по всей земле, тебе бы лучше никуда не высовываться; мне-то что, я летун, а вот ты бескрылый, тебе бы тут сидеть, как бы напастей на свою задницу не нажить, потому же как хотя повелителя-то и скинули, ано ж спокойствия нигде нет».
― Эхма, вот кабы никогда этому выродку на трон не взлезать!
― А что такое стряслось-то? ― участливо спросил у него жук.
― Была у меня семья, большая, около четырёх сотен особей.
― И что же сталося с твоими близкими? Они погибли?
― Семью нашу разорили: как ни осторожничали, а не спаслись.
― Плохо дело, ― посочувствовал сироте майский жук.
― И всё бы ничего, да спаслося нас шестеро, да и тех приели.
― Приели? и кому б это понадобилось? ― спросил жук.
― Да вот есть кому, выискался клешнятый, на нашу голову.
― Речной рак, что ли? ― в полном недоумении спросил жук.
― Нет, злющий и голодный богомол: он всех наших приел.
― Худо дело, наткнуться на такое пугало весьма рискованно.
― Вот именно по этой причине я и разозлился, когда вот так...
― А, когда я к тебе нежданно в гости пожаловал, да? Ха-ха-ха!
― Посуди сам: к тебе бы так в гости нагрянули, тоже б струсил.
― Не знаю, ко мне никогда гости так сверху не сваливались.
― А вот представь, любезный: сидишь ты себе спокойненько...
― Ладно, бýдя, не брюзжи! Понимаю твоё негодование, сосед.
― И сколько же мне тут сидеть вот так безвылазно? Подскажи.
― Одно скажу: покамест небезопасно: повсюду бродят зомби.
― И когда ж они уйдут, уймутся, угомонятся или рассыплются?
― Одним богам это ведомо, сосед: мы, смертные, того не знаем.
― Тоскливо только вот одному дома сидеть. Возьми меня к себе.
― Никак не могу-с. Жена, детки малые, родня недовольна будет.
― Да нешто я вас всех объем? Я свернусь клубочком и засну.
― Нет, нет и нет! я бы лично от себя рад позвать, родня против.
― И сквалыжная же у тебя родня, приятель! Просто срам какой!
― Родню не выбирают, судьба нам родню сама отбирает.
― Почему-то моя родня была сплошь гостелюбна и радушна.
― Однако ж и твою добрую родню зловещий рок не пощадил.
― Неудачное стечение обстоятельств: гость семью выдал.
― То есть как это: выдал? ― полюбопытствовал жук.
― Ловчие шли по гостеву следу, на укрытие наше набрели.
― А, вот оно что, понятно, да, и в самом деле не повезло.
― Злополучный гость забрёл к нам, поел, переночевал...
― И наутро этого гостя изловили и заодно ваших заприметили?
― Да, именно по такому сценарию события и развивались.
― Ну, сосед, бывай здоров! ― сказал майский жук, выкарабкался неуклюже из подземного жилища сиротливого клопика, ещё раз оглянулся, помахал тому на прощание лапкой, передёрнул усами и уплёлся вдаль и вскоре исчез в молочном студне утреннего тумана и росистой сырости. Фитаний остался опять в одиночестве. Никто, совсем никто его не утешит, никому до сироты дела даже нет. Вот сидит он, сиротливый клопик, у себя в норке и скучает: гости тоже небезопасны, из-за них полным-полно неприятностей, гости вот по их души пожаловали, а после этого ловчие всю семью растрясли и разбазарили, никого в живых не осталось. Ну, что ты поделаешь со всеми этими напастями да невзгодами? Сыплются, точно градинки с неба на голову, и ни конца им нет, ни края, словно из бездонного какого-нибудь сосуда. «Эхма, что ж, раз надо притаиться, значит, в ямке посижу, никуда выползать не буду, пережду опасные годы, покудова тишина и безопасность вновь не воцарятся во Скифии».
1554-й год. Фитанию настал час пробудиться от столь длительной, сладкой спячки. Сонливый клопик зевнул, потянулся. Поглядел на прокушенную ножку: его ножка зажила за несколько лет крепкого, беспробудного сна. Попробовал встать, получилось. Стоял хвейно и неуверенно, но всё ж таки выстоял пять минут, после чего снова прилёг на подстилку, выстилавшую днище его укромного домика.«Значит, с ножкой у меня всё в порядке. А что, бишь, произошло тогда с моими ножками? А, вспомнил: гусеница толстая покусала, когда я... когда я, кажется, полез покушать вишенку, упавшую мне с деревца. Гусеница меня тогда крепко ухватила и ножку насквозь, гадина такая, прокусила», припоминал с видимым усилием сирота и жмурился от напряжения своей памяти. «А что с гусеницей? Я её вроде как проколол остриём, когда она... потому что она никак всё не хотела меня отпускать, не разжимала хищных жвал», вспомнил сирота. «Ох и намучился же я в те дни с моими ножками: как они в те дни пылали от резкой, дикой, опоясывающей боли! Прямо тогда впору хоть на стену полезать, так ножка горела!», вздыхал сирота: тело у него всё затекло от долголетнего неподвижного бездействия и от пролёживания на одном и том же боку. Зевота одолевала: сон, едва слетевший с него, опять принялся его отягощать, наваливаясь на братика своими свинцовыми молочными туманами. Лёжа тихо, неслышно у себя в укромном убежище, сирота насторожился: кто-то пробирался сквозь заросли и валежники, направляясь к его подземелью: кто бы это мог быть? уж не хищник ли какой плотоядец? уж не по его ли душу кончина пожаловала? Фитаний весь сжался в испуге и в ужасе: «только бы пронесло, только бы не ко мне, лишь бы не по мою несчастную душеньку...» Оказалось, что не к нему, а по соседству с ним проживал какой-то майский жук, вот именно к своему приятелю и поспешал другой майский жук, навестить того, узнать, каково тому спалось зимою, каково поживает жена, каково детки малые, жучата: белые, ленивые личинки, грызучие корни по целым месяцам под землёю. Спеша навестить соседа, жук внезапно провалился в норку к сиротливому клопику и чуть того тогда не раздавил своим толстым телом. «Ай! ― вскрикнул от испуга сирота и заметался по днищу своего подземного жилища, ― кого бесы тревожат? кому это по ночам не спится, не лежится?» Майский тот жук тоже испугался не меньше клопика Фитания: «ой-ой-ой! кому ж это вздумалось ямы на моём пути выкапывать? нарочно, что ли, чтоб я шею себе сломал?» «Могли бы и по небу полететь, ничего б с вами от этого не сделалось», буркнул в досаде на беспокойного и вертлявого майского жука подземный отшельник. «Ага, могли бы! а вот никак не могли бы: аль не видишь, какие здесь заросли? мне же тут и протиснуться негде, не то, чтобы пролететь на крыльях, я, видишь ли, пешком бегу, не до полётов, здесь, в этой чаще, упасть недолго, всё крылья и надкрылья об ветки изломаешь, потом вовсе полетать не сможешь. Тебе-то вот, сонливцу, как вижу, всё едино: хоть весна, хоть зима, хоть лето, хоть осень, ты дрыхнешь в норке, и тебе безразлично, какой бедлам на улице происходит. А мне вот, видишь ли, не всё равно: я существо общественное, общительное и привязчивое, мне любо жучиное общество, я жить не могу никак в отдалении, отдельно от моих соседей и приятелей. А тут, как вижу своими глазами, рослин повымахало, и полетать негде!» «Простите, но не я выкопал эту ямку, не ко мне претензии, она уже была в том году, я в ней мирно почивал, носиком посапывал, а тут вы мне на голову свалились, до полусмерти меня напугали; так кому ж из нас более прилично выражать недовольство: вам ли, бегущему, не глядящему себе под ножки, или мне, мирно спящему в своём доме и пробудившемуся от падения на мою шею такой габаритной тумбы, каково есть ваше откормленное тело?», с достоинством на эти упрёки отвечал сиротливый клопик. «То же самое могу сказать я и про вас, почтеннейший: накопали тут ямок, привалили листиками, ветками и всякой ветошью, пройти негде, прямо напасть одна!» За каждым из них двоих стояла своя правда, каждый отстаивал свою, личную, близкую, выгодную ему одному точку зрения, не желая в то же самое время принимать во внимание чужую точку зрения; то были два бодливых жука-носорога: ни один из них не хотел уступать другому дороги, оба упёрлись лапками и скрестили свои рогá в поединке: кто кого оттеснит. Немного успокоившись, сирота тут полюбопытствовал у майского жука, столь нелжиданно попавшего к нему в гости без приглашения: «А что, служивый, всё ли тихо да мирно в большом свете? не слыхать ли чего из столицы?» От жука последовал ответ: «На Остолемщине тишина: князя жестокого, как слышал, прогнали вон из полиса, дедовский престол пустует, зомби и тени погибших шастают по всей земле, тебе бы лучше никуда не высовываться; мне-то что, я летун, а вот ты бескрылый, тебе бы тут сидеть, как бы напастей на свою задницу не нажить, потому же как хотя повелителя-то и скинули, ано ж спокойствия нигде нет».
― Эхма, вот кабы никогда этому выродку на трон не взлезать!
― А что такое стряслось-то? ― участливо спросил у него жук.
― Была у меня семья, большая, около четырёх сотен особей.
― И что же сталося с твоими близкими? Они погибли?
― Семью нашу разорили: как ни осторожничали, а не спаслись.
― Плохо дело, ― посочувствовал сироте майский жук.
― И всё бы ничего, да спаслося нас шестеро, да и тех приели.
― Приели? и кому б это понадобилось? ― спросил жук.
― Да вот есть кому, выискался клешнятый, на нашу голову.
― Речной рак, что ли? ― в полном недоумении спросил жук.
― Нет, злющий и голодный богомол: он всех наших приел.
― Худо дело, наткнуться на такое пугало весьма рискованно.
― Вот именно по этой причине я и разозлился, когда вот так...
― А, когда я к тебе нежданно в гости пожаловал, да? Ха-ха-ха!
― Посуди сам: к тебе бы так в гости нагрянули, тоже б струсил.
― Не знаю, ко мне никогда гости так сверху не сваливались.
― А вот представь, любезный: сидишь ты себе спокойненько...
― Ладно, бýдя, не брюзжи! Понимаю твоё негодование, сосед.
― И сколько же мне тут сидеть вот так безвылазно? Подскажи.
― Одно скажу: покамест небезопасно: повсюду бродят зомби.
― И когда ж они уйдут, уймутся, угомонятся или рассыплются?
― Одним богам это ведомо, сосед: мы, смертные, того не знаем.
― Тоскливо только вот одному дома сидеть. Возьми меня к себе.
― Никак не могу-с. Жена, детки малые, родня недовольна будет.
― Да нешто я вас всех объем? Я свернусь клубочком и засну.
― Нет, нет и нет! я бы лично от себя рад позвать, родня против.
― И сквалыжная же у тебя родня, приятель! Просто срам какой!
― Родню не выбирают, судьба нам родню сама отбирает.
― Почему-то моя родня была сплошь гостелюбна и радушна.
― Однако ж и твою добрую родню зловещий рок не пощадил.
― Неудачное стечение обстоятельств: гость семью выдал.
― То есть как это: выдал? ― полюбопытствовал жук.
― Ловчие шли по гостеву следу, на укрытие наше набрели.
― А, вот оно что, понятно, да, и в самом деле не повезло.
― Злополучный гость забрёл к нам, поел, переночевал...
― И наутро этого гостя изловили и заодно ваших заприметили?
― Да, именно по такому сценарию события и развивались.
― Ну, сосед, бывай здоров! ― сказал майский жук, выкарабкался неуклюже из подземного жилища сиротливого клопика, ещё раз оглянулся, помахал тому на прощание лапкой, передёрнул усами и уплёлся вдаль и вскоре исчез в молочном студне утреннего тумана и росистой сырости. Фитаний остался опять в одиночестве. Никто, совсем никто его не утешит, никому до сироты дела даже нет. Вот сидит он, сиротливый клопик, у себя в норке и скучает: гости тоже небезопасны, из-за них полным-полно неприятностей, гости вот по их души пожаловали, а после этого ловчие всю семью растрясли и разбазарили, никого в живых не осталось. Ну, что ты поделаешь со всеми этими напастями да невзгодами? Сыплются, точно градинки с неба на голову, и ни конца им нет, ни края, словно из бездонного какого-нибудь сосуда. «Эхма, что ж, раз надо притаиться, значит, в ямке посижу, никуда выползать не буду, пережду опасные годы, покудова тишина и безопасность вновь не воцарятся во Скифии».