Глава 47. Особое задание.

– Ну что там случилось, рассказывай! – накинулся Артамонов Володя, как только я вернулся подавленный с низко опущенной головой. И хотя его позитив был готов свернуть горы, ему поддавались не все. По крайней мере, в тех ребятах, что толпились за ним, чувствовалась неопределённость и даже тоска. – Запугали они тебя, да? – продолжал допытываться Артамонов с виноватой улыбкой.
− Отстать, − вырвалось у меня.
− Ты что же, не хочешь нас порадовать?
− Скорее уж огорчить.
Один из солдат, оттеснив балагура, тихонько притронулся к рукаву пижамы, когда я сбросил мокрую шкуру бушлата и вслед ему отправил ботинки.
– Держись, всё равно выберемся, – приободрил он меня и дал понять остальным соглядатаям, что признаний не будет. Когда они разошлись, мы с Артамоновым покидали вещи на склад и вернулись к парадному входу с толстыми прутьями решеток на окнах. Через мутные стекла просматривались очертания заснеженных гор. Приближалась зима. Враждебная и бесконечная.
– Сегодня полк снова начиняли свинцом, а пацанов из хозроты избивали в казарме. Их приводили рано утром в санчасть. Видел бы ты их лица… Бедолаги… Все грязные и оборванные, как заключенные-смертники с урановых рудников.
– Эй! Каких ещё рудников? Вы чего здесь болтаетесь, шахтёры недоделанные? – окликнул Рифкат. – Все давно спят. А ну марш в кровати, бараны!
– Сам ты… – вырвалось у меня. Через секунду я пожалел о сказанном. Помощник начмеда выполнял норму «армейской системы» – избить к концу месяца пару – тройку солдат, чтобы авторитет шибко не падал. Так что мы ему удружили.
– Что ж, пойдём, покажу вам местные колориты.
– Куда это? – насторожился я.
– Пойдём-пойдём…
Мы прошли мимо опочивален медперсонала. Спустились по лестнице и, куда-то свернув, упёрлись в тупик, с одной единственной дверью – низкой и неприметной.
– Становись! – скомандовал Рифкат, когда мы переступили порог крошечного помещения и отошли к мясистой стене из армейской одежды.
«И снова нас обманули». Главное, обошлось без переломов и сотрясений – так, намяли бока в рамках жёсткого сервиса массажиста. А вот Фурманову явно не повезло. Его доставили рано утром на носилках. Оставив около входа, побежали за медиками. А мы, разбуженные его стонами, вышли взглянуть, в чём там дело. Выдворяя из сердца трусость и собирая по каплям злость, никак не могли уяснить: «неужели без суда и следствия можно безнаказанно калечить солдат?». Нас в роте один Ребров истязал, а по словам бедного Фурманова, на него ополчились все – и ровесники-одногодки и ребята постарше. Про сержантское отребье и говорить не приходилось.
– Дорогу врачу! – отгоняли медбратья.
– За что, Славик? – спрашивал я, пока нас теснили.
Фурманов, вздёрнув шею, залепетал поверх белых халатов:
– За побег, Мишка. Хотя половина мастырила лыжи.
− Лежи, − говорили ему, а он продолжал:
− У них там – кошмар. Холод и голод. Все злые, постоянно дерутся, живут слухами и ожиданиями любой возможности помериться силой. Сейчас эта «забава» стала активно распространяться среди молодых. Вчерашние мальчишки превращаются в шакалиную стаю. А я…я не могу таким быть, − добавил он уже вяло после укола врача.
Собственно, к этим выводам меня давно склонял Золотов. Избивая своих, мы тем самым показываем, что уже готовы подняться на ступень выше в иерархии слонов, черпаков и дембелей. Мы примеряем волчью шкуру и соглашаемся играть по негласным правилам. Но в этих правилах нет ничего человеческого. Трое погибли из-за халатности. Сколько ещё нужно неопытных пацанов положить на алтарь идиотской иерархии и законов, чтобы до так называемых стариков дошло – воспитывать надлежит не кулаками, а боевую задачу разъяснять на пальцах, заботится о молодых, а не вытирать о них ноги.
– Ты чего, Миш? – выбил из умозаключений меня Артамонов, когда Фурманова унесли, и мы вернулись в палату, где меня ждали наброски стихотворений. – Всё ещё терзаешь себя?
– Я не нахожу себе места.
– А смысл? Всё равно нечего не исправишь.
– Тебе легко говорить. Ты его толком не знал. А мы, хотя и не особо дружили, всё равно старались держаться вместе. Я его искренно хотел понять, ждал, когда он созреет для того, чтобы открыть душу или хотя бы дать сдачи обидчикам.
– А нечего было ждать! Он был один, и каждая секунда ему стоила жизни. И ты в этом не виноват – тебя намеренно сплавили в Ханкалу, чтобы ты не мешал их, как Слава сказал, шакалиным забавам.
Сжав в руке трухлявый блокнот, в который вложил свои не слишком удачные наработки, я с силой отбросил его от себя. Он подбитой птицей упал между кроватями. Артамонов поднял скомканный ворох страниц, заботливо разгладил и, открыв ближе к концу, обнаружил вырезки из газет, посвящённых трагедии 19 августа.
– Как я и думал – не в меру чувствительный. Зачем тебе это нужно?
– Зачем? Это часть моей жизни. Самое страшное, что прошло стороной, обдав замогильным холодом и напомнив, что все мы смертные.
– Философствуешь, Миша.
– Разве? Ты, похоже, как и другие, живёшь в выдуманном мире. Вот мы безропотно подчиняемся, когда бьют, не задумываясь – а вдруг, покалечат или переусердствуют и прикончат. Сам знаешь – здесь смерть повсюду, полк обстреливается, больничка полниться раненными и лишь спасая их жизни до нас наконец-то доходит, что всё это всерьёз. Одна оплошность и займём очередь к старухе с клюкой.
– Скажешь тоже…
Я продолжил гнуть свою линию:
– Это я образно. Но ты меня должен понять. Кстати, я знаю, что ты постоянно бодришься не от хорошей жизни. Что прячешь? Страдания? Боль?
– Не твоего ума дело.
– Свернулся, как ёж. Мы живые, пойми. Не манекены какие-то, расставленные на ядерном полигоне, а люди…
– Всё! Хватит, прошу…
Вечер прошёл в подавленном состоянии, а на другой день всех больных, способных сносно работать тряпкой, щёткой и веником задействовали на уборке. Она проходила оживлённо: всем роем трудолюбивых пчёл мыли полы. Воды и пены было более чем достаточно – Рифкат вёдрами выливал кипяток на линолеум и приговаривал:
– Резче работаем, резче!
Пока Семёнов и Иванчук протирали стены, Артамонов наводил порядок в столовой. Намыливая пол, я незаметно свернул к нему.
– А, это ты, Миша? А я думал, Рифкат подбредает.
– Он сейчас создает в коридоре искусственное озеро.
Артамонов выглянул из столовой и громко присвистнул.
– Чувствую, затянется ваша уборка.
Я недовольно спросил:
– Почему это «ваша»?
– А потому что я тут буду «тянуть резину», и к вам присоединяться – ни-ни!
– Ишь какой хитрый!
– Прошаренный. Слыхал такое слово?
– Впитал с молоком матери, – пошутил я.
– Не ври, в учебке поди только и услышал впервые…
Возле нас, словно из-под земли, вырос Рифкат. Уперев руки в бока, он сухо спросил:
– Прохлаждаемся, да?
Артамонов юркнул к себе.
– Тебе особое задание, Луков. Видишь вон тот кабинет? – он направил в сторону апартаментов начальника медицинской части. – Там сейчас никого. У входа стоит ведро и швабра. Наведёшь порядок и сразу же возвращайся. Ничего там не трогай. Вопросы?
– Никак нет!