Глава 46. Допрос.

Начальник медсанчасти совсем не походил на Виктора Павловича Воронова. Какой-то рассеянный, немногословный, с красной, словно распаренной кожей, он, казалось, слушал в пол уха и то и дело поправлял торчащие в разные стороны сухие ломкие волосы. Вид у него был брезгливый и я явственно ощущал себя надоедливой мошкой, которую рано или поздно прогонят или прихлопнут. Мы проговорили с ним до самого построения. Вернее сказать, говорил один я, давая на вопросы управленца простые и короткие, как на чековой ленте ответы. Монолог вышел скомканным, но лишних вопросов не последовало – брезгливость всё ещё не покидала лицо офицера. Он будто тяготился тем, что я его земляк, но вслух об этом сказать не мог – в отличие от Воронова он вёл себя мягче и личным мыслям предпочитал казённые безликие фразы.
– Итак, главная новость, – заговорил Рифкат, как только я вышел в запруженный разношерстным людом коридор, – к нам едет проверка из Москвы. Придётся делать генеральную уборку. Таков приказ начальника медицинской части. Все служивые с лёгкими, незначительными недомоганиями временно, до конца пребывания в полку военной комиссии направятся в роты.
В строю послышался недовольный шёпот и резкие высказывания против нововведений. По словам Артамонова нехватка кадров в связи с трагическими событиями августа всё ещё имела место. Так что лишние руки для уборки казарм явно понадобятся. В моём воображении заметались избитые, голодные ребята в бинтах и повязках, несчастных заставили мыть полы даже ночью, потому что днём элементарно не будет свободного времени. А ещё я увидел сотни других бедолаг, что с надеждой смотрели в окно – появление вертолёта означало для них избавление от изнурительных работ. И если небо окажется ясное, чистое, то прорывая лёгкие белые облака, появится шустрая винтокрылая машина. Спустившись на округлую площадку, она замедлит вращение винтов. И они станут лениво обводить прилегающую территорию растопыренными пальцами лопастей. Из вертолёта, отливающего перламутром, появятся умудрённые опытом генералы. Золотые полосы лучей солнца скользнут по их лицам, а также мундиру с медалями. Движения рук и ослабевших после полёта ног будут сравнимы с теми, что бывают после хорошего застолья. Генералам помогут выбраться на твёрдую поверхность бетоноплощадки, от которой тонкой дорожкой будет виться насыпь из мелкого гравия к дорогам полка. А на плацу ближе к вечеру высокое начальство встретят построившиеся правильными четырёхугольниками батальоны. Картинка нарисовалась весьма правдоподобная, точно одна из ранних заготовок отца с армейской тематикой. Что любопытно, к этой серьёзной и важной теме он долгие годы не возвращался, откладывая ватманы с зарисовками в дальний ящик. Иногда я просматривал их, гадая, когда отец вернётся к этим броским, честным работам.
После вечерней поверки способные передвигаться больные отправились умываться, курить и готовится к отбою. Перевязанные, потирающие от уколов плечи, солдаты разбирали постели в дурном расположении духа. Кто-то предлагал перекинуться в карты. Володя с облегчением лёг на белоснежную простынь. Зажмурившись, он от удовольствия промурлыкал:
– Как хорошо-то.
– А дома будет ещё лучше, – сказал я ему.
– В Камызяке, наверно, мамка пироги с капустой печёт в самодельной глиняной печке. Представь себе: дымок из трубы вьётся, в прозрачной вышине проносятся редкие птицы, а на припорошенном снегом участке бегают выбравшиеся из хлева куры. Ляпота…
– Родина, – сказал я задумчиво. У каждого она своя.
– Но у меня она в селе настоящая, можно сказать изначальная.
– С этим можно поспорить…
Но возразить Артамонову не удалось. В палату зашёл Рифкат и бесцеремонно выключил свет.
– Всё, отбой, – сказал он, закрывая палату.
На другой день в тихий послеобеденный час меня разбудил помощник Рифката – высокий жилистый солдат с закатанными рукавами пижамы. Мне в глаза бросилась довольно профессионально сделанная татуировка скорпиона, неприятно коснувшегося меня своим жалом, когда помощник тормошил меня, приговаривая:
– Просыпайся, давай. Срочное дело! Тебя вызывают в штаб.
«Может быть каким-нибудь чудом документы пришли? И мне нужно расписаться или что там требуется в таких случаях?».
– Как мне идти? – справился я у жилистого солдата.
– Пойдём, выдам тебе форму. Возьмёшь мою портупею и берцы – твои сапоги никуда не годятся. Не хватало ещё опозориться перед полконами.
Мы быстрым шагом направились к вещевому складу. По дороге мне попался Артамонов.
– Ты куда это? – спросил он меня.
– В штаб и не спрашивай о причинах, сам ничего не пойму.
– Завязывайте с разговорами, – грозно прервал нас татуированный, указывая на уже открытую дверь склада. Внутри копошился Рифкат, матерясь и вытряхивая из деревянных ящиков мелкие хозяйственные принадлежности.
– На, держи, – Рифкат вложил мне в руки щётку и показал на берцы. – Не забудь почистить сапоги-скороходы гуталином. Справишься насчёт него у Кирюхи.
И, обращаясь к помощнику, добавил:
– Объяснишь ему?
Кирилл утвердительно кивнул, а я, поторапливаемый им, стал одеваться, теряясь в догадках относительно срочности вызова в штаб. «Ведь не сверхзвуковым самолётом меня отправят домой? Что-то тут не вяжется. Может, я чего сделал не так или сболтнул?». От последней мысли по спине пробежал холодок. «А ведь болтал и в Миллерово, и в Волгограде, а уж в Чечне и подавно. Подписывал бумаги о неразглашении военной тайны. Но какой такой тайны, когда мне в Борзом даже автомат не доверили? В военном билете значился один противогаз». Сразу вспомнился вопрос, заданный инструктором в Миллерово: «Что нужно делать при команде «Ядерная вспышка справа»? Я так растерялся, теребя в руках противогаз, что, не подумав, выпалил: «Что, что… Повернуться и смотреть – когда ещё такое увидишь…».
Преодолевая небольшой участок дороги, выходившей мимо столовой прямиком к штабу, мы сбавили темп и пошли уже ровным, спокойным шагом. «Хорошо хоть не строевым». Кирилл торопливо мне объяснил:
– Если будут что спрашивать о санчасти и наших порядках – говори, ничего не знаю. Мол, недавно прибыл из Ханкалы и ещё не освоился. Понял?
– Noproblem, – козырнул я знанием английского языка. – В любом случае, у вас там порядок.
– Это я так, на всякий случай. А то вызвали в штаб до тебя Сидорчука, он там и выложил, всё как есть про роту материального обеспечения.
– Так молодец, парень, а как ещё выживать?
– Молча, ты меня понял?
– Так точно! Понятливый…
Морозный воздух пробежался по дороге, сметая со снега пожухлые листья и осыпавшуюся краску со старого железного стенда с наполовину отклеившимися листовками, трепавшимися на ветру будто флаги. С крыши санчасти сыпануло белым, припорошило нас с головой. Я с любопытством смотрел на мрачноватое здание штаба с огромным фонарём перед входом. Несмотря на чистую, белую пелену, штаб впервые производил далеко не благостное впечатление из-за освещения фасада и отдалённости от казарм.
Заходя внутрь, я готовился к чему угодно, но только не к встрече с Фурмановым. Его голова была низко опущена, тело дрожало и сам он, по-видимому, был готов зарыдать. Возле него крутился полковник. За столом сидел ещё один офицер, по всей видимости, тоже полкан. Он с невозмутимым видом пил чай.
– Не волнуйся, – успокаивал офицер с чашкой своего коллегу, – он всё нам расскажет.
– Что же вы делаете? – пролепетал я жалобно, ожидая немедленной расправы и над собой за то, что изъявил сочувствие к Фурманову.
Здоровый полковник, отняв повреждённую руку от груди, повернулся в мою сторону. Окинул меня придирчивым взглядом, сказал:
– Я его не трогал. Он сам упал.
В это, конечно, было трудно поверить. Особенно после почти года военной службы, за время которой пришлось повидать немало искалеченных солдат, уверяющих своих взводных, что они, дескать, поскользнулись, упали… а там, глядишь, гипс обеспечен.
К своему удивлению на стене я увидел вполне заметный отпечаток руки с раскрошившейся штукатуркой. Полковник, перехватив мой взгляд, объяснил:
– У меня сдали нервы, влепил кулаком по стене, а этот от страха – брык на колени.
Присев на корточки, я погладил Фурманова по голове, прижался к нему щекой, успокаивая. А он тихо:
– Не говори, что знаешь меня…
– То есть как? – ужаснулся я.
Фурманов переменился в лице и, повернувшись к полковникам, спросил:
– Кто этот человек?
Настала моя очередь удивляться. И удивление моё было искренним. Полковник, тот что потирал ушибленную руку, не терпящим возражения голосом вопросил:
– Ты его знаешь? Говори, гад, всё равно выведаем!
Меня сразу отправили под пресс, хотя я и не собирался выгораживать Фурманова, повторившего по просьбе штабистов свою необычную историю:
– Я служил в Ханкале в третьей разведроте под командованием Малушина. Военную базу две ночи подряд поливали свинцом. По слухам – готовилась серьёзная диверсия. Нам поступил приказ немедленно прочесать окрестности. Во время зачистки пришлось углубиться в лес. Я тогда чувствовал себя неважно: тошнило, немного кружилась голова и вообще… Не разбирал, куда толком иду.
– Что ж тебя тогда взяли такого дохлого? – перебил Фурманова один из полковников. – Поглядите на него – он и на разведчика не похож.
– Меня сильно знобило, когда я вышел к небольшому поселению, – продолжал Фурманов, – местные жители меня приютили. Они напоили крепким чаем и согрели. Предложили переждать непогоду.
– А ты хотел и дальше отсиживаться, тварь продажная?! Да тебя завербовали, сознайся!
У Фурманова из глаз брызнули слёзы.
– Как зовут тебя?! – рявкнул, вставая из-за стола второй дознаватель.
– Николай Трошев.
– Врёшь! Трошев служит в Борзое и ты служишь здесь. Ты прилетел в Ханкалу вместе с Луковым. Потом вас колонной доставили в полк. Сюда. Понимаешь? Ты служил здесь, голубчик, – сказал полковник, подходя к Фурманову, готовому лезть на стену. Повернувшись ко мне, он строго потребовал: – Подтверди, так всё было?
Фурманов с мольбой посмотрел на меня. Но что я мог? И так все знали, что он прибыл со мной. Нет, нужно было прекращать ему ломать комедию.
– Да, всё так и было.
И я, сожалея, что он не разведчик – а с его характеристикой он должен бы им непременно стать, почти слово в слово повторил то, что сказал полковник.
Фурманов опустил голову и, всхлипнув, быстро, почти скороговоркой, будто боясь сбиться или что-то забыть, поведал, как бежал из полка, в надежде выйти к ближайшей трассе и на первом попавшемся автомобиле попытаться выбраться из Чечни.
– Благо тебя, гниду, перехватили. Взяли тёпленьким, – желчно улыбнулся краснолицый полковник и выплеснул остатки чая на пол. – Асата Набибулина, который шёл по твоему следу, словно волк, мы предоставим к награде, а тебя кинем в дисбат.
От знакомой фамилии меня кинуло в жар. Вот так коленкор…
– Я же там не протяну долго… – жалобно взвыл Фурманов.
– А в горах ты бы, получается, протянул? Думаешь, если умеешь обращаться с оружием и раньше слыл блестящим охотником…
«Уже и это успели выведать» – ахнул я.
– …выбрался бы целым и невредимым?
– У него был такой шанс, – сказал я приглушённо и меня чуть не испепелили гневными взглядами, – но он его, увы, упустил.
– Мне хотелось домой… – протянул Фурманов.
– Все хотят, – сказал полковник, сверкнув на меня зло глазами, – но не все попадают.