Глава 45. На десерт.

«Всенепременно» – сказал я про себя, покидая чистый, светлый, но совершенно не уютный кабинет капитана. В коридоре я, как уже не раз случалось, заплутал и оказался в помещении, где темнели ряды столов, неряшливо оббитых цинком. «Только трупов на них не хватает» – рассудил я, чувствуя лёгкое головокружение и покалывание в области предплечий. Покинув помещение, наткнулся на лестницу, она выходила к широкому пандусу с пластиковыми дверями, верхняя часть которых была застеклена. Вот через эти стёкла я и увидел петлю, свисающую с турника. Для меня в одно мгновение всё перестало существовать: доктора, пациенты, гражданские… Одни приходили, другие уходили. Двери поминутно открывались и закрывались, впуская в госпиталь холодные струи воздуха, пробирающие до костей. Я вспомнил о забытом бушлате и таблетках, что остались в его карманах. «Всё. Надо возвращаться. Ну же, давай...» Что-то противилось, не давало свернуть с намеченного пути и потому я вышел во двор и, вскарабкавшись на турник, кряхтя и тужись развязал петлю. Я сбросил её на землю и поёжился – верёвка показалась на секунду – змеёй. Во дворе стояла глубокая тишина. Только высоко в небе кружил вертолёт.
– Ми-8, кажется, – сказал я себе.
– Ми-8МТ, – поправил капитан с моим бушлатом подмышкой. – Забыл, боец?
– Забыл, – согласился я с ним.
Я подобрал с земли верёвку и показал капитану. Он недоуменно посмотрел на меня, а потом его взгляд скользнул выше. Вертолёт только что выполнявший привычные манёвры пикировал вниз, отчаянно пытаясь выровняться.
Побелевшими губами я закричал:
– Они падают?! Что случилось? Что…
Маневрировать было поздно. Машина пошла в неуправляемый штопор и скрылась за линией горизонта. Из госпиталя высыпали люди, началась суматоха. А я стоял и упорно гнал от себя безрадостные мысли, но без особого успеха. Положение вновь складывалось отчаянное. И как я не старался успокоить себя, но это не помогало, потому что всё складывалось одно к одному – морг, петля, вертолёт.
Мне зримо виделась перепаханная вертолётными лопастями земля, обгоревшая до твёрдой обугленной корки. Запах гари становился всё резче. Я неотрывно наблюдал за медленно выходящими из чащи волками к горящим останкам солдат. Мне хотелось привлечь их внимание и отпугнуть, но я боялся даже пошевелиться. Прежде мне доводилось видеть мертвецов только в церкви в кадильном дыму, в чистом ухоженном гробу. Тогда ужас смерти смягчался торжественным обрядом и надеждой на загробную жизнь, обещаемую печальными словами священника. Теперь всё было по иному – ярче, контрастнее, натуралистичнее. Волки обступили меня со всех сторон. Их кольцо стало сжиматься. Кто первый доберётся до тёплой, бьющей жизнью артерии – тот и прав. Кто первый – тот успел выжить. Примерь на себя животные инстинкты, стань одним из них…
Я вскочил в холодном поту, прижимая к груди маленькое серебряное распятие на тонком уже не раз обрывавшемся шнурке.
– Что такое? Кошмар? – спросил меня участливо небритый младший сержант в круглых запотевших от потрескивающей печки очках. Солдат сидел на кровати и перебирал самодельные карты, поглядывая на мирно спящих сослуживцев, чьи имена я старался не запоминать – всё равно скоро отправят в Борзой.
– Да вот, приснился сбитый вертолёт и пять трупов.
Младший сержант отложил карты, снял очки и протёр их краешком одеяла.
– Из-под обломков извлекли четверых. Ты что-то путаешь.
– Значит, не угадал.
Я снова опустился на мокрую простынь и накрылся с головой одеялом.
На утро совершенно без настроения отправился вместе со всеми в столовую. Неумытый, со слипающимися глазами и привкусом крови во рту, я лениво ковырял вилкой кашу. За столом велась оживлённая беседа, касательно недавно сбитой вертушки. Участвовать в разговоре мне не хотелось, да и вникать в смысл – тоже.
– Так… Поели все? Подъём, солажьё! – хорохорился Ларионов. Не сиделось ему, паразиту, на офицерской лавочке возле раздатчика пищи.
Из столовой меня отправили на обследование к врачам, замазавших кое-кому гнойники и сменивших двум – трём солдатам повязки из тонкой, быстро отсыревающей марли. Нас построили и провели физподготовку. Ларионов ходил мимо строя смурной, явно чем-то расстроенный. После упражнений я обратился к нему. Он с неохотой ответил:
– Ликвидируют лагерь.
Через несколько дней все наши жилища свернули. Я, как мог, помогал Ларионову. Пустые проплешины на месте нашего стойбища бросались в глаза, машины чадили, а Ларионов бегал с шестом и утрамбовывал пузырящиеся в кузовах криво сложенные палатки из рыжеватого от грязи брезента.
Обещанная колонна пришла в середине ноября. Как и предполагал Ларионов, забрали всех, в том числе и Сидорчука – он объявился за несколько часов до отправки.
Дорога на этот раз пролегала коротким маршрутом. Мои попутчики молчали, делая знаки обратить внимание на тот или иной полуразрушенной дом, в котором могла таиться опасность. Но всё прошло гладко, разве что колесо прокололи на одном из рискованных спусков. Солдат-водитель с красным обветренным лицом в одиночку бортировал колесо, в то время как за его действиями смотрело с полсотни солдат. «Как же это знакомо…».
Ворота мотострелкового полка пропустили нашу вереницу машин и БТР´ов без особого энтузиазма. Спешившись, мы огляделись по сторонам. Крупные хлопья снега бесшумно падали на землю, мелькая точно белые миниатюрные звёзды в сгущающихся сумерках. Где-то стрекотал автомат Калашникова и гремели шумовые гранаты, за ограждением ГСМ маршировала рота солдат, запевая бравую песню.
В санчасти, куда нас определили, стало чище, светлее, уютнее. Солдатам выдали новые пижамы. Напоили крепким чаем и перешли к расспросам о том, как обстоят дела в Ханкале.
Уваров Павел, которого мы между собой называли Варан, упорно имитировал полную потерю голоса. Довольно комично было наблюдать, как он, выпучив глаза и расправив плечи, шепелявит. Желтоватый цвет лица Уварова и его необычайно длинная шея действительно придавали ему сходство с огромной ящерицей.
– Да-аа, если случится чего, толку от такого дневального – ноль. Не зря тебя забраковали во Владикавказе – сказал задумчиво Рифкат, потирая припухшей красной ладонью правый кулак со сбитыми костяшками. – А если по башке дам, голос появится? – тиранил он взглядом Варана.
Меня так и подмывало вмешаться в диалог. За время службы я не раз видел, как на пустом месте разгораются подобные конфликты: сначала задаются безобидные вопросы, потом следует возмущение ответами, чуть позже, словно пощёчина, звучит язвительная оскорбительная фраза, а затем в ход идут кулаки. Самое главное, сбить с агрессора спесь.
– Бить собираешься?
– Я? – удивился Рифкат, поворачиваясь в мою сторону, – А, Луков вернулся! Тот самый, сердечник… И как, подлечили тебя?
– Так точно!
– Ну и отлично. А ты, Варан, гуляй.
В санчасти царило оживление – больные разгуливали по коридору и делились своими историями. Мимо них пробегали санитары. Букет больничных запахов плыл по стерильному на вид помещению.
В коридоре я встретил Артамонова.
– Этот гад действительно переменился? Я же видел его кулаки. Ни в жизнь не поверю, что Рифкат встал на путь исправления.
Артамонов покачал головой.
– Врёт он всё! Просто с рукоприкладством стало строже. Нажаловался на нас, наверно, Сидорук с твоей роты. Он ведь обещал донести до плечистых звёздных чинов правду-матку, когда его забирали.
– Весь в меня. Мы, кстати, с ним вместе приехали.
– И как он себя чувствует?
– Ну, пока в синяках ходит, а так – молодцом. Слушай! – я перешёл на взволнованный шёпот – Как там Фурманов? Мне про него Сидорчук такого наплёл…
– А, этот…охотник. Он был тут несколько раз. Узнаю, если надо.
– Ещё как надо, дружище.
Я ещё раз оглядел откормленного довольного Артамонова.
– Завидую тебе. Надо было мне здесь оставаться, я там такого навидался – в двух словах не расскажешь.
– Вечером, в столовой за чашечкой чая поведаешь.
– За чашечкой чая?
– Ты не подумай чего – постарался успокоить меня Артамонов, – со спиртным у нас сейчас туго. Будем пить самый, что ни на есть настоящий чаёк.
– Чифир что ли?
– Можно и чифир. А что, есть возражения?
– Блин, ты как Рифкат. Подражаешь ему.
– Я его каждый день вижу, уже и слова, отдельные фразы стал запоминать. И ты вот, если б остался в роте, запомнил тропот Реброва.
Я умоляюще посмотрел на Артамонова, попросил:
– Сплюнь! Почему его вернули в нашу роту?
– А, знаешь, значит? Так это, напряг сейчас с теми, кто в ежовых рукавицах может держать вновь прибывшее пополнение. Они же после твоего случая все стали обращаться в санчасть. То там у них болит, то – сям.
– А что здесь плохого?
Артамонов состроил на лице шутливую гримасу.
– Так и притворяются многие. А как с ними бороться? Офицеры в Борзом, конечно, строгие, но солдат не трогают, боятся, наверное, последствий. А вот командиры взводов, им вроде как по статусу службы полагается, подгоняя и наставляя солдат, прибегать к различным вольностям.
– Говори прямо – к рукоприкладству!
– Тише ты, – прошептал мне Артамонов. – Об этом не стоит говорить громко, тем более возле кабинета начмеда.
– Да он сам, по-моему, тот ещё тиран. Без церемоний попросил меня «отрихтовать», помнить тогда?
Вовка усмехнулся.
– Хорошее слово – «отрихтовать». В Ханкале научили?
И, не дождавшись ответа, объявил:
– Поменяли начмеда.
– Ага, вот из-за чего перемены! – я в предвкушении потёр всё ещё холодные руки.
– Скажу больше – он сам родом из Астраханской области.
– Это многое меняет. Что ж ты мне сразу-то не сказал?
– На десерт готовил, – посмеиваясь, ответил Артамонов, посмотрев в сторону кабинета начмеда. – Иди, там тебя кличут.