Путь Ильи Габая

Предисловие

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
Борис Пастернак

Учитель, в безвестности канув, как капли,
Чем станем, учитель, мы? Посохом? Камнем?
Илья Габай

Вы были на Красной Площади, читатель? Уверен, что нет. Когда-то вокруг Лобного места стоял народ и роптал, потом … безмолвствовал. За последние сто лет на площади никто не был, разве что на несколько секунд в далекие шестидесятые. Были колонны танков, шествия, концерты оперной музыки и даже хоккей. Выйти на площадь, словно актер, играющий Гамлета... Это трудно. Наш герой тоже по странному стечению обстоятельств на Красной Площади не был, только стремился к ней всю жизнь, только приветствовал товарищей, увезенных с площади на неправый суд. Но он первым вышел на Пушкинскую площадь, и с тех пор и до наших дней людей, стоящих с плакатами у памятника поэту, окружают, грубо волокут по асфальту «космонавты» в черных шлемах и отправляют в тюрьмы. Государство со времен косноязычного Радищева считает инакомыслие самым опасным преступлением. Красная Площадь пустынна, сурова и неприступна. А наш герой безвременно погиб полвека назад, так и не побывав на ней. Это был мой школьный учитель Илья Габай.
Его друзья часто всматриваются в фотографии одноклассников, однокурсников на стенах своих квартир. Фотографии Ильи Габая вы там не увидите, это было бы слишком больно.
Кранная Площадь. Она была со мной даже до рождения. В семнадцатом году семья деда жила возле Боровицких ворот, а работал он в торговых рядах, что позднее станут ГУМом, в день штурма Кремля спокойно шел на работу и попал под обстрел. Камень от разбитой снарядом фрески над Никитскими воротами он хранил всю жизнь.
Скрещение судеб. Наверное, впервые Габай не попал на площадь подростком, перед поступлением в библиотечный техникум и был он тогда насквозь советским и наверняка посетил мавзолей, где лежал в гробу Ленин, а Сталин еще правил страной, прошел по вечной черной брусчатке

Ты по камню, как по книге Брайля
пальцами незрячими провел.

За год до этого я родился. Скрещение судеб.
А еще через несколько лет в мавзолее лежали и Ленин и Сталин, а по площади под музыку грохотали танки. Моего отца, простого шофера, убежденного коммуниста, часто выбирали делегатом на конференции, съезды и парады. День был солнечный, молодые листья липы горели как фонари. Мы, конечно, не сидели на трибунах, стояли на другой стороне площади и никаких танков я не видел за спинами делегатов. Помню, как под гусеницами тряслась земля. Габай, хотя как и все прослужил в армии, наверное, к тому времени уже стал пацифистом. Когда он впервые читал «Войну и мир», пропускал все военные сцены, Шенграбен, Аустерлиц, Бородино. Впрочем, думаю, как и большинство школьников, он пропускал и пространные описания природы.
Я тоже много раз не был возле мавзолея, особенно в школьные годы. Когда страна праздновала день пионерии, нас колоннами проводили мимо трибуны. Однажды на мавзолее нас улыбками приветствовали Никита Хрущев и первый космонавт Юрий Гагарин. Я помню его улыбку. Гагарин махал нам рукой, а мы подбросили в небо стаю белых голубей, которых несли в руках от Каменного моста. Своего голубя помню до сих пор. У него были мохнатые ноги и стоячий высокий воротничок. Ленин в мавзолее лежал, а Сталина уже тайно схоронили возле стены. Наверняка в школьной колонне шел Габай, но я его не помню.

Наверное, и Габай с друзьями шел от Пироговки до брусчатки на демонстрациях и пел гимн Визбора, ставший гимном поющего института. Пединститут запомнился современникам поющим, а учителя вдруг стали ... диссидентами. Или не вдруг? Сегодня учителя по совету Савельича целуют ручки чиновниками и усердно работают в участковых избирательных комиссиях. Школа не место для дискуссий. Габай учил меня русскому языку и литературе, придерживаясь типовой программы, никогда я не слышал от него рассуждений о политике, тем более сведений о "Хронике текущих событий" в которой он участвовал. Как же он смог вселить в наши умы потребность инакомыслия в литературе? Любовь к чтению.

Книги, они были всегда. Была библиотека Исторического музея, где-то наверху, под самыми звездами кремля. По вечерам зимой я спускался из читального зала, выходил из высоких дверей на площадь и спешил посмотреть на смену караула. Били куранты, мелькали мерно белые перчатки. Но я не знал, что такое сталинизм, не знал, какие они были, правозащитники, учителя-шестидесятники, которые хвалились, что они не Робеспьеры. Теперь знаю и все чаще обращаюсь к образу Ильи Габая,  надеюсь, и для вас, читатель, он станет близким человеком.