
Жарким июльским
днем я сидела на скамейке, наслаждалась цветочными запахами сельского дворика.
Розовые кусты под окном посылали свой нежный, чуть «привяленый» жарой, аромат. Куст жасмина соревновался с ними
своими изысками.
- А Вера пошла
за водой…
Это Зинаида
Кузьминична, Верина мама, проходя мимо меня по дорожке, деликатно намекнула,
что мне тоже было бы неплохо сходить в соседний двор и набрать в ведро
колодезной воды.
Я любила
приезжать к старикам-родителям подруги на станцию в часе езды от Минска и
окунаться в сельскую жизнь. По весне мы с Верой заново обшивали теплицу
полиэтиленом, на небольшом участке садили картошку «с конем», то есть кидали
картофель в борозду, вслед за арендованным конем с плугом. От летних прополок я
была освобождена, и до осеннего сбора нехитрого урожая меня задействовали
только на мелких разовых работах.
Чуть позже,
когда мы с подружкой принесли по ведру воды, меня отрядили на самую легкую
работу – собирать жасмин на будущий чай.
Обедали мы
«чисто женской» компанией: Зинаида Кузьминична, Вера и я. Верин отчим уехал в
город на традиционные субботние спевки хора ветеранов, с ночевкой в городе у
сестры.
- Ну и жара,-
сказала Зинаида Кузьминична, - помню, такая же была, когда мы уходили в
эвакуацию, и тоже в июле.
Я слышала, что
Верину маму в войну угоняли в Германию, поэтому удивилась ее словам.
- Вы разве были
в эвакуации?
- Была. Два дня.
Комсомольские вожаки собрали нас, комсомольцев, и повели по дороге вглубь
страны. Вечером мы заночевали «по хатам» в каком-то селении. А утром
выяснилось, что наши руководители, не зная, что же с нами делать, просто
сбежали. Что делать? Куда идти? Часть молодежи выбрала идти дальше на восток.
Ну а мы с подружкой решили вернуться в Ростов. Идем по дороге, вдали ухают
взрывы. Нам навстречу военные тащат пушку, разворачивают ее к бою. Говорят:
«Куда вы, девочки, в Ростове уже немцы!» А мы им: «Там наши мамы…»
Мы помолчали. Но
одна беспокойная мысль крутилась у меня в голове:
- Разве немцы
в июле сорок первого уже были в Ростове? Мне казалось, что они тогда застряли
еще в Белоруссии и Украине…
Зинаида
Кузьминична встрепенулась:
- Ростов
оккупировали дважды. Первый раз – в ноябре сорок первого. Но их быстро выбили
войска Красной Армии. А второй раз – в июле сорок второго. Вот тогда-то мы и
хотели эвакуироваться. Но пришлось вернуться. А уже в ноябре сорок второго меня
угнали в Германию…
После обеда мы
перешли в прохладную спальню, где стояли две кровати с перинами и пышными
подушками. На одной кровати уселись мы с Верой, на другой расположилась Зинаида
Кузьминична.
- И как вы жили -
там? – я продолжила начатый разговор.
Хозяйка горько
улыбнулась.
- Жили трудно. Это
страшное дело – неволя. Я попала в Мюнхен. На фабрику, которая изготавливала
фары для автомобилей. У меня где-то сохранился пропуск на нее.
Она обратилась к
дочери:
- Верочка,
принеси коробку с бумагами.
Вера лениво
сползла с постели и вытащила из шкафа коробку из-под конфет, в которой
хранились документы. Мы с Зинаидой Кузьминичной стали рассматривать диковинный аусвайс
на немецком языке. На лицевой стороне пропуска была фотография юной Зиночки,
черты которой с трудом угадывались в грузной седой Зинаиде Кузьминичне.
- Сколько вам
тут лет?
- Восемнадцать.
- А что здесь
написано?
- Сверху: «Фабрика лёгких металлов Баварии». Дальше -
имена наших директоров-хозяев: «Эрих Хейманн и Ханс Кайзер». А вот
это - адрес: «Мюнхен 23». «NOTEK» - это сокращенное наименование фабрики:
«Nova-Technik» и номер
пропуска: 25127. И распоряжение: «Владелец пропуска имеет право входа в
вышеназванную фабрику для работы в назначенное ему время».
Мы перевернули пропуск на обратную
сторону. Там кроме повтора лицевой стороны шли предупреждения и запрещения:
«Злоупотребления будут наказываться», «Запрещается передача в другие руки», «При
входе и выходе из предприятия показывать пропуск без напоминания; на территории
фабрики - только если спросят; вход на фабрику без пропуска не разрешается», «Пропуск
необходимо сохранять и не допускать его пропажи». «Тому, кто его найдёт,
просьба сдать в канцелярию», «Владелец обязан его заботливо хранить, за
халатное отношение, неосторожность или злоупотребления следует…» Тут шла
уже «затертость» от времени.
Я с волнением смотрела на это
суровое свидетельство истории. Казалось бы, все в нем было написано логично:
когда использовать, что запрещено делать. Но это был аусвайс раба для
использования на рабской работе. На вечной рабской работе, если бы не пришло
освобождение…
С любопытством, смешанным с ужасом,
я допытывала Зинаиду Кузьминичну:
- Как вы жили? Где ели-спали? Как
работали? Над вами издевались?
Зинаида Кузьминична тяжело вздохнула,
продолжая вертеть пропуск в руках.
- Мы жили в Дахау. Не в страшном
концлагере, а в рабочем лагере под городом Дахау. Каждый день нас привозили в
Мюнхен на работу. Экономные немцы скрупулезно высчитывали, сколько тратить на
нашу еду и одежду-робу, ведь были еще затраты на транспортировку, охрану и
обслугу в лагере. Есть хотелось постоянно, ну а про одежду и остальное…
- А личные отношения немцев? Какое
было обращение?
- Персонал смотрел «сквозь нас». Да
им и запрещено было лишний раз говорить с нами. Мы красили детали фар едкой
краской, меня от нее постоянно мутило, и я старалась время от времени выбегать
на воздух, чтобы отдышаться. Надсмотрщица сразу же кидалась за мной: «Русиш
швайн, русиш швайн», и загоняла назад в цех. Но была и одна сердобольная немка,
она пару раз приносила мне свои старые носки.
- Как же вы выжили?
- Молодость и жизнелюбие. В какой-то
мере нам помогла любовь…
Я чуть не подскочила от этих слов.
«Как? Неужели с немцами?!!»
Зинаида Кузьминична рассмеялась,
прочитав вопрос у меня на лице.
- Конечно же, не немцы. Для них мы были
унтерменши- недочеловеки. Рядом с нами работали вольные французы и бельгийцы,
приехавшие не по «рабской», а по трудовой мобилизации. Молодые ребята,
получавшие зарплату. Правда, они тоже жили в лагере, и из их заработка
вычиталось «за лагерные услуги», но они имели право выхода в город. А еще им из
дома иногда присылали продуктовые посылки. Конечно же, мы – русские девчонки, со
временем передружились с этими парнями. Они делились едой, иногда покупали
чулки и еще какие-то мелочи.
Меня тянуло спросить, насколько
тесной была эта дружба, что б парни делали такие подарки. Но Зинаида
Кузьминична была матерью моей подруги, и я не рискнула задавать ей интимные
вопросы.
- Мне очень нравился один француз, красивый
и умный. Его звали Шарли Мозрет. И он вроде относился ко мне с симпатией. Но
вот потом, после освобождения, он меня с собой во Францию не позвал. Меня
позвал другой – бельгиец Жан Барье. Он был простецким парнем, добрым и
простодушным. Зато предлагал мне замуж очень настойчиво. А я рвалась домой, к
маме. Хотя с Шарли-французом готова была уехать.
- Вот так вот,- шутя, возмутилась
Вера,- согласилась бы ты с Жаном уехать, и я теперь была бельгийкой!
Мы весело рассмеялись, понимая, что в
результате это была бы уже не Вера, а совсем другой человек.
- Кстати, вот я с ним на фотографии.
Мы придирчиво осмотрели
несостоявшегося «жениха».
- Вид у него совсем не тупой,
по-моему, он немного воображалистый, но симпатичный,- вынесла я свой вердикт, и
Вера со мной согласилась.
-А вот это Шарли.
На фотографии мы увидели писаного
красавца и аж взвизгнули от впечатления.
- Такого красавчика трудно променять
на простака Жана…
- Под конец войны наш лагерь
разбомбили союзники,- продолжила хозяйка.- Нам пришлось ночевать в цеху фабрики.
А первого мая в Мюнхен вошли союзные войска. Мы оказались в зоне оккупации
американцев.
Я все продолжала смотреть на
фотографию юной Зиночки и Жана. Как неожиданно мог перевернуться калейдоскоп
человеческой судьбы!
- И вы о нем больше ничего не
слышали?
Зинаида Кузьминична тяжело
вздохнула.
- Да, была от него весточка
значительно позже после войны. Вместе с нами – угнанными в Германию из
Советского Союза, были мать и дочь. В Германию забирали только дочку, но мать
вызвалась ее сопровождать, и все годы полона была рядом с дочерью. Когда нас
освободили, один вольнонаемный, тоже бельгиец, предложил этой девушке поехать с ним в Бельгию, и мать благословила
дочь на отъезд. Сама она вернулась в
Союз.
Зинаида Кузьминична призадумалась,
вспоминая прошлое. Потом, словно стряхнув наваждение-воспоминание, продолжила:
- Через много лет дочка приехала в
Союз в гости к матери. Уже как подданная Бельгии, вместе со своими детьми. И
вот она привезла мне письмо от Жана. Он все еще помнил меня, не женился. Писал:
«…да, конечно, ты теперь с образованием, а я простой рабочий…» Оказывается, он
узнавал обо мне из редкой переписки матери с дочерью. В том числе о том, что я
окончила пединститут.
Вера опять пробурчала:
- А могла бы быть бельгийкой!
Но я понимала ее мать, отдавшую
сердце красавцу Шарли. На обороте его фотографии оказалась надпись карандашом
на русском: «Почему ты скотина». Похоже, юная Зиночка написала ее в гневе в
момент расставания…
- И после этого вы поехали домой?
- Не сразу. Сначала нас направили в
советскую зону оккупации – по соглашению между союзниками о перемещенных лицах.
В Дрезден. Уже наступила долгожданная Победа, можно было возвращаться домой. Но
в Дрездене мне предложили работать вольнонаемной при штабе Уполномоченного
Министерства Вооружений по ФЗС. Официально - поваром-экономкой. Реально –
переводчиком с немецкого языка. Так я еще на год задержалась в Германии, но уже
по своей воле.
Зинаида
Кузьминична разложила на кровати серию фотографий – памятные снимки с
советскими военнослужащими.
- А вот – Пашка
Рязанов, мой хороший дрезденский приятель в ту пору. Кстати, он - двоюродный
брат известного режиссера Эльдара Рязанова.
Мы с особым
интересом стали рассматривать Пашку - друга и родственника - на нечеткой
любительской фотографии.
Хозяйка взяла в
руки следующую фотографию:
- А здесь – мы с
подружкой позируем на фоне автомобиля штаба, при котором служили.
На нас глядели
озорные глаза жизнерадостной, уверенной в себе девчонки. Пройдя ужасы неволи,
Зиночка сохранила в себе твердый жизненный стержень.
Незаметно за
разговорами наступило время ужина. Мы перебрались назад в кухню. Отужинав, Вера
и ее мама остались за столом, сидя у окошка, я же пересела на скамеечку к
печке. От нее веяло прохладой, а вот зимой мы часто сражались с хозяйским котом
за право сидеть на скамеечке у теплой печки.
- Вы так рвались
к маме, а остались в Германии еще на год,- напомнила я, приглашая хозяйку к
дальнейшим воспоминаниям.
- И правильно
сделала, что пробыла в Дрездене еще целый год.За это время основная фильтрация перемещенных лиц, возвращавшихся из
Германии, закончилась. По крайней мере, стала не столь жесткой. Я отработала в Ростовской
городской больнице еще год санитаркой, а потом поступила в Ростовский
педагогический институт. Стала учительницей немецкого языка.
Военные
мытарства Зиночки закончились, но отголоски их еще продолжали преследовать
девушку.
- Вас наверно
дети в школе дразнили «немкой»?
- Пока я жила и
училась в Ростове, жители которого пережили оккупацию, я была одна из многих и
не чувствовала свою «инаковость». Но после института в пятьдесят первом году меня
распределили вглубь страны, в Пензенскую область в Белинскую среднюю школу.
- А город какой?
- Белинский.
Переименованный из городка Чембар три года перед этим. В честь того самого
«неистового Виссариона», жившего в Чембаре в детстве. Отец его, врач, имел
репутацию вольнодумца и атеиста, провинциальное общество им пренебрегало и
обращалось к его услугам только в случае крайней необходимости.
Зинаида
Кузьминична на несколько секунд замолчала, а потом продолжила.
- Вот и я стала
в этом городке совершенно чуждым элементом: была в оккупации, потом - угнанная на
принудительные работы в Германию. Учительница - «немка». Шпионка, одним словом.
Меня регулярно вызывали в местное отделение МВД, где я вновь и вновь
писала автобиографию, а мне предъявляли
очередные анонимки на меня от «бдительных» горожан. При том, что уже до этого я
«прошла госпроверку, в ходе которой было установлено, что за период пребывания
в Германии преступлений против Родины не совершала». В пятьдесят четвертом году
вернулась назад в Ростов.
Я понимающе кивнула.
Дальнейшая жизнь Зинаиды Кузьминичны мне была примерно знакома: родила Верочку,
через много лет переехала к мужу в Белоруссию, работала учительницей немецкого
языка в сельской школе, сейчас на пенсии.
Настало время
укладываться спать. Вера и ее мама легли на кроватях в спальне, я пошла на свое
лежбище в так называемую «рабочую комнату», где помимо постели были стол,
ножная швейная машина и книжный шкаф, на боку которого и на стенах висели
выкройки для платьев, которые мать с дочерью шили для Веры в период всеобщего
советского дефицита.
За окном были
слышны смех и крики идущей с дискотеки молодежи. Легкомысленной, как всякая
юность. Поколение отцов своим военным подвигом защитило зеленую поросль от тяжкого
удела чужеземного рабства. У подрастающего поколения впереди были свои
испытания – распад Советского Союза, смена ориентиров и приоритетов в жизни.
Зинаида
Кузьминична прожила долгую жизнь. После смерти мужа она переехала к дочери в
город. Стойко встретила крушение старой системы в стране. Годы жизни научили ее смотреть на все
скептически, а рассуждать с большой долей сарказма.
Она успела
получить «компенсацию угнанным на принудительные работы в Германию» – от
Объединенной Германии. За два с
половиной года рабского труда на немецкой фабрике Зинаиде Кузьминичне начислили
два раза по 800 евро.