«Следаки»
приехали вместе со скорой помощью, похоже, что врачи вызвали их сами из-за
подозрения на криминал. После общей суеты вокруг Павла один из следаков отвел
меня в гостиную и стал задавать свои вопросы. Он длинно представился, но моя
голова все еще была «в тумане», и я запомнила только фамилию – Иванов.
- Назовите ваши
фамилию, имя, отчество.
- Тукай Ирина
Петровна.
- Возраст?
- 46 лет.
- Где
проживаете?
- На этой же
лестничной площадке, в квартире номер 34.
- Тело вы нашли?
Тут я
возмутилась:
- Какое тело? Павел
живой, он дышит и глаза открывал!
- Вы обнаружили
потерпевшего? Расскажите поподробней.
- Да, я нашла. Я
выносила мусор в мусоропровод и на обратном пути обратила внимание на то, что
соседская дверь приоткрыта. Понятно, что это непорядок.
- И вы сразу
зашли?
- Нет, я сбегала
домой, вымыла руки и … взяла нож.
- Зачем?
- Ну мало ли
что. Для уверенности.
- Итак, вы зашли
в квартиру к потерпевшему… Вы «подали голос»?
- Нет. Я
побоялась спугнуть… если вдруг в квартире был бы кто чужой…
- Продолжайте.
- В коридоре
никого не было. Двери в туалет и ванну были закрыты, и я прошла в зал. Там тоже
было пусто. Я шагнула в спальню…
Тут я собралась
с силами.
- И что же вы
увидели в спальне?
- Павел лежал,
вернее – полусидел раздетый - на расправленной кровати… кровать у него под старину
– с металлическими спинками… И вот он… у него… Ну в общем – на шее у него был
завязан платок…А другой конец платка был привязан к спинке кровати… Ну он
словно провисал на нем…
- Лицо его
выражало какие-нибудь эмоции?
Я попыталась
вспомнить.
- Твердо не могу
сказать, вроде у него высовывался язык изо рта. Я особо ничего не запомнила,
потому что сразу же инстинктивно перерезала платок ножом. Нож у меня был с
собой.
Я немного
перевела дух.
- Продолжайте.
- Я попыталась
привести его в чувства: хлопала по щекам, звала по имени. Ослабила косынку на
шее.
- Почему вы не
сняли платок с шеи потерпевшего полностью, а только ослабили его?
- Он уже начал
интенсивно дышать, а платок – то наверно улика.
- Вы сразу же
вызвали скорую помощь?
- Да, как только
поняла, что он живой.
- Можете назвать
точное время?
- Честно говоря
– нет. Я вызывала скорую не по мобильному, а по его стационарному телефону. Но
время можно уточнить у дежурного диспетчера.
- Вы видели
когда-нибудь раньше у кого-нибудь этот платок?
Я непроизвольно
поморщилась.
- Вообще-то это
мой платок. Я его как-то давно у него забыла, а потом он шутливо его мне не
отдавал. Так он тут и прижился.
- Вы были в
близких отношениях с Павлом Сергеевичем Лукьяновым?
- Когда-то в
молодости мы были некоторое время близки. Потом у меня началась своя личная
жизнь, а у него – своя. Теперь мы снова оба одиноки. Временами друг к другу
заходим «по-соседски». Так что у него дома моих отпечатков должно быть много…
- У него есть
жена, дети?
- Он в разводе
уже давно. А сын у него есть только от первой жены – взрослый, живет с матерью
в Америке.
Вдруг у меня
закончился шок, державший меня в полусумеречном, но спокойном состоянии, и я
начала истерично рыдать.
- Это так
ужасно, так ужасно,- твердила я, и Иванов больше ничего не смог от меня
добиться.
После того, как я
подписала протокол, и у меня взяли отпечатки пальцев, Иванов проводил меня в
мою квартиру. Пока я, шморгая носом, еще раз отмывала руки от краски в ванной,
он с интересом стал рассматривать мою библиотеку, вытаскивая то одну, то другую
книгу из шкафа.
За такими
книжными любителями нужен глаз да глаз, не гляди, что он из «органов», стащит
приглянувшуюся книжку, да еще обставит, что это – улика.
Я думала, он
продолжит свой «опрос-допрос», но Иванов попрощался, сказав, что зайдет ко мне
еще завтра, чтобы кое-что уточнить.
Ночь я провела
довольно сумбурно, все вскакивала с мыслью, как там себя чувствует Павел. А
рано утром побежала к нему. Когда-то я долго лежала в этой больнице, правда, в
другом крыле, но частенько бродила по ней и неплохо ориентировалась, в том
числе на внутренних лестницах и переходах. Реанимация находилась на восьмом
этаже, и я очень надеялась так рано никого там не встретить.
В старые
времена, когда я, получив пояснение медсестер, искала в реанимации
анестезиолога, чтобы его отблагодарить, весь коридор интенсивной терапии был
увешан плакатами с запрещением заходить сюда посторонним. Собственно, никто
посторонний мне тогда и не встретился. А «непосторонняя» врач, вышедшая из
ординаторской, сразу же кинулась на поиски анестезиолога, к которому я пришла
«с благодарностью».
Сегодня мне по
дороге вообще никто не попался. Осталось сориентироваться с палатой. Мне
повезло - Павла я нашла за первой же дверью в одноместной палате. Почему-то мне
думалось, что увижу его всего в проводах и с дыхательной трубкой во рту. Но он
был без каких-либо медицинских ухищрений. Вот только его шея была зафиксирована
жестким «воротником»-корсетом - видимо он все-таки повредил какой-то позвонок.
Глаза его были
закрыты, и я потихоньку позвала по имени, присев на табуретку рядом с койкой.
Павел открыл
глаза, пытаясь сфокусироваться на моем лице.
- Как ты?
Он не ответил,
лишь чуть сморщил нос.
- Говорить
можешь?
Он опять
скривился.
- Ты помнишь,
что вчера было?
Он криво
улыбнулся и дважды сожмурил глаза.
- Следователь
хочет знать: что это было?
Павел скорее
прошелестел, чем сказал: «Суицид».
- Ты уверен?
Он снова дважды
просигналил глазами. Я взяла его за руку, он горячо отозвался.
- Паша, но если
«попытка суицида», то тебя начнут
таскать по психиатрам, могут быть проблемы с работай, с машиной.
Он набрал в рот
воздуха и сымитировал смех, резко выдыхая его губами.
Дверь неожиданно
распахнулась, в палату стремительно вошли
Иванов и женщина в медицинском халате, вероятно – врач. Иванов резко подскочил
к койке, словно опасаясь, что я смогла сделать что-то против больного. Павел
хмыкнул и выпустил мою руку из своей.
Стало понятно,
что мне нужно уходить как можно быстрее, чтобы не выслушивать слова о
«недопустимости проникновения в реанимацию».
- Извините,-
буркнула я, они не стали меня останавливать, лишь Иванов крикнул, что зайдет ко
мне после семи вечера.
В семь Иванов
был уже у меня. Он вдруг напросился на чай, чем меня несколько озадачил. Я
считала, что «на службе» чаи не распивают. Пока я возилась с чайником и
конфетами на кухне, он снова стал копаться в моем книжном шкафу, и когда я
вернулась с подносом в комнату, то увидела, что он положил перед собой на
журнальный столик две книги – «Театр» Сомерсета Моэма и один из томов «Истории
любви в истории Франции» Ги Бретона. И вот эта вторая книга в его руках мне
сильно не понравилась. Мало того, что
она входила в цикл книг, который нельзя было разъединять (если он надумает ее
«одалживать»), так он взял ее в руки и, стряхнув с обложки воображаемую пыль,
сказал, посмотрев на меня с явным намеком: «Любите ли вы Ги Бретона?»
Я пожала
плечами, решив не уточнять смысл его реплики.
Съев конфету и
отхлебнув немного чая, Иванов спросил, словно мы продолжали начатый разговор:
- А кого вы
любите?
- В смысле?
- У вас сейчас
есть любовник?
Мне конечно
следовало возмутиться от такого вопроса и одернуть его, но я только выдохнула:
- Мне сорок
шесть лет. Какие уж тут любовники?
Тогда Иванов
взял в руки «Театр»:
- Ну не скажите.
Сорок шесть лет - превосходный возраст. Вот у Джулии Ламберт в этом возрасте
был любовник.
Я задержала с
ответом, прикидывая: ответить ли ему резко, что и я-не Джулия Ламберт, да и он
– не Том Феннел. Хотя, пожалуй, он был в возрасте Тома (около тридцати) и в его комплекции. Но
Иванов, вероятно, вел какую-то свою игру, и раздражаться раньше времени явно не
стоило.
Он выждал и
продолжил, не дождавшись моего ответа:
- У вас
прекрасный возраст. А подходящего любовника нет. Но есть друг-сосед. Правда,
ему уже пятьдесят, и в интимном
плане у него ничего не получается. Но хочется - и вам, и ему. Не так ли?
Тут я
поняла, что это не пустые разговоры о личной жизни, а Иванов явно «шьет мне
дело» как единственной свидетельнице, близко знавшей потерпевшего, отпечатками пальцев
которой усеяна вся его квартира.
Мне стало
противно и неуютно, хотя я твердо помнила, что Павел жив, и что он дал
показания о попытке суицида, так что следствию меня мало во что можно было
«втравить».
Я сидела и
молчала, а Иванов продолжал развивать свою фантазию:
- Сначала вы
заново привыкали друг к другу. Потом начали экспериментировать. С «Виагрой»,
например.
Я изумленно
взглянула на Иванова.
- Да, да,
гражданин Лукьянов пытался употреблять «Виагру», но, видимо, у него стало
шалить сердце, и он не использовал ее много. А потом коробочка завалилась за
тумбочку. Но интимные устремления требовали энергичного выхода. Старания
партнерши видимо не доводили его до желанного результата, и он оставался не
удовлетворен. Кстати, насчет партнерши. В квартире обнаружили только ваши
свежие отпечатки.
Иванов замолчал,
взглядом предлагая мне что-то возразить или ответить.
«Что бы он тут
не наплел, все - недоказуемо и хлипко. Дело закроют, ведь Павел жив и дал
показания насчет попытки суицида…»
Иванов открыл
том Ги Бретона и стал небрежно его листать, ожидая моей реакции. Не в силах
фыркать и протестовать, я молчала, сочтя, что пассивное наблюдение - лучше
всего.
- Ответьте,
Ирина Петровна, на такой вопрос: обнаружив вчера Павла Сергеевича обнаженным в
кровати, это вы накрыли его простыней до пояса?
Я кивнула.
- В таком случае
вы, вероятно, заметили, что его детородный орган был эрегированным.
Тут уж я не
знала, что и ответить…
Поняв, что от
меня он не добьется ответа, Иванов стал читать Ги Бретона:
« Ей
рассказывали, что удушение вызывает особые физиологические реакции, позволяющие
повешенным проявить необычную мужскую силу и познать сладость «утешения», перед
тем, как отдать Богу душу… И она решилась использовать это средство, чтобы
пробудить угасшие чувства своего любовника. Каждую ночь она приходила к нему в
комнату очень даже мило подвешивала его, но всего на несколько мгновений. Как
только результаты этой маленькой пытки давали о себе знать, она быстро
вытаскивала его из петли и с присущей ей энергией оделяла его необходимой
порцией удовольствий…»
Закрыв книжку,
Иванов добавил, «чтобы все было ясно»:
- Вероятно, это
у вас было в первый раз – уж очень непродуманной была петля. И вы сразу же, при
первых признаках удушения, перерезали платок – поэтому гражданин Лукьянов и
остался жив. А если бы он был в петле все то время, что вы якобы ходили к
мусоропроводу, мыли руки, брали нож, то его бы уже не спасли…
Ему так
хотелось, чтобы я подтвердила его слова, как обычно бывает в детективных сериалах в конце каждой серии,
когда задержанный начинает рассказывать даже больше, чем у него спрашивают. Но
в жизни молчание-золото.
Я встала, давая
понять, что «аудиенция» окончена.
- Кроме бумаг,
подписанных вчера, я сегодня должна еще что-то подписать?
- Нет.
- Дело будет
закрыто как «попытка суицида, не
приведшая к смерти», не так ли?
- Да.
- Желаю вам
удачи и творческой интуиции в вашем непростом деле.
Иванов не спорил
– ведь он сказал все, что хотел сказать.
После его ухода
я расставила книги снова по полкам, немного задержав в руках Ги Бретона.
« Павлик,
Павлик, ну их в баню, эти эксперименты…»