Сломать директора

Начался учебный год. Состоялось общешкольное собрание, на котором ученикам представили нового директора, Николая Григорьевича, присланного из районо. За минувшее лето одноклассники изменились, мальчишки ростом вытянулись и превратились в юношей, почти все в новых костюмах, а девочки, в сережках и дамских украшениях, некоторые даже в косметике, те вовсе казались взрослыми, особенно Нина. Борька, как и прежде, держался в тени и, хотя внимания к себе не привлекал, с радостью отметил, что вырос больше, чем ожидал, теперь он не был самым маленьким в классе, и Нину почти догнал. На нее Борька совсем не сердился, в конце концов, благодаря ей свершился в нем переворот, о котором пока никто не подозревал. Он тоже был в новом, слегка великоватом костюме, и кто угадает под покроем ткани тугие узлы сухожилий, бесконечные километры и тренировки до седьмого пота? Заморосил дождь, и учителя развели учеников по своим классам, сверкающим чистотой и пахнущим краской, парты были новыми. И вообще начиналась новая жизнь. Требовалось уточнить расписание и разные мелочи, тут и назрел первый конфликт, в котором Борька сыграл решающую роль.
     Дело касалось внешнего вида. Поскольку в стране провозглашена Перестройка и курс на реформы, ученики надеялись, что униформу отменят. Ладно бы, начальные классы, но старшеклассникам ходить в одинаковых темно-синих костюмах с блестящими пуговицами и галстуками на резинках, унизительно, особенно надеялись девочки. Раньше терпели, но теперь-то? Все знали, что в городе школьная форма отменена, а деревня чем хуже. На собрание все пришли во взрослых костюмах, даром, что ли, покупали, неужели заставят носить форму. Очень не хотелось. И вот, классная руководительница закончила с расписанием, сразу встал злополучный вопрос. Наталья Ивановна, женщина интеллигентная, учительница русского языка и литературы, натолкнувшись на взрыв эмоций, растерялась. Только заикнулась, что придется ходить в форме, поднялся шум. Она пыталась объяснить, что это требование районо, ребята слушать не желали, смотрели на нее с агрессией. Возникшее отчуждение напугало, а что дальше будет? Выросли все за лето, сильно изменились, словно чужие стали, да и не дети уже, молодые люди, не справишься. Наталья Ивановна, собственно, была согласна с ребятами, лишний формализм мешает, сказала, что переговорит с завучем, и вышла из класса.
     Вот за это Борька школу и не терпел: за показуху, требование одинаковости, общепринятого стандарта. Одна пионерия и комсомол чего стоили, фальшь, лицемерие. Как его ни уговаривали, он в показушные организации так и не вступил, хотя объяснить не мог, его бы не поняли, не хочу – и все тут. Вот и считался Борька грязным пятном на репутации класса. Все думали, что он выпендривается, и надо же, тут вдруг сами разом доросли. Едва Наталья Ивановна вышла, вскочили, загалдели.
     - Мы что, инкубаторские?
     - Не будем учиться, бойкот объявим!
     - По телевизору говорили, форма на усмотрение педагогического коллектива.
     - А ученики не коллектив?!
     Больше всех горячился Костя Фоменко. Комсорг, а туда же. Вышел перед классом, поднял руку.
     - Тихо! Предлагаю провести комсомольское собрание, немедленно. Вынесем решение и все подпишемся, тогда они отмахнуться не смогут, это официальная бумага, и в районо копию отправить можно.
     - Правильно, Костя! Комсомол сила.
     - Верно, мы не дети.
     - Пусть попробуют что-нибудь сделать!
     Борька только посмеивался про себя на задней парте. Ему приходилось с детства идти против всех коллективов, как ровесников, так и учительских педсоветов. Дверь распахнулась, и в класс, не глядя на ребят, а строго перед собой, кораблем зашла завуч, Агнесса Петровна. Следом за ней семенила Наталья Ивановна, сжимавшая в руках тетрадь с расписанием, вид у нее был виноватый. Гвалт смолк, ученики, кроме Борьки, вскочили с мест, а его просто не было видно за спинами.
     - Садитесь, – сухо сказала Агнесса Петровна, одетая в темно-красное платье с голубым значком ВУЗа на лацкане. – Тебе, Фоменко, особое приглашение?
     Комсомольский вожак, чье выступление было прервано, прошел на свое место и сел вместе со всеми. Но завуч тут же скомандовала:
     - Встать, Фоменко.
     Ее тонкие губы сжались в мышиную попку, глаза из-под очков смотрели сурово. Комсорг нехотя поднялся, под грозным взглядом Агнессы Петровны голова его понурилась, плечи ссутулились, а щеки стыдливо пылали, словно беднягу схватили за руку с поличным. Ни в чем он виноват не был, но такова сила привычки, склоняться перед заведомой силой.
     - Вот кто у нас разводит демократию. Первый ученик, гордость школы? Или тебе, Фоменко, закон не писан? Посмотрите на него! – все невольно повернулись. Фома совсем сник, завуч добивала. – Комсорг возгордился былыми заслугами. Голова закружилась? Это называется как, Фоменко? Головокружение от успехов. Стыдно, вожак. Садись, – не дожидаясь, пока тот растаявшим мороженым сползет за парту, Агнесса Петровна осмотрела класс, как пулеметом повела, головы пригнулись, глаза потупились. – Кто еще желает высказаться?
     Интонация была провокационной, желающих не нашлось.
     - А теперь послушайте меня, – Агнесса Петровна решила, что бунт подавлен в зародыше, еще бы нет. Все знали, что конфликтовать с завучем себе дороже, оценки и характеристики будут испорчены, а другой школы в деревне нет, и куда потом поступишь с дрянным аттестатом? Это было ясно всем, и она продолжала говорить внятно и доходчиво, как беседуют с нашкодившим щенком после того, как ткнут мордой в сделанную лужу. – Наша школа борется за звание лучшей школы района. И вы, ученики, должны нам помогать, добиваясь высоких показателей в учебе и спорте, – она сделала вескую паузу, метнула зрачки в адрес Фоменко, прямого взгляда не удостоила, так всем понятно. – Но какие достижения могут быть, если нет главного показателя, дисциплины? И внешний вид на первом месте, это лицо школы. Особенно касается девочек. Да-да! Чтобы никаких колечек, сережек и прочих украшений я здесь не видела. Не говоря про помаду, тушь и косметику. Ажурные колготки и высокие каблуки запрещаются категорически. Учебное заведение! Здесь не публичный дом. Не дискотека. Это всем понятно?
     Заметив, как Нина украдкой вытирает губы, Борька поднял руку.
     - Чего тебе, Ломов? – спросила со стороны Наталья Ивановна, и все повернулись к нему. Он-то куда лезет со своей задней парты.
     - Живот болит.
     То ли Агнесса Петровна хотела пошутить, то ли нечаянно вышло, только повела она своим острым и длинным носом, как овчарка. Класс грохнул от хохота, всем требовалась разрядка, однако завуч приняла на свой счет, будто бы Борька над ней посмеялся, мгновенно разозлилась, и хлопнула ладонью по кафедре. Потом сдержанно сказала:
     - Выйди, Ломов.
     Мол, юродивый, что возьмешь, пусть гуляет. Борька под сдавленные смешки направился к выходу. Агнесса Петровна проводила его брезгливым взглядом, когда уже был в дверях, сказала:
     - Наталья Ивановна, вопрос с формой решен. Продолжайте собрание, а я поприсутствую…
     Разумеется, он пошел не в туалет. Завуч завучем, но директор есть директор, только он мог изменить ситуацию. Борька действовал интуитивно, словно черт подсказывал. А что терять, собственно? Он бросал вызов всему миру. Когда заглянул в Учительскую, там находились двое мужчин, в отличие от женщин, пренебрегающих доплатой за классное руководство. Физрук играл в шахматы с учителем рисования.
     - Здравствуйте, – вежливо поздоровался Борька, покосившись в глубину Учительской, где имелась дверь с надписью «Директор», бывал он там и раньше, правда, не по своей воле.
     - А! Знаменитый прогульщик, – оторвался от партии круглый как мячик, учитель физкультуры. Раньше в его присутствии на Борьку накатывали приступы стыда, и тот знал об этом, передвинул на доске фигуру. – Заходи, заходи. Справку принес? Давай.
     - Нет, я в порядке. Николай Григорьевич у себя?
     - Неужели стекло разбил! – физрук шутил. – И когда успел?
     - На месте директор, – учитель рисования, квадратный как шкаф, кивнул на кабинет директора. Борькин отец тоже был художником, однако гены, ответственные за наследственность, почему-то дали осечку, никаких способностей к рисованию у него не обнаружилось. Как, впрочем, не будет больше уроков рисования. Рисовальщик передвинул фигуру. – Шах, маэстро. А зачем тебе директор?
     Физрук от объявленного шаха схватился за кудрявую, как у негра, голову.
     - Мне письмо передать, – пояснил Борька. – Личное.
     Игроки переглянулись, и тут же забыли про Борьку.
     - Шах, значит? А мы в кусты, – физрук передвинул короля.
     - У себя он, проходи, – махнул рукой рисовальщик, и тоже отвернулся.
     Борька по проходу между учительскими столами направился к кабинету директора. Еще когда завуч распекала Фоменко, у Борьки мелькнула смутная идея. Он постучал и приоткрыл дверь.
     - Можно к вам?
     - Да, проходите.
     Директор был рыхлым мужчиной и новеньким, в деревне его никто не знал, прислали из района, и Борька знал по себе, тому сейчас неуютно. Коллектив для него чужой, и те трое, кто играл сейчас в шахматы, вполне могли претендовать на этот кабинет, не говоря про завуча, но по непонятным причинам, хозяином стал чужак. Как он себя поведет, неизвестно, лучше бы согласился по-хорошему. Борька зашел в кабинет и, не успев прикрыть дверь, воскликнул:
     - Здравствуйте, дядя Коля! – он был уверен, что шахматисты возглас услышали.
     А директор, конечно, растерялся. Борька знал, что того поселили в новой квартире, причем одного, тогда как многие сельчане жили в развалюхах, даже семейные, но совхоз пошел навстречу районо и приютил чужака. Везде интриги.
     - Присаживайтесь, – директор не знал, как реагировать на «дядю Колю», он был городским, а может, в деревне принято так обращаться?
     Борька смиренно присел на указанный стул, однако левой рукой вцепился в свою щеку, растопырив пальцы, он как бы пребывал в глубокой задумчивости. Однажды он так задумался перед зеркалом и, отняв руку, удивился. На щеке багровел слепок руки, словно пощечину залепили.
     - Что вы хотели? – директор выражал доброжелательность.
     Борьке обращение на «Вы» к своей персоне тоже было непривычно.
     - Николай Григорьевич, я это. По поводу школьной формы.
     Директор понимающе улыбнулся, вопрос не нов.
     - А что у вас со щекой? – сострадательно поинтересовался, прежде чем ответить отказом.
     - Зубы болят, – Борька простонал вполне натурально, он угадывал мысли директора, словно книжку читал. – Понимаете, ребята уже большие, им стыдно в гимназической форме. Старшие классы все-таки. Может, сделаете исключение.
     - Вас как зовут?
     - Борис.
     - Вот что, Борис. Вам лучше пойти домой, если зубы болят. А с формой помочь никак не могу, – директор развел руками. – Это не мое личное решение, а всего коллектива, точнее, педсовета.
     - А районо в курсе?
     - Разумеется, – директор недоумевал, куда мальчик клонит. – Рекомендация районо такова. На усмотрение. Мы решили форму оставить.
     Борька так усердно давил на щеку, что чуть глаз не выдавил.
     - Понятно, Николай Григорьевич. Ребята расстроятся.
     - У вас все? – директор делал вид, что очень занят, начал перебирать бумаги на столе.
     - Нет, дядя Коля. Это не все. Ирка в положении. Просила передать, чтобы вы зашли, иначе она в суд подаст.
     - Какая Ирка, – директор слегка опешил. Если он не семейный, то грешки имеются, а Ирка или иначе зовут, тут неважно, слухи в деревне для репутации вещь губительная.
     - Вы партийный, дядя Коля? – поинтересовался Борька. – Она письмо в районо напишет.
     - Я вам не дядя Коля, молодой человек. Что вам нужно?
     Директор тяжело задышал, он был на грани комы, щеки порозовели. Борька выиграл, он это знал по испуганным глазам собеседника, а настоящий удар еще впереди. Пока только шах, но будет и мат.
     - Я требую, чтобы форму отменили, – не отнимая руку от щеки, Борька встал со стула. – Иначе не оберетесь. Ирка переживает, сестра все-таки, двоюродная. Жениться обещали, нехорошо.
     Борька тихонько пятился к двери.
     - Постойте, молодой человек. Борис! Как ваша фамилия?
     Рыхлый директор решил прибегнуть к строгости, его в институте педагогике учили, а тут вам иначе, правила не действуют. Если он Митрича убил, сам чуть не умер, все лето себя истязал. Они тут решили, с Агнессой Петровной, понимаете ли. Ведь может форму отменить? А не хочет. Директор обошел стол, чтобы его задержать, и что, за ухо его возьмет, в угол поставит, ремнем пригрозит? Борька возле самой двери отпустил свою щеку и звонко хлопнул в ладоши.
     - За что?! – вскрикнул он, и выбежал из кабинета.
     Шахматисты в учительской вскочили на шум, чтобы поймать беглеца, и как раз явилась Агнесса Петровна. Он попытался прошмыгнуть мимо, но физрук, шустрый как мячик, удружил, поймал его за шиворот. В дверях кабинета показался весьма взъерошенный «дядя Коля», потирая руки. Взрослые уставились на него, ожидая пояснений.
     - Что тут происходит? – Агнесса Петровна стояла как Немезида, только меча не было.
     Директор широко развел руки, словно показывал, какую рыбину поймал накануне, задумчиво надул щеки, решил, что переборщил, и выпустил воздух, после чего руки сошлись на животе, и невидимая «рыбка» спряталась в ладонях. Он не знал, что сказать в свое оправдание, все уставились на Борьку, на его щеке пылала роскошная пятерня.
     - Ломов! – потребовала завуч. – Что произошло?
     - Я упал.
     - У него зубы болят, – вмешался директор в тщательное расследование. – Мальчик… Борис. Скажите, я вас обидел?
     - Нет, – заявил Борька, однако улика была на щеке, и стереть ее невозможно.
     - Рукоприкладство запрещено, – пробормотал учитель рисования. – Он письмо какое-то принес, личное.
     - Какое письмо? – Агнесса Петровна нахмурилась.
     - Не было письма, – заверил Борька, тем страшнее рисовалась картина.
     - Не было! – подтвердил директор. – Он насчет формы пришел, просил отменить.
     - Нельзя так нельзя. Можно я пойду? – Борька пытался протиснуться меж мужчин и Медузы Горгоны в лице Агнессы Петровны. – А насчет Ирки не бойтесь! Я ничего не скажу.
     Директор побагровел.
     - Этот мальчик сумасшедший. Сестра у него двоюродная, – и заткнулся.
     - Вот что, Ломов! Пройдем в кабинет, там поговорим. – Агнесса Петровна подтолкнула Борьку, это было ошибкой. – Что ты тут сочиняешь.
     - Не пойду, – Борька уперся ногами в пол.
     - Нет, пойдешь! Или я мать вызову, – пригрозила завуч, с неженской силой снова толкая его в спину. Насилие очевидно, на глазах у всех.
     - Да вы что! – выкрикнул Борька, взглядом призывая мужчин в свидетели. – Звери какие! Директор и завуч, вы думаете, вам все позволено? Любовники, да?! Я в районо поеду вместе с матерью, пусть тоже знают, что вы тут вытворяете с детьми. И сестра напишет!
     - Мальчик, успокойся. Мальчик! – директор был в шоке, он не понимал, какая могучая река встала на пути его карьеры. Это была Борькина воля. – Агнесса Петровна и я тоже, мы только поговорить хотим. Никто вас не тронет!
     - Знаем ваши разговоры, – Борька, растолкав учителей, выскочил в коридор…
     Надо ли говорить, что форму отменили? Передали через Наталью Ивановну, что можно носить по желанию. Это была победа, хотя инцидент в Учительской огласке не подлежал. Борька знал, война только начинается, ему не простят. И это хорошо! Он жаждал драки настоящей. Одноклассники ни о чем не подозревали, они думали, что форму отменили учителя. Борька оставался для них прежним, слабым и одиноким существом. Одиноким – да! А насчет всего остального, извините. Борька не торопился, он хотел эффекта, поэтому выжидал.