Свободен ли быть свободным? (отрывок на суд читателей)

Морфей нежно дышит мне в ухо. Дыхание его тёплое и успокаивающее, убаюкивающее как колыбельная. Я сплю и сновидение моё отчетливое, насыщенное звуками, запахами и ощущениями. И я не могу отделить видение от действительности.

Сижу в полутёмном помещении и смотрю на покрытое коркой инея окно. Вечер, зимний мрачный вечер. Точного времени не знаю, но думается, что часов пять. На улице минус тридцать. Открываю бутылку вина и наполняю стакан наполовину. Густая бордовая жидкость источает резкий одурманивающий аромат. Подношу стакан к носу и глубоко вдыхаю, спиртовые пары резко, но нежно бьют в голову и словно обволакивают мозг пьянящей дымкой. На миг показалось, что тело обрело невесомость и я парю.
Придя в себя, делаю небольшой глоток. Вино кислое. Невольно морщусь. В желудке приятно жжёт, отчего пробуждается аппетит, но мне лень спуститься на кухню и поесть. Залпом выпиваю оставшееся вино и вновь наполняю стакан. Тело и разум расслабляются и я погружаюсь в волшебный беззаботный мир, который охватывает меня целиком, не оставив ни капельки моего существа, как материального, так и духовного, злободневной реальности. Тому, кто хоть раз употреблял алкоголь должно быть знакомо это чувство отрешения, когда смотришь на мир как бы со стороны и все проблемы, остаются по ту сторону прозрачной плёнки и можно остаться наедине с собой. Может быть, оттого этим состоянием злоупотребляют люди творческие и те, кто утратил опору в мире реальном. И возможно по той же причине Иисус Назореянин, которому приписывают слова: «Пейте вино и веселитесь» – превращал воду в хмельное зелье.
Перед глазами предстают сцены из детства.
Вот я босиком бегу через поле к реке. Пахнет свежескошенной травой и липовым цветом, запах горячего деревенского лета. Солнце стоит высоко. Душно. Приторно-сладкое благоухание дурманит, и голова начинает кружиться. Огромная белая собака с рыжим пятном на боку, высунув лоснящийся розовый язык, мчится рядом. Иногда она чуть забегает вперёд, поднимает голову и пытается заглянуть мне в глаза. Я, бегу не останавливаясь, иногда задевая ногами заигравшегося пса. Дышать тяжело, я распарен. Каждое новое движение даётся с трудом, хочется упасть на изумрудную отаву и, перевернувшись на спину взирать на голубое, с лёгкими перьями облаков небо. Но вена реки уже виднеется, блеском ослепляет глаза заводь и я, собрав последние силы, продолжаю бежать к воде, в предвкушении того, что окунусь в неё прямо в одежде.

А вот я мчусь на велосипеде, обгоняя незадачливых прохожих. Встречный ветер холодком обжигает лицо и растрепывает волосы. Я лечу вперёд и, кажется, что в мире нет помех, способных преградить мне путь. Я чувствую себя свободным и сильным, бестелесным как ураган, и ветер, дующий мне навстречу не в силах сдержать этого порыва. Люди шарахаются в стороны, кто куда. Я ловко лавирую, оставляя позади серые фигуры, и лишь обрывки раздражённых реплик настигают меня.
Почему-то в последнее время я всё чаще и чаще возвращаюсь к воспоминаниям о детстве. Наверное, старею. Время пролетает незаметно и бессмысленно. Если раньше оно тянулось как свежий мёд высшего качества, то теперь проносится быстрее сверхзвукового истребителя. Я устал от ничего неделанья. За время ссылки я превратился в ленивое индифферентное существо. Все мои развлечения – выпивка и рефлексия, да иногда байки проезжих искателей лучшей доли. Правда есть ещё дибильник, так один мой знакомый ласково окрестил телевизор, но он мне опостылел настолько, что вот уже несколько месяцев я его не включаю. Да и для чего? Чтобы посмотреть, как острословы и горлопаны, пытаясь превзойти друг друга в красноречии и колкости, брызжа слюной, рассуждают о политике и финансах?Узнать, что какой-нибудь хапуга обвиняет коллегу в том, что тот наворовал больше и ни с кем не поделился? Или заценить ещё одно кулинарное шоу для домохозяек, о том, как приготовить легкий завтрак из мало кому знакомых и доступных продуктов?
Раньше, ещё будучи школьником, я любил смотреть спорт, смотрел игры NBA и болел за чикагских быков, но после ухода Джордона из клуба, я в них разочаровался, понял, что это была команда одного человека. Джордон делал игру, все ориентировались на него, его боготворили. Потом было страстное увлечение хоккеем. Не болел ни за кого, а просто наслаждался жёсткой динамичной игрой. А потом стал смотреть всё подряд. Программы про животных, о вкусной и здоровой пище, новости, мыльные оперы. Что-то с интересом, а что-то лишь для того чтобы убить время, пока в конце концов не почувствовал стойкое до тошноты отвращение к телевидению. В тот период я сделал в своём дневнике заметку под заглавием

«Военнопленный кирпичных стен».

Я проиграл войну. Войну между своими желаниями и периметром надменных стен красного кирпича, заштукатуренных и оклеенных виниловыми обоями. Нет, я даже не проиграл, а на каком-то этапе противоборства сдался, сложил оружие. Я в плену.
Отказавшийся от желаний, бытую под пристальным надзором комнатного пространства. Отвыкший от ласки солнечных лучей, от колких прикосновений нордового ветра, довольствуюсь естественными потребностями: ем, сплю, испражняюсь, ещё смотрю телевизор. Смотрю всё подряд – фильмы, ток-шоу, сводки новостей. Особенно мне нравятся передачи про животных и про далёкие страны, в которых я никогда не бывал.
Мечты остались где-то позади, за туманным горизонтом воспоминаний. Чем больше проходит времени, тем гуще туманная завеса, тем менее отчётливыми кажутся воздушные замки, сооруженные мной в прошлом.
С наступлением ночи в комнате становится тихо, а колкий, как ёж, холод протискивается сквозь оконные щели, вынуждая поплотней натянуть на себя одеяло. Холод пронизывает до костей, затрагивает каждое нервное окончание и растворяется где-то у самого сердца. Я всё чаще ощущаю опустошение, как будто ураганный ветер пронёсся в груди и разворотил всё. С наступлением сумерек чувство опустошения усиливается, и я лежу, всматриваясь в беспорядочную игру теней на стене. Внезапно стены сдвигаются, комната становится меньше чуть ли не в половину, а потолок нависает так низко, что, кажется, стоит протянуть руку, и я коснусь его.
Ограждённый от внешнего мира, я не чувствую навязчивого насыщенного жёлтого страха. Я потерял связь со средой по ту сторону стен. Единственное, что меня с ней соединяет – телевизор, но это отношение чересчур слабо. Круглосуточно окна закрывают плотные золотистые шторы, не дающие ни единой возможности проникнуть в помещение ни дневному свету, ни свету ночных фонарей. Мне уже боязно развести их и посмотреть в окно. Я так давно не покидал узилища, что не замечаю проёма входной двери. Для меня он слился со стеной, стал неотличим от теплого светло-коричневого поля обоев. Здесь уют и покой. Сначала я страдал, рвался на волю, но лень крепкой цепью приковала тело к дивану, а телевизор, словно волшебное зеркало притягивал взгляд, и не хотелось отводить глаз. Постепенно мучение прошло – привык. Привык к жизни военнопленного кирпичных стен. Но жизнь ли это? Пассивное наличие.
Невозможно назвать жизнью существование, лишённое событий и впечатлений. Ни в коем разе нельзя наречь меня и прожигателем жизни. Прожигание жизни так же беспечно, но события имеются в нём, будь оно активным или инертным. Я же коротаю дни в компании с телевизором, в моей жизни отсутствует не только живое общение, но и цель как таковая. Даже у кабачного пьяницы жизнь куда насыщенней, чем у меня, конечно по яркости и многообразию она не сравниться с жизнью путешественника, но это куда занимательнее, чем прозябать, укрывшись за толщей кирпичной кладки.
Иногда, перед сном, я внушаю себе, что нужно бороться, найти в себе силы и вырваться из плена. Вырваться туда, где кипит жизнь, где распутный ветер треплет ветви тянущихся к небу деревьев, где столько всего интересного и неизведанного, нового и непознанного для меня, ведь слишком мало я видел в жизни и ещё меньше успел сделать. Я борюсь с собой, но я непомерно слаб, вернее малодушен, податлив как пластилин, и для меня легче сдаться и плыть по течению, чем преодолевать препятствия. Я жду, что всё устроиться само собой и мне ничего не придётся делать. Глупо. Наивно.
Я оградился от мира, потому что думал, что так проще – нет необходимости ни о чём, а главное ни о ком заботиться. Лёгкая бездейственная жизнь с жадностью засосала меня в свой всеядный коловорот. Я беспечен, как опавший лист, скользящий по покойной глади осеннего ручья. Нет ничего в моем пространстве, что заставило бы взволнованное сердце биться быстрее, и опьяняло бы ударяющей в виски кровью. За дверью остались былые увлечения, тысячи переживаний и множество друзей.
О, друзья! Иногда я вспоминаю их лица и то как здорово мы вместе проводили время, но потом словно что-то сломалось, будто налаженный механизм дал сбой. Как-то без видимых причин мы всё реже и реже стали общаться. Не знаю в чём дело. Может быть в них, а может во мне, но самое удивительное, что я перестал чувствовать потребность в общении с ними, да и вообще с людьми. Я прекратил посещать клубы и места наших постоянных сборищ, предпочитая просмотр фильмов или чтение, а то и сон перед ужином. Мне часто звонили, но у меня неизменно находились беспочвенные отговорки, что, я занят, мне некогда, нет настроения – на самом деле было лень. Постепенно звонки стали всё реже и реже. Сейчас мне звонят раз-два в неделю, не больше и то либо ошибаются номером, либо какой-нибудь работник коммунальных служб напоминает, что пора оплатить счета. Когда раздаётся писклявый треск телефона, я срываю трубку и из груди вырывается истошное:
– Достали!!!
Поначалу играл на гитаре и пусть из меня неважный гитарист, но всё же мне это нравилось, однако прошло немного времени и гитара, покрытая серым пылевым налётом, одиноко покоится в углу. Я обленел, мне трудно подняться с постели, и лишь нужда заставляет встать и сходить в уборную. Если бы не пульт управления, я бы давно расстался с единственным развлечением – телевизором. Наверное, так оно и произойдёт, когда сядет батарейка, потому, что мне лень будет подойти и нажать на кнопку. В постели я сплю, ем и провожу свободное время. Я даже поставил рядом с кроватью корзину с сухофруктами и долгохранящимися полуфабрикатами и пару ящиков пива. Страшно подумать, что леность овладеет мной настолько, что справлять естественные нужды я стану под себя. Вот так и буду жить как свинья, спя в своих испражнениях, а потом, когда закончится еда, начну питаться собственным дерьмом, а по прошествии нескольких месяцев мой гниющий, измазанный экскрементами труп обнаружит в этой самой постели вызванный соседями наряд милиции.
Я избавился от страха, но от запаха смерти избавиться не смог. Здесь, в заточении, он стал острее, навязчивей, этот иссушающий обжигающий запах, запах смерти, напоминающий запах мочи. Он такой же липкий и неприятный. Никуда от него не скрыться. Он впитывается в одежду, в кожу, в волосы и чем ты не мойся смыть его невозможно, чем не душись перебить его нельзя. Он проникает в лёгкие и кислотой жжёт изнутри. Запах смерти – слегка пряный, но нестерпимо напряженный, он заполняет собой пространство, становясь всё более насыщенным. Он возвращает едкий жёлтый страх.
Пытаешься думать о чём-то отвлеченном, но ощущаешь, как горит кожа и першит в горле. И в этот момент в голове зарождается мысль, что жизнь не так уж длина и смерть всё назойливей пытается заглянуть тебе в глаза, пока что робко, из-за плеча. Потом она обхватит крепкими костистыми пальцами твою голову, и её холодный решительный взгляд высосет жизненную энергию из бренного тела. А что ты успел сделать за время своей жизни? Чего сумел добиться? Что оставишь после себя?
Ничего не сделал, заключил себя в плен высокомерных бесчувственных стен, якобы защищаясь от профанной суеты. Бесспорно, полезно день-другой отдохнуть от повседневности, растянувшись на любимом диване, но превращать это в образ жизни – самый изощренный из всех способов самоубийств. Я наполнил жизнь нестерпимым смертным запахом, порождающим ядовитый страх и все, что могу оставить после себя – смердящий труп.
Спасение там, снаружи. Въедливый запах смерти по ту сторону стен не такой сильный, потому что жизнь не даёт ему впитываться и накапливаться. Бежать! Отыскать среди однотонного полотна прямоугольник входной двери и наружу, прочь от тошнотворного запаха, прочь от смерти – туда, где поток жизни бурлит и несётся во времени и пространстве, где миллионы лодок и кораблей мчатся на всех порах к заветной, лишь им ведомой цели. Я тоже сколочу какой-нибудь плот и поплыву навстречу своей судьбе, туда, где дух смерти, отдалённо напоминающий запах урины, не отыщет меня.


Сегодня вторник – день, когда прибывает поезд. Хоть я небольшой любитель шумных компаний, да и людей в частности, но иногда возникает желание поболтать о том, о сём с себе подобными, пропустить по рюмочке – вдали от цивилизации надоедает пить в одиночестве. Именно от людей подальше я отправился в эту добровольную ссылку. Прислушиваюсь. Тихо, лишь ветер голодным волком воет в вентиляционной шахте.
Года два с небольшим прошло с того времени как я переехал на этот перевалочный пункт. Здесь я служу смотрителем своеобразного постоялого двора. Хлопот немного. Времени хватает, чтобы предаться воспоминаниям и помечтать о чём-либо. Раз в неделю приходит поезд, иногда привозя охотников за удачей; торгашей, этих жалких адептов теории меркантилизма; исследователей или просто авантюристов, ищущих покоя или смену обстановки. Потом он уходит на восток, к дальним поселениям, везя туда продовольствие, оборудование и специалистов, а ровно через неделю возвращается, гружёный золотом и древесиной ценных пород. Сегодня поезд задерживается. Ёще бы, такой морозище!
Делаю ещё глоток вина, на этот раз из горлышка, не знаю почему, но когда я пью один, мне нравится пить из бутылки, да и в хорошей компании я тоже этим не брезгую, появляется чувство доверия и пропадает ощущение дележки. Тело моё наполняется приятной теплотой, веки слипаются, и я погружаюсь в дрёму. Незаметно для себя засыпаю.

Я видел, как крупные пушистые снежинки, кружась в воздухе, мягко падали на Биврест. Я слышал громогласный звук Гьяллахорна, провозглашающий наступление Рагнарёка и призывающий вступить в смертельную битву во славу Богов сурового севера. Я зрел себя плывущим на корабле из ногтей мертвецов и в ушах моих стоял оглушительный гул.
Я проснулся, но гул никуда не исчез, напротив он становился всё более настырным и объёмным. Это прибыл поезд. Нехотя поднимаюсь с кресла и спускаюсь вниз. Наспех нахлобучиваю дублёнку, всовываю ноги в валенки и, натягивая на ходу шапку, выбегаю на улицу. Нужно принять груз и постояльцев, если они есть.
Резкий порыв холодного воздуха грубо ударяет в лицо. Закрываясь от промозглого ветра бортом дублёнки, подбегаю к человеку в тёмной форменной шинели и шапке-ушанке с холодной алюминиевой кокардой – это начальник состава. Ветер резкий и ледяной я едва не захлёбываюсь на бегу.
- Ну, наконец- то! – хриплым неприветливым голосом кричит он. – Я уж думал, что придётся здесь заночевать.
- Где расписаться? – как можно добродушнее пытаюсь спросить я, однако давлюсь ветряным потоком.
Человек в шинели протягивает бланк накладной. Он светит на бумагу электрическим фонариком, а я беглым взглядом пробегаю по списку: макароны, крупа, сухофрукты, спирт, консервы, керосин, три газовых баллона. Сверив печати и размашисто написав: «Груз принят», извлекаю из внутреннего кармана печатку и, дыхнув на нее, крепко прижимаю к плоскости бумаги, она оставляет нечёткий фиолетовый след. Прячу печатку обратно, но пальцы уже не слушаются – надо было захватить рукавицы.
- А дату и подпись? – голос начальника кажется озабоченным.
- Ах, чёрт, – немеющей рукой ставлю закорючку и сегодняшнее число.
Помогаю обслуге поезда перенести ящики с припасами в кладовую. Пальцы окончательно заиндевели, а кожу лица стянуло от ветра и мороза. От промозглого ветра не спасает даже дублёнка и сквозь свитер ощущаю как она холодит спину. Нестерпимо хочется поскорее оказаться в тёплом помещении, выпить кружку горячего чая с сахаром, а потом забраться под одеяло и уснуть. Но нужно у начальника поезда уточнить некоторые детали. Сжавшись и засунув замёрзшие руки в карманы, подхожу к составу. Рядом с шинелью начальника вижу чёрный тулуп с высоким воротником. На плацу сложены снегоступы, баул и ружьё в чехле. Кажется, сегодняшний вечер я проведу в компании.
- Здравствуйте, - басит тулуп и протягивает мне командировочный лист.
Я кивком головы приглашаю пройти в помещение. Поезд сопя трогается, тёмный коридор заснеженных елей поглощает его. Надо сказать, что и поезд и перевалочный пункт и лесопилка, находящаяся в сорока километрах к северу, и золотой рудник принадлежат одной преуспевающей фирме – это настоящая паутина индустрии, поглотившая тысячи рабов.
Едва попав в прихожую, стягиваю промёрзшую дублёнку, что удаётся мне с большим трудом, и, не разуваясь, прохожу в ванную комнату, где опускаю заледеневшие пальцы в чуть тёплую воду. В помещении руки отогреваются и начинают гореть. Я чувствую, как всё тело понемногу наполняется теплом, а холод скапливается у костей и постепенно сосредотачивается у суставов. Сейчас бы на пару часов залечь в горячей воде с хорошей книгой в руках, но меня ждёт постоялец.

Мой гость тем временем располагается в просторной комнате на первом этаже, которая достаточно многофункциональна - служит и гостиной и комнатой для чтения и столовой, а при необходимости и спальной. Сложив в углу вещи, повесив на вешалку верхнюю одежду, и поставив унты к излучающей расслабляющее тепло печке, он развалился в кресле и слушает карманное радио – вечер музыки. Выйдя из ванной, я уловил тонкий душистый запах табачного дыма. Это был запах весьма неплохих, на мой взгляд, сигарет с ароматическим табаком, «CORSAR OF THE QUIN» или что-то вроде того.
- Будем знакомы, - пытаясь перебороть сон, говорю я. – Алекс.
- Странник. Можно на «ты»,- из полумрака выскользнула огромная пядь.