Служебная Луна
(дорожные элегии, часть вторая)
Ночи длинными тенями в ряд
Лижут лик любопытной Луне….
Хриплость в голосе, в глазах – туман от этих посвящений….
Берёзки на косогорах весей и ржавые гаражи городков, путейцы и велосипедисты, курятники дач и, по придорожным кустам, дамы с кавалерами, – вот чему орёшь во всё горло!
Стук в двери и борта вагона на полустанках и в закутках отстойных означают привычное и навязчивое: пришли за дефицитным спиртным. Взамен ли на ворованное или последнее, реже – за деньги.Иногда – чтобы сдать тебя, приторговывающего, охотникам в форме. И тогда разыгрываются целые спектакли – с переодеваниями и похмельными масками.
Женщинам – чуть подъехать бы, несколько часов, или, если хочешь, хоть на Сахалин и обратно! И почти сразу же, дорогой, – вся её судьба: пьяница-муж , скука….
Голая, смотрит на него, плача, как на своего, и он понимает, вдруг, с неприязнью, – она его использует в немудреной тоске, также, как и он её – в своём, намагниченном Луной желании.
Прости его, серебряная ревнивица, прикрывшая надменное лицо платками туч.
И была другая откровенность, и другие слёзы, всё больше – в одиночестве. И открытая, из сумрака слепленных воедино несоответствий, дверь: спекулянт и художник на время покидал свою бронированную обитель, взлетал над гремящим железнодорожным бытием, и парил, парил…. там, в непорочном пространстве, где кудрявые ангелы-санитары выщипывали интеллигентному пьянице блох больного самомнения.
Вечная! В её, сосущем сознание, лике – внеземное? Это изнутри тебя, теплокровного, - ледяной свет, гипнотический и порочный. И это ты, воображающий поэтически, и, всё-таки, инстинктивно и примитивом, обожествляешь повешенный на гвоздик фетиш в небе, поклоняясь пеплу.
В песках её, холодных и пустынных,
в мирах её, таинственных и скрытных,
в веках её – желание войны.
Но я – влюблён в мою ночную спутницу,
но я смущён коварною распутницей,
и поражён – взаимностью волны.
Аквариум в двенадцать саженей, в элегически мутной ёмкости которого плавают образа и образы, Куприн и Модильяни, призрачные фигуры попутчиц и собеседников, разнокалиберные бутыли «Букета Молдавии» и дальневосточного «Приморского» портвейна – всякого цвета и вкуса….
Вот он, будущий бывший, открыв дверь, садится на железный пол тамбура, и, свесив ноги, поёт в проносящуюся мимо явь, в такт стальным стыкам, - зовущее и нежное:
…..Наверное, в вине
мой пыл познает ласку и прочтение,
и ревность приутихнет, и в забвении
покажется и мне, что я, во сне,
у женщины прошу её прощения…..
за то, что так понравился Луне.
Ночи длинными тенями в ряд
Лижут лик любопытной Луне….
Хриплость в голосе, в глазах – туман от этих посвящений….
Берёзки на косогорах весей и ржавые гаражи городков, путейцы и велосипедисты, курятники дач и, по придорожным кустам, дамы с кавалерами, – вот чему орёшь во всё горло!
Стук в двери и борта вагона на полустанках и в закутках отстойных означают привычное и навязчивое: пришли за дефицитным спиртным. Взамен ли на ворованное или последнее, реже – за деньги.Иногда – чтобы сдать тебя, приторговывающего, охотникам в форме. И тогда разыгрываются целые спектакли – с переодеваниями и похмельными масками.
Женщинам – чуть подъехать бы, несколько часов, или, если хочешь, хоть на Сахалин и обратно! И почти сразу же, дорогой, – вся её судьба: пьяница-муж , скука….
Голая, смотрит на него, плача, как на своего, и он понимает, вдруг, с неприязнью, – она его использует в немудреной тоске, также, как и он её – в своём, намагниченном Луной желании.
Прости его, серебряная ревнивица, прикрывшая надменное лицо платками туч.
И была другая откровенность, и другие слёзы, всё больше – в одиночестве. И открытая, из сумрака слепленных воедино несоответствий, дверь: спекулянт и художник на время покидал свою бронированную обитель, взлетал над гремящим железнодорожным бытием, и парил, парил…. там, в непорочном пространстве, где кудрявые ангелы-санитары выщипывали интеллигентному пьянице блох больного самомнения.
Вечная! В её, сосущем сознание, лике – внеземное? Это изнутри тебя, теплокровного, - ледяной свет, гипнотический и порочный. И это ты, воображающий поэтически, и, всё-таки, инстинктивно и примитивом, обожествляешь повешенный на гвоздик фетиш в небе, поклоняясь пеплу.
В песках её, холодных и пустынных,
в мирах её, таинственных и скрытных,
в веках её – желание войны.
Но я – влюблён в мою ночную спутницу,
но я смущён коварною распутницей,
и поражён – взаимностью волны.
Аквариум в двенадцать саженей, в элегически мутной ёмкости которого плавают образа и образы, Куприн и Модильяни, призрачные фигуры попутчиц и собеседников, разнокалиберные бутыли «Букета Молдавии» и дальневосточного «Приморского» портвейна – всякого цвета и вкуса….
Вот он, будущий бывший, открыв дверь, садится на железный пол тамбура, и, свесив ноги, поёт в проносящуюся мимо явь, в такт стальным стыкам, - зовущее и нежное:
…..Наверное, в вине
мой пыл познает ласку и прочтение,
и ревность приутихнет, и в забвении
покажется и мне, что я, во сне,
у женщины прошу её прощения…..
за то, что так понравился Луне.