ПИтасять и Листик
На
нашей сугубо пролетарской, постоянно хмельной и крикливойулице их так и называли – Питясять и Листик.
Питасять получил своё прозвище потому, что говорил «питасять» вместо пятнадцати.
А Листик любил собирать разные листья и постоянно носил их во всех карманах.
Питасять и Листик заметно отличались от своих уличных сверстников, в которыхш п а н и с т о с т ь была заложена с самого зачатия на генном уровне. У этих двоих была общая любимица, кошка Мыра, был дядя Миша, один из самых уважаемых на улице мужиков, который почему-то выделял их из всейуличной молодой «поросли», и уж если кто их задевал, то отпускал обидчику таких «лещей», что мама – не горюй. Любимым же местом наших героев были заросли здоровенных околопомоечных лопухов, в которых малорослые Питасять и Листик чувствовали себя как ловкие неутомимые туземцы в амазонских джунглях. В этих лопухах у них были свои заветно-секретные места, в которых они сидели целыми днями, а уж чем они там занимались – никому ведомо не было, да и зачем: сидят тихо, не орут, жрать не просят – ну и ладно, ну и сидите…
Какие-то не такие они были. Не стандартные по уличным меркам, а, значит, ненормальные. Не матерились, не играли в «расшибец», не ходили на «железку» -железную дорогу, где всегда можно было что-нибудь скоммуниздить. Залезут в свои лопухи – и сидят… Чего там сидеть? Чего дожидаться?
Сейчас я понимаю, что они-то были как раз нормальные, а окружающие – так, инопланетяне с цыпками, нахальными взглядами и вечно разбитыми носами…
А однажды летом бежит по улице Сашка Баринов и орёт: «Майориха Листика обварила! Насмерть!». Майориха – это листикова мать. Вернувшись с ночной смены, решила сварить щи. Была, как обычно, «под мухой», зацепила кастрюлю локтём, а Листик, как нарочно, рядом крутился… В общем, с самой его белобрыстой головы и до самых ног… «Скорая» даже до реанимации довезти не успела…
А Питасять вырос и пошёл в армию. Послали в Чечню, тампопал в засаду и подорвал себя гранатой. К Маринке, его матери (отец смылся ещё в питасятевом младенчестве), приезжали важные военкоматские жучилы с крупнозвёздными погонами и траурными взглядами ( а морды у них – себя шире! Да, таких в те чеченские горы и на аркане не затащишь…). Привезли ей питасеву медаль и харчей полную сумку… Сказали: герой. Товарищей спас. Вечно будем помнить и, как положено, скорбеть! Ага… Похудейте сначала, «скорбетели»…
Шло время. Вся уличная шпана повзрослела и разбежалась кто по заводам и институтам, кто по тюрьмам и колониям. В общем, каждый нашёл своё место в жизни. О Питасять и Листике никто уже не вспоминает. Да и зачем? У каждого своих воспоминаний навалом, своих забот. К чемуизлишне напрягаться?
Питасять и Листик заметно отличались от своих уличных сверстников, в которыхш п а н и с т о с т ь была заложена с самого зачатия на генном уровне. У этих двоих была общая любимица, кошка Мыра, был дядя Миша, один из самых уважаемых на улице мужиков, который почему-то выделял их из всейуличной молодой «поросли», и уж если кто их задевал, то отпускал обидчику таких «лещей», что мама – не горюй. Любимым же местом наших героев были заросли здоровенных околопомоечных лопухов, в которых малорослые Питасять и Листик чувствовали себя как ловкие неутомимые туземцы в амазонских джунглях. В этих лопухах у них были свои заветно-секретные места, в которых они сидели целыми днями, а уж чем они там занимались – никому ведомо не было, да и зачем: сидят тихо, не орут, жрать не просят – ну и ладно, ну и сидите…
Какие-то не такие они были. Не стандартные по уличным меркам, а, значит, ненормальные. Не матерились, не играли в «расшибец», не ходили на «железку» -железную дорогу, где всегда можно было что-нибудь скоммуниздить. Залезут в свои лопухи – и сидят… Чего там сидеть? Чего дожидаться?
Сейчас я понимаю, что они-то были как раз нормальные, а окружающие – так, инопланетяне с цыпками, нахальными взглядами и вечно разбитыми носами…
А однажды летом бежит по улице Сашка Баринов и орёт: «Майориха Листика обварила! Насмерть!». Майориха – это листикова мать. Вернувшись с ночной смены, решила сварить щи. Была, как обычно, «под мухой», зацепила кастрюлю локтём, а Листик, как нарочно, рядом крутился… В общем, с самой его белобрыстой головы и до самых ног… «Скорая» даже до реанимации довезти не успела…
А Питасять вырос и пошёл в армию. Послали в Чечню, тампопал в засаду и подорвал себя гранатой. К Маринке, его матери (отец смылся ещё в питасятевом младенчестве), приезжали важные военкоматские жучилы с крупнозвёздными погонами и траурными взглядами ( а морды у них – себя шире! Да, таких в те чеченские горы и на аркане не затащишь…). Привезли ей питасеву медаль и харчей полную сумку… Сказали: герой. Товарищей спас. Вечно будем помнить и, как положено, скорбеть! Ага… Похудейте сначала, «скорбетели»…
Шло время. Вся уличная шпана повзрослела и разбежалась кто по заводам и институтам, кто по тюрьмам и колониям. В общем, каждый нашёл своё место в жизни. О Питасять и Листике никто уже не вспоминает. Да и зачем? У каждого своих воспоминаний навалом, своих забот. К чемуизлишне напрягаться?