Катулл и ежевика.. Глава третья. (продолжение)

.
....-Ну, вот, таким образом, в стихотворении Катулла мы ясно видим это противопоставление любви и ненависти, но не как двух взаимосключающих категорий, а как усиление одной из них, несмотря на то, что Катулл тут нас уверяет, да, что любви как бы и нет.. Уничтожает все.. "Все, что она говорит, мы запишем на водеили ветром.."
- Как бы шутит, в отчаянии? – поднимается чья то взьерошенная голова. Шелестит конспект. Падает ручка.
- Ну, да. Почти так. Верное наблюдение. Я подмигиваю обладателю взъерошенной шевелюры. Чем то он мне напоминает меня самого в молодости. – В разных переводах, классических, и неочень, мы ясно видим это противопоставление, выраженное не всегда с точностью до буквализма, поскольку переводчик отходит, порой, от первоначального текста, привнося или унося себя дальше или ближе от изучаемого предмета.. Как путник или мудрец созерцатель, или художник, всегда отходит немного в сторону от картины, чтобы увидеть яснее все детали, или понять насколько далеко отнесло течением ветку бамбука, брошенную в реку…
Я оглядываю аудиторию.Пять минут до окончания пары. Кто то украдкой достает из кейса завернутый в салфетку бутерброд, откусывает изрядно заветривший с утра кусочек, кто то -крутит колпак от гелиевой ручки, сосредоточенно хмуря лоб и пытаясь разобрать свои же каракули.
- Ребята, на сегодня - все… Если есть вопросы, пожалуйста.. Синонимический ряд и омофоны для перевода составим завтра. – Я осторожно собираю с кафедры листки с пунктиром рассказанного. - Если кто записывал на диктофоны, айпады, проверяйте! – Улыбаюсь ободряюще, давая понять, что лекция окончена.
Крышки грохочут, парты скрипят. Пронзительно. Мои студенты встают, провожая меня.. Вернее, окружая тут же, плотным кольцом. Звенит, отдаваясь гулом в коридорах, звонок, но его и не слышно почти, потому что наперебой мои "воробьи", как я их называю про себя, задают мне вопросы, протягивают листы с записями, уточняют расписание, спрашивают, где можно найти книги, когда работает лингафонный кабинет,и в котором часу занимается группа семинара Тонькина и Борисенко
- Георгий Васильевич, этот Ваш долбаный Граций меня достал уже.. – Рыжеволосая, разноглазая девица в трехцветном пончо, мокасинах и выцветших джинсах, побелевших на коленях, перекидывает через правое плечо огромную сумку планшет, вытаскивая из нее красновато коричневый, растрепанный кирпич очередной хрестоматии литературы Греции. Или Рима? В глазах рябит от этих хрестоматий! – Вот смотрите, достала еле – еле,а там половины листов - нет..
- Страниц, Воробьева! – машинально поправляю я.
- Да мне - по фиг, какая разница, один хрен – не выучу я все равно Вашего Постерция..

Все кто стоит рядом, тщетно пытаются удержаться от смеха,Склоняясь над планшетами, портфелями, листками блокнотов,засовывая в карманы айпады, смартфоны, они фыркают, корчат рожицы, склоняют голову к коленям, отряхивая невидимые соринки с джинс и потертых курток.. Наконец, кто то один не выдерживает, смех прорывается наружу, и вскоре аудиторию двести пять сотрясает такой хохот, что в открытую дверь в недоумении заглядывают проходящие мимо..
- Нет, а чего вы ржете то? – Воробьева машет рукой, и с обидой отвернувшись от ребят, плюхается на скамью в первом ряду. – Вот я посмотрю на вас, когда сессия будет.. Пришла, блин, в эту библиотеку, там грымза какая то, в соломенном парике,"восторг Парижа", столетней давности, волосы немытые  три недели: лепечет мне:"Деточка, не могу Вам выдать еще книгу: это архиварная редкость, нужно в залог что – нибудь ценное.. А что у меня ценного? Трусики от"Гермес", но я их ей не отдам, они на нее и не налезут.. У нее пятая точка – тридцать пятого калибра…
-Воробьева, Вы с ума сошли! Что такое Вы говорите – прекратите сейчас же !– яростно шиплю я на нее, дико вращая глазами,в которых неудержимо сверкает смех… Хохот непрекращающимися волнами накрывает аудиторию, гулко отталкиваясь от верха амфитеатра и скатываясь вниз..
И, во - первых, не архиварная, а архивная.. Ну, в интернете поищите, там же сейчас все есть.. Аудиокниг много…
-Георгий Васильевич, нет у меня денег на интернет. – Вздыхает Воробьева.- Я "степу" бабушке уже отдала. На лекарства. У нее вчера опять приступ был. Блин, это стенокардия - хуже "джеффа".
Ребята, стоящие чуть ближе к нам, затихают мгновенно.

Влад Коротков, староста группы,вытаскивает из кармана пластиковый квадратик.
- Ты даешь, Летка. У тебя сравнения! До стипендии новой - еще месяц. На вот,мою карту клубную, зайдешь в"Модерн – Драйв", там тебе дадут часика три посидеть бесплатно, хватит? – Коротков, не мигая, смотрит на меня,и чуть прикусив нижнюю губу, и выставив вперед правую ногу, слегка покачивает носком модных, серовато белых "адидасок".


Ему нравится Виолетта Воробьева. Давно. Но показать этого он не хочет. Как лидер группы и староста. Как сын и внук дипломата, "снобик", с легким налетом хипперства. Как серьезный юноша, штудирующий по ночам ритмический строй Катулла и Горация… Как мастер спорта по плаванию международного класса.
Летка Воробьева, смех и треск нашей группы, отлично знающая английский – занималась с бабушкой с детства, и полгода репетиторствовала в семье какого то богатого нефтяника, не получив за труды ни копейки, - ни в какую не хочет знаться с латынью и отвергаети римлян и прочих латинян – напрочь. Уже трижды за семестр она оказывалась на грани вылета из университета. Яморщу лоб, пожимаю плечами:
- Мне кажется, три часа - вполне хватит не только на Проперция и Фалета, но и на всех латинян в куче. Если не отвлекаться, искать целенаправленно. - Ясмотрю на Воробьеву, которая усердно заправляет джинсы в слегка облезшую замшу мокасин. По – моему, она носит ихтретий сезон. Как они не разлезлись?
- Виолетта, - Она поднимает голову, когда я обращаюсь к ней. – Знаете что… Если не удастся найти Горация и Проперция, то можете записать на диктофон ваш рассказ сегодняшний, со всем сленгом и"фенечками", а мы его группой переведем на латынь. Постараемся. –Улыбаюсь. – Вы нам поможете.


В легком ошеломлении Воробьева смотрит на меня: - Георгий Васильевич, Вы шутите?
- Нет, это тема следующего группового занятия. В этот момент, разрывается, вспыхивая и мерцая экраном, мой сотовый, ия слышу в дребезге и треске баритон Ворохова, доносящийся до меня, гулко и неразборчиво:
- Грэг, привет. Ты только не волнуйся. Тут у нас происшествие. Фей пропал.
- Как? Что? Как пропал? Почему? Подожди, я не понял… - я чувствую, как меня медленно покрывает яростная и мощная волна холода, поднявшаяся откуда то от пяток и дошедшая молниеносно до сердца. - Она… она, что с ней? – мой голос срывается, в горле что то хрипит, клокочет. - Она в больнице? Что? Скорая? Говори быстрее, черт, плохо слышу..
- Да нет. Она с Лешкой пропала. Не одна. Они пошли на реку.. И уже два часа их нет.. Я весь поселок на три раза обошел. И речку тоже…
- Мишка, на фиг, убью! Ты обалдел совсем! – Ору я, срывая свой " академический" меццо - баритон, не обращая внимания на студентов, столпившихся вокруг. Впрочем, половина из них уже направилась к выходу. Другая - замерла около меня. – Зачем ты ее отпустил так далеко?? Она же не .. Тьфу, идиотизм… Я еду…Сейчас я… - Скорчившись от мгновенной, как выстрел, боли в колене, я медленно оседаю на скамью рядом с Воробьевой.
Она цепляется за мой локоть, что - то говорит мне, почти – кричит. Но я не слышу. Я не слышу ее. Кто - то подхватывает летящий на пол портфель, рассыпающиеся бумаги, сует мне в руки ключи от машины, трость и пальто, Стакан воды с таблеткой. Кажется, это Коротков… Я не понимаю, кто.. Неважно. Неважно - кто.

Потом я несусь вниз по лестнице, за мной бежит кто то из ребят. Я вижу синюю джинсовку Знаменского, нашего форварда, рассыпающиеся по плечам локоны Литягиной, которая почему держит в руках мой сотовый и время от времени подносит его к уху с отчаянно - потерянным видом. Она засовывает мобильник в карман моего пальто, помогая мне, уже на крыльце, попасть в рукав. Потом дорога летит впереди меня, не останавливаясь, змеясь упругой лентой и  в лобовом стекле, и в боковых, затонированных.

Знаменский ведет машину отчаянно – залихватски. Как заправский гонщик. Я прихожу в себя только на повороте к дачному поселку.
- Антон, теперь направо. Так. Влево и чуть - чуть вправо. Теперь налево. И следующий поворот, синие воротца… - Боль в колене обнимает меня так властно, что я кусаю губы. И только откинув голову на подголовник сиденья, замечаю, что вцепившись в портфель с моими бумагами, рядом со мной сидит Литягина –  беда и краса факультета. И тоже кусает губы. Они у нее белые. С остатками помады в уголках.
- Георгий Васильевич, звоню, звоню.. Молчат. Или - вне зоны..Михаил Николаевич убежал опять к реке, наверное. Там еще кто - то есть? Кроме него и Светланы Александровны?
Я качаю головой. - Нет, Таня.. Будний день. А Ланочка.. Ланочка, она.. Ты знаешь..
Литягина прикасается к моему локтю

.- Все хорошо будет, Георгий Васильевич. Сейчас надо сосредоточиться. Где она может быть? Знакомые у вас есть здесь?
- Нет. Я пожимаю плечами. – Мы не успели здесь ни с кем еще пообщаться даже… Как то….. Молочницу, впрочем,знаю немного.
- Она может быть у нее? – Литягина пристально смотрит на меня,повернувшись вполоборота и засунув руку в карман.
-Два часа? Да что ты! – Я улыбаюсь, нервно дергая верхней губой. Тут машина останавливается, и я выскакиваю из нее, как пробка, лечу по садовой дорожке…
***
В дом мы вбегаем все втроем, летим, кто куда: наверх,на кухню, в мансарду. Дом пуст. Двери отворены повсюду, мой ноут раскрыт на столе в столовой, наверное,Мишка опять искал арт – галереи. Посуда вымыта, по кухне витает легкий запах прожаренных гренок и яблочного джема. Не то пили чай, не то завтракали. Под лестницей лежит на синем, пластмассовом боку Лешкин игрушечный грузовичок, с отколотой вверху дверцей.

Знаменский, обежав вокруг дома и участка спринт, влетает на веранду.

- Никого нет, никто вроде не падал. Ничего не помято. Скорой не было, машины не заезжали - никакие. Аккуратно все. Дрова, вода, все в порядке.
-Георгий Васильевич, чердак открыт. – Литягина медленно спускается сверху.- Что там искали? Там сундуки, корзины, старые тряпки.. Пылища! -Литягина чихает и вытирает нос указательным пальцем. Как мальчишка.
- А .. Это Ворохов опять.. Предметы для натюрморта -я взмахиваю кистью, небрежно и улыбаюсь. Таня пристально смотрит на меня, и мне не хочется, чтобы она заметила, как уголки губ у меня - дрожат. Я физически ощущаю панику внутри. Но не даю ей хода.
- Едем к реке, ребята? Они могут и там быть. Погода хорошая.
-Светлана Александровна плавает? – Антон, прищурившись, смотрит в окно веранды, отвернувшись от меня.
-Немножко. Нет ее планшета. Она может сидеть где – нибудь… Вот если Лешка в воду полез, тогда - капут.. Он маленький. Ему только восемь.
-Послушный? – Литягина машинально бросает взгляд на овальное зеркало в холле, поправляет что то на воротнике куртки и я вдруг вижу, как хмуро и зло, исксоса, на нее смотрит Антон. Это отлично отражается в старинной гладкой дымке амальгамы.
- Нормальный. Как все дети. Адекватно реагирует. Ланочку любит очень. Считает, что он - старший в этих отношениях. Присматривает за ней. Такая парадигма у нас здесь. – Я развожу руками.
- Это  же все от вас исходит – Литягина пытается улыбнуться мне во весь рот. Но губы ее  словно растягивают холодную резиновую маску. В глазах не отчаяние… Смятение. Может быть – затаенный интерес. Но мне не до него.
-У Вас красивый дом, Георгий Васильевич - уже в машине легко выдыхает Литягина, но мне некогда отвечать на комплименты, мы почти тут же выпрыгиваем на песок берега, в ежевичные заросли, что неподалеку от небольшого обрыва. Бежать у меня тоже не получается. Зверски болит колено. Я присаживаюсь на перевернутую лодку на берегу, даю Антону свою трость вместо рогатины и он отважно исчезает в ежевичных колючих дебрях, рискуя изорвать в клочья серый вельвет модной курточки.. в течении следующих пяти минут я слышу только чертыхания, шум, треск веток… Литягина не составила ему компании: ушла в сторону поселка слева от берега.. Чертовски растянуто здесь все: коттеджи, домики, усадьбы. Около реки предпочитают отдыхать и жить местные воротилы бизнеса. Того и гляди сделают здесь охраняемую зону,или спалят весь наш поселок, к чертовой бабушке, вместе со своими сайдинговыми виллами, перепившись до опупения на очередных шашлыках. Случаи пожара за те две недели, что мы живем здесь, были уже трижды. … Может быть, нам стоит вернуться в город? В этот чертов огромный город… Там - невыносимо, нечем дышать, она мало бывает на воздухе, но в квартире – безопаснее, все предметы на своих местах, пол -никогда не подведет, земля не плывет у нее из под ног, а во время кровавой рвоты следы быстро исчезают в струе воды под раковиной..
****

Тьфу ты, черт, что за мысли лезут мне в голову! Я опускаю глаза вниз, и сердце мое моментально падает к ногам: в отдалении слышен пересвист иволги – так свистит через два передних зуба только младший Ворохов. Лешка. Я соскакиваю с лодки, собираюсь бежать, но Лешка уже стоит передо мной, держа в руках полную корзину ежевики и букет осенней рябины, и дергая меня за рукав, хрипло шепчет:


- Идем быстрее, там фей устал… У нее туфель порвался. Думаешь, ей легко сидеть на пеньке? И блокнот кончился. Она там два часа тебя рисовала и Париж.
- Какой Париж? – в ошеломлении спрашиваю я, хватаясь за Лешкино плечо мертвой хваткой.- Какой Париж, черт возьми?! Где Вы были?! Мы с отцом с ума сходим!!

- Здесь. Мы ежевику собирали – Лешкины глаза полны недоумения и нетерпения. - Сначала она, немножко, потом - я… Мы звонили папе, но телефон вне зоны. Она устала, я ее посадил, чтобы она отдохнула на пенечке. Она все время рисовала и писала что то… Мы хотели идти, но туфель же порвался, а там кругом колючки.. Чего ты кричишь, не бойся, она хорошо, только туфель вот! – Крохотный босоножек фея. Я только сейчас замечаю его в руке Лешки. Он без ремешка.
- Она ноги не поранила? – Почему то шепотом спрашиваю я Лешку, присаживаясь перед ним на корточки, и крепко держа за руку, чтобы он опять не исчез. Не дай Бог!
- Неа - ааа! – Лешка мотает головой из стороны в сторону и с его вихров сыплется солнечная пыль. - Как только туфель порвался, я ее посадил на пенечек.. Она такая смешная. Как в сказке совсем.. Маленькая. Сердиться не умеет по взрослому. Хотела телефон даже выбросить, раз никто не отвечает. Я отобрал. – Лешка ведет меня вдоль берега к тропинке, которая поднимается к обрыву, к ежевичным лесам – чащобам. – Грэг, а это правда, что она тебе свою кровь дала? Она что, вампир?
Я фыркаю. Мне не до смеха. Но - фыркаю. Непроизвольно.
- Балда ты, Лешик. Какой же она вампир? Это я, выходит, вампир. Мне же ее кровь перелили.
- Как? Из бутылки, что ли? Собрали и перелили?
-Да нет. Через трубочку. Из руки в руку. Из вены в вену. Два часа.
-Ух, ты! – В полном восторге, с каким - то затаенным страхом, смотрит на меня Лешка. – Я теперь знаю, почему ты ее любишь так, не можешь без нее. Она волшебница. У тебя ее кровь…. Ты ее до смерти будешь любить. И после. Я знаю. Мне папа легенду такую читал.. И сказал потом, что это про Вас с феем. Ну.. Я это и без него знаю… Догадался сразу. Я тоже так хочу.
- Что – так? – уточняю я. Для проформы. Молниеносно  ведь догадываясь, о чем речь.
- Так, как вот - ты…Чтобы не дышать. Не мочь дышать. Это - клево. Только, блин, девчонок нет же таких. У нас в классе вон, все герлы.. Задаваки.. Не хочу в гимназию эту – сердито бурчит Лешка. – Там все,блин,крутые… Костюмы модные… телефоны, айпады.. А мне отец айпад не разрешает в школу носить. Разобью, говорит.Может, и правда, - пожимает плечами маленький оруженосец – мудрец. - Там парты скользкие, с наклоном каким то.. И крестный фей говорит, что телефон нужен просто, чтобы - звонить. Или сказать: "Люблю". А если некому сказать, то его надо выбросить.. Зачем он тогда?. На, вот держи. Лешка достает из кармана поношенных вельветовых брючек телефон фея. - Звони еще отцу, а то как идти? Ты ее не донесешь, а сама она не дойдет.
- Там Антон. Он донесет. До машины. Можно попросить. – Отвечаю я севшим, хриплым голосом, с трудом отрываясь от навязчивого эха внутри меня. Эха, звучащего ясным тенорком Лешки: "Хочу, как ты! Чтобы не дышать. Ты ведь ее до смерти будешь любить. И - после"…. Эха, которое говорит чистую правду. Несмотря на свой восьмилетний возраст.. Или… восьмисотлетний…?